— Нет, не одни. — Магнус снова обратил взгляд к солнцу. — Мы как правило находили местного беглеца–другого, способного посоветовать нам, а потом постепенно наращивали группы недовольных и находили для них какой–то способ связываться друг с другом. Дважды восстание вспыхивало из–за какого–то события, какого–то необычно резкого проявления высокомерия со стороны местных лордов, и мы восставали вместе с недовольными и гарантировали их победу. А чаще мы ставили отдельные ячейки сопротивления на путь, ведущий к конечной победе, и оставляли их расти и расцветать.
Корделия была в шоке.
— Вы так никогда и не узнаете, обрекли ли их на поражение или гарантировали им победу?
— Подтверждения мы, полагаю, так никогда и не получим, — признал Магнус, — но мы никогда не улетали, пока не минует кризис и не сложится механизм, гарантирующий их конечное торжество. В конце концов, системе правления, скорее, лучше вырастать, чем быть привитой; так у неё больше шансов на выживание.
Корделия нахмурилась, разглядывая его профиль.
— Здесь, брат, никакая революция не нужна.
— Да, — согласился Магнус, — хотя БИТА и ВЕТО возможно все ещё сеют раздоры и пытаются устроить потрясения, каждая на свой лад. Если им удастся чего–то организовать, то я сделаю все, что в моих силах, для срыва их планов, так как желаю увидеть, как тоталитаристы навязывают нашему народу диктатуру, не больше того, чем если бы папа втюхивал ему демократию, когда б та не годилась для него.
— Но демократия для него годится! Позабавленный её словами Магнус повернулся к ней.
— И это говорит будущая королева? Корделия сжала губы в тонкую строчку.
— Конституционная монархия, Магнус, может стать формой демократии. И ты это знаешь!
— Да, знаю. — Магнус снова встретился с ней взглядом. — Разделение власти между парламентом и короной — это промежуточная станция на пути к демократии, и я нисколько не желаю преграждать этот путь. Фактически, я сделаю все возможное для гарантирования его открытости для народа. — Он нахмурился, внезапно став настойчивым. — Но она должна быть живой, эта демократия — она не может быть трупом, оживляемым, словно марионетка. А для этого она должна произрасти сама собой и принять ту форму, какая для неё естественна.
— Я только этого и желаю, брат, — сказала захваченная врасплох его настойчивостью Корделия.
— А Ален? — требовательно спросил он, все с тем же упорством.
— Он тоже, — заверила Корделия. — Как ты можешь думать иначе?
— Потому что я мало знаю о происходившем здесь за эти последние десять лет. — Магнус расслабился и повернулся лицом к взошедшему теперь солнцу. — Мало знаю, и не буду настолько глуп, чтобы пытаться действовать не зная. Будь уверена, сестричка, я пойду своим путём и никого не стану беспокоить — если не возникнет вооружённый конфликт.
— Никого? — нахмурилась Корделия. Магнус пожал плечами.
— Возможно я поброжу по стране, попробую узнать характер народа и порассказывать истории- сказки о героях, свергающих деспотов, или о миротворцах, которые примиряли враждующие стороны — но ничего более.
Однако Корделия была более проницательной, чем большинство из тех, с кем ранее имел дело Магнус.
— Снова создавая свои ячейки?
Магнус радостно улыбаясь повернулся к ней.
— Вижу, ты ничуть не утратила своей сообразительности. Да, возможно я насажу по нашей стране ячейки — но все они будут уважать корону и общее благо.
— Воля народа и бремя, несомое сообща? — догадалась Корделия и неохотна сказала: — С этим я не могу спорить.
Магнус кивнул, снова поворачиваясь к востоку, но не говоря ни слова.
Наблюдая за его лицом, Корделия увидела, что на самом–то деле он глядит на подымающийся с луга лёгкий туман.
— Магнус… — проговорила она после нескольких минут молчания, — когда Ален станет королём, а я королевой…
— Надеюсь быть первым, кто преклонит перед тобой колено во время коронации — и не сомневайся, я подчинюсь любому приказу, отданному моими сюзеренами.
— Если он не будет противоречить твоей совести.
— Такого приказа я и помыслить не могу, — заявил Магнус без задержки.
По этому ответу Корделия поняла, что он уже тщательно обдумал этот вопрос. Подразумевалось, конечно же, что если они с Аленом когда–нибудь все ж таки станут тиранами, то Магнус будет бороться с ними, не жалея сил — и она не питала ни малейших иллюзий насчёт того, насколько грозным он мог быть врагом. Однако она тоже не могла представить ни себя, ни Алена превратившимися в деспотов, и поэтому данная братом клятва верности согрела ей сердце. Она постояла рядом с ним, глядя, как солнечное тепло выжигает туман, и через некоторое время вложила ладонь в его руку.
Джефри всегда любил выбраться в город. О, в замке жилось распрекрасно, после произведённой его родителями реконструкции, но в плане общения замок по–прежнему мог вызывать клаустрофобию из–за постоянного нахождения день за днём среди одних и тех же людей — и человеку, пребывающему в своей стихии находясь в поле или в лесу, решительно не по душе быть всегда окружённым стенами. И поэтому, если под рукой не было ни полей, ни лесов, то для разнообразия обстановки отлично подходил город на нижних склонах холма, на котором стоял замок.
Подъехав к таверне, он натянул узду, спрыгнул с коня и жестом подозвал стоявшего поблизости конюха.
— Придержи моего коня, парень, и когда я выйду, будет тебе монета.
Конюх подошёл и взял коня за узду.
— Его нужно почистить скребницей, милорд?
— Только "сэр", — поправил его Джефри. — Я рыцарь, которому нечего надеяться когда–нибудь стать лордом.
— Ах, да — ибо теперь, когда вернулся ваш старший брат, титул унаследует он, не так ли?
Джефри нахмурясь посмотрел на этого малого повнимательнее. Он и не представлял, что горожане столь пристально следили за происходящим в замке.
— Титул верховного чародея не наследственный, любезный. Отцу он дарован лишь пожизненно.
Конюх кивнул, поглаживая коня по шее.
— Однако когда не станет вашего отца, его зять наверняка присвоит сей титул одному из вас — и столь же наверняка им будет самый старший.
— Сие тоже не обязательно. — Джефри нахмурился ещё сильнее. — И нет никаких оснований ожидать сего.
— Ведь не хотите же вы сказать, что в лорды могут возвести вас! — притворно удивился конюх.
Честно говоря, Джефри никогда не задумывался над этим вопросом, но вежливое предположение конюха, высказанное им как нечто само собой разумеющееся, уязвило его.
— Возможно. Если случится война, я вполне могу заслужить такую честь в битве.
— Полноте, милорд! — усмехнулся конюх, показав жёлтые зубы, с одним сломанным. — Вся страна знает, что командовать будет ваш брат, раз он теперь вернулся домой!
— Значит вся страна знает не то! — Джефри вырвал узду обратно и снова вскочил на коня. — Мой брат мне не указ, и я ему не подчиняюсь!
— Разумеется, сэр рыцарь. — Но улыбка конюха говорила, что уж кто–кто, а он не такой дурак и не поверит столь очевидной неправде.
Теперь уж действительно рассердившись, Джефри повернул коня к дороге обратно в замок.
— Но как же таверна, милорд! Ваша пинта эля!
— Выпей её сам! — Джефри выудил из кошеля монету и не оглядываясь бросил её через плечо.
Конюх оставил её валяться в пыли, с усмешкой глядя вслед скачущему обратно к замку Джефри.
Джорди вышел на утреннее солнышко, наслаждаясь прохладой и ощущением чистоты, которое всегда приходило вместе с рассветом. Землю исполосовывали длинные тени, роса ещё не сошла с травы, а арендаторы уже повсюду работали. Джорди сделал глубокий вдох и порадовался. Он был молод, лет так двадцати пяти, управлял половиной отцовского имения и, самое важное, имел прекрасную, умную, пылкую жену, и они очень сильно любили друг друга. И неважно, чего там неладно в мире, — когда он придёт домой, к ней, все будет ладно. Жизнь была хороша.
И для его арендаторов похоже тоже хороша. Земля зеленела от ростков нового урожая, а дети гнали коров на пастбище.
Но их родители спешили из домов к амбару, когда им следовало отправляться на поля. Джорди нахмурясь ускорил шаг; что там ещё стряслось?
Через каких–то несколько минут он уже проскальзывал через толпу крестьян к теням амбара, освещаемым сквозь неплотно пригнанные доски полосками солнечного света; тень Джорди прошла, намного опережая его, когда он сказал:
— Подвинься, Уилликин, вот молодец… Доброе утро, Корин, и пропусти меня…
Крестьяне расступились, открыв ему проход в прохладу амбара — но аромат в нем стоял не тот; вместо сочного запаха хранимого зёрна он уловил аромат чего–то кислого, острого.
— То запасённое зерно, милорд, — молвил старый Адам. И поднял руку давая зёрнышкам сыпаться сквозь пальцы — но посыпалась только пыль, и она была намного темнее, чем ей полагалось быть.
— Что за гниль поразила зерно? — уставился на труху Джорди.
— Я такой никогда не видывал, милорд… — пожал плечами старый Адам.
— Не называй меня так, — попросил его Джорди усталым тоном человека, знающего, что подобные просьбы все равно бесполезны. — Мой отец был лишён права на титул.
— Все равно вы лорд по тому, как ходите и держитесь с другими, — вздохнул старик, — и никакие слова и действия короля этого не изменят.
Толпа крестьян наверное уж в пятидесятый раз забормотала, выражая согласие, и одобрительно закивала.
— Но если вам так больше нравится, я буду называть вас сквайром[33], — сказал старый Адам, — ибо вы именно таковы, по тому вниманию, кое уделяете вашим землям и заботам о ваших людях.
— И я как раз озабочен, — нахмурился Джорди, — так как прежде чем поспеет новый урожай, нам ещё надо как–то прожить лето. Все запасённое зерно такое же?
— Все, милорд, — доложил коренастый поседелый Тавус, — окромя последнего слоя зёрен, покрытых им — а их я не смею есть.