– Нику арестовали! – с порога заявил он.
Настя отшатнулась:
– Нику?
– Это моя вина! Во всем моя вина! – воскликнул он и лихорадочно забегал по салону, схватив себя за голову.
– Успокойся и расскажи все по порядку! – накричала она на него.
Громкий голос оказал желаемое действие. Коста как-то враз поник и мешком хлопнулся на диван. Было видно, что он устал и еле держался на ногах.
– Это я виноват! – вновь затянул он. – Мы не должны были приезжать сюда!
Настя налила стакан воды и присела рядом с ним:
– Коста, пожалуйста, приди в себя, выпей, тебе поможет.
Он короткими осторожными глотками втянул в себя жидкость.
– Теперь лучше?
– Спасибо, – кивнул он и прерывающимся голосом начал свой рассказ: – Я только что зашел к ней, мы собирались пообедать вместе, а вместо этого оказался свидетелем ее ареста!
– Кто ее арестовал, Борель?
– Да, тот самый следователь, который занимался этим делом.
– В чем ее обвиняют?
– В убийстве Эдуарда!
– Какие у них доказательства?
– Они что, мне будут докладывать, меня просто отодвинули в сторону, посадили Нику в машину, и все!
– Коста, теперь успокойся, паникой Нике не поможешь, отправляйся домой и звони, если у тебя будет информация.
– А ты?
– Поеду, попробую встретиться с «отцом Брауном».
– С кем с кем? – переспросил Коста.
– С Борелем.
Закрыв за Костой входную дверь, бухнулась на диван и принялась размышлять. Бодлер предупреждал, что Матильда де Вельтэн цветет и пахнет. Знала мамочка, что затевала. История с перепиской завещания явно играла против Ники. Набрала номер жандармерии, особенно ни на что не надеясь, назвала свое имя и попросила связать ее с Аристидом Борелем. К ее удивлению, следователь откликнулся.
– Вы уже в курсе? – прокомментировал он.
– Да, я могу с вами встретиться?
– У вас появились новые элементы в деле?
– Нет, пока нет.
– Тогда какой интерес во встрече?
– Могу я встретиться с Никой?
– Подумаю.
– Мне очень важно с ней встретиться, мне просто необходимо проверить одну информацию!
– Какую?
– О поездках Вельтэна и его исследованиях.
Борель заколебался, но после недолгого размышления все-таки буркнул:
– Ладно, устрою вам встречу с подозреваемой.
– Спасибо, – от души поблагодарила Настя. На такой успех она и не надеялась.
Теперь следовало предупредить Бодлера. Она отправила сообщение хакеру и бессильно бухнулась на диван. Утро оказалось нисколько не мудренее вечера. Надо было прийти в себя и понять, как действовать.
Первые утренние часы монахи встретили, как обычно, чтением мартиролога, отрывка из устава, трех молитв – Deus in adjutorium (90-й псалом), Gloria, Kyrie eleison (Бог в помощь (лат.), Слава (лат.), Господи помилуй – (греч.), правда, в нарушение установившегося обычая приор закончил началом 50-го псалма: Miserere (Сжалься (лат.) – Помилуй мя Боже…). Бернар внутренне удивился, ибо традиция велела читать его после ужина, а не после утренней мессы. Похоже, не его одного такое нарушение порядка удивило, братья переглядывались, но никто не возражал. После Бенедикт не без вызова уставился на аббата и произнес:
– Не изумляйтесь, Ваше Святейшество, но я думаю, что после всего происшедшего в нашем монастыре после каждой мессы нам необходимо просить прощения и Божеской милости! Ибо завладела нашим монастырем сила дьявольская, и только помощь Господа способна изгнать лукавого из стен наших и сердец наших!
Все замерли, о соперничестве аббата и приора знали все, но такой прямой атаки никто не ожидал. Петр Достопочтенный стоял спокойно, даже бровь не поднял. У него был вид совершенно стороннего наблюдателя. Наконец аббат прервал затянувшееся молчание:
– Я понимаю тебя, Бенедикт. Случившиеся события трагичны и способны посеять смуту и недоверие в душах наших. И ты прав, только молитвой мы можем укрепить наше мужество, победить неверие и обрести заново силу, которую недруги рода человеческого пытаются у нас отнять. Именно молитвой и единством сильно наше братство! Не так ли, Бенедикт?
Приор стоял с полуоткрытым ртом, глаза метали молнии, но настоятель в который раз хладнокровно продемонстрировал собственное превосходство, и Бенедикту ничего не оставалось, как только перевести разговор на другую тему. Братья торжествовали, приора в монастыре не любили. Он был заносчивым, чванливым, относился к абсолютному большинству с презрением отпрыска знатного рода.
– И еще я хотел обратить внимание нашего собрания на тот факт, что брат келарь совершенно неразумно раздает наши запасы окружающей нищете. Конечно, мы должны выводить этих виланов на истинный путь, но молитвой, а заботиться о хлебе насущном – это их забота.
– Тебя это беспокоит, наши запасы настолько истощились? – спросил аббат, поглядывая в сторону брата келаря.
– Год был неурожайным, и я всего лишь помогаю этим несчастным дотянуть до весны. Это наш долг – помогать страждущим! – возразил келарь, не без вызова уставившись на приора.
– Мы отказываем себе во всем, не можем позволить себе приобрести редкие рукописи, забываем о самом важном: боговдохновенном просвещении! Ибо именно в этом состоит наша миссия, а вовсе не в наполнении живота этой голи перекатной!
Голос Петра Достопочтенного был наполнен иронией:
– Рассуждаешь ты, брат, многоумно и велоречиво, и я могу понять твое беспокойство. Только за всеми нашими заботами о боговдохновенном просвещении не забывай, что, прежде чем заботиться о столь прекрасных материях, нужно позаботиться о хлебе насущном. Человек не сможет внимать нашим чудесным размышлениям, если он просто-напросто голоден. А у пустого живота одна забота: как живот этот наполнить, а на более высокие побуждения сил просто-напросто не остается. А так как мы не способны накормить всех страждущих семи хлебами, то должны делать все возможное, а все остальное не в счет. Спасенные жизни стоят большего, чем даже самые редкие рукописи!
На этом утренняя месса окончилась. Монахи гуськом покинули капитул, приор же задержался рядом с аббатом. Бернар осторожно придвинулся поближе, стараясь расслышать обрывки разговора.
– Тогда как объяснить ваше нежелание расстаться с тремя тонариями, мой отец? Или они стоят дороже жизней всех монахов нашего монастыря? – Голос приора дрожал.
– Я не знаю, на что ты намекаешь, мой дорогой брат, – голос аббата был холоден и невозмутим, – я имею право возражать против разграбления нашей библиотеки, и, в конце концов, ни одна жизнь не пострадала из-за этих певческих книг.
– Ни одна жизнь, говорите! – Голос приора был полон скрытого намека.
Бернар тихо удалился. Он был взволнован. Одна идея мелькнула огненной линией, как разлетающиеся от костра искры. Только она не погасла, как искры, а, наоборот, стала все отчетливее вырисовываться в мозгу Бернара. И от этой мысли ему стало совсем уж не по себе, мир вокруг потускнел, как тогда, в момент смерти матери. Бернар словно вернулся в детство и почувствовал себя маленьким, незащищенным ребенком в огромном, суровом и беспощадном мире. Приютившие его тогда монахи дали ему кров, защиту, и теперь эта уверенность в окружающих его людях снова испарилась. Санитарный брат обратил глаза к небу и зашептал спасительную молитву. Нет, он явно ошибался, иначе и быть не могло. С трудом взял себя в руки и отправился на поиски Иосифа. Он застал монаха в коровнике. Тот споро выгребал навоз и что-то тихо напевал. Мелодия явно не имела ничего общего с молитвой. Иосиф был одним из местных жителей, его семья промышляла чем могла: то охотой, то рыболовством, то нанималась в работники. Поэтому для них большим облегчением стало то, что Иосифа приняли монахи Клюнийского монастыря. Неслыханная удача для неказистого калеки. На самом деле, что еще полезного он мог сделать со своей увечной ногой?
Иосиф обернулся, вокруг глаз залегли глубокие тени, и черты лица обычно приветливого и улыбающегося хромоножки обострились. Невеселые мысли явно мучили монаха. Хотя, что греха таить, последнее время все больше братьев вокруг Бернара помрачнели, насупились, словно все чувствовали нависшую над монастырем опасность. Смерти от старости и болезней были делом обычным, но к насильственным смертям монастырь все-таки не привык. Бернар понимал братьев, засомневавшихся в силе собственной молитвы, не спасшей обитель от вторжения враждебных и опасных сил. Разговор с Иосифом не получался. Хромоножка явно был чем-то обеспокоен, и от былой услужливости не осталось и следа. Хотя Бернар и начал издалека, был осторожен и вопросы задавал самые что ни на есть обтекаемые. Только результата не было никакого.
– У меня такое впечатление, что ученик мой последнее время совершенно не в своей тарелке, ведомо ли тебе, что беспокоит его, и могу ли я ему помочь?
– Откуда мне знать, – отмахивался Иосиф, погруженный в какие-то свои, одному ему известные мысли.
– Но мне всегда казалось, что вы с Мартином друзья и именно тебя он посвящает в самые сокровенные свои мысли.
– В самое сокровенное в человеке посвящен только наш Творец, и только ему ведомо, почему он нас создал именно такими, и именно на нем лежит ответственность! – ударился в философию Иосиф.
И в порыве назидательности стал даже как-то выше ростом, величавее. Куда только девался суетливый и вездесущий монах, а именно таким привык его видеть Бернар. Даже в голове зашевелилось: а что, собственно, он знал про Иосифа? И тут же поправил себя, а что, собственно, он знал про всех окружающих его людей? Неприятное ощущение заполнило душу липкой, клейкой, как паутина, неуверенностью. Оставил Иосифа, поняв, что сегодня ничего не добьется. И еще долго спиной чувствовал взгляд последнего. Повернул за угол внутренней галереи и, услышав голоса, остановился. Перед ним стояли брат библиотекарь и приор. Правда, Бернара они не заметили, слишком были погружены в беседу. Бернар хотел было продолжить свой путь, но внезапно заинтересовался и остановился.