рава приверженцев, а уж дальше – хоть режь младенцев на кубики. Так оно есть, да так оно всегда и было.
– Ну, и речуга, – заметил Канаан. – Тебе бы в Конгресс.
И вот все четверо – Айзек Канаан, набожный иудей; Свистун, многогрешный католик; Майк Ри-альто, непрактикующий баптист, и Боско Силвер-лейк, абстрактный гуманист, поглядели в окно, в поисках чего-нибудь, на что могли бы возложить хоть малейшую надежду.
Мэри Бакет вошла в кофейню и подсела к Свистуну, привалившись к нему бедром. Даже не зная, что произошло, она понимала, почему все четверо так печальны. Понимала на свой женский, на свой ведьмин лад: живешь на земле недолго и только и думаешь, что подбираешь разбитые черепки.
– По телевизору передали, – сказала она. – Сильный смог ожидается во второй половине дня.
Мужчины покивали головами.
– А какие славные стояли деньки, – вздохнула Мэри.