Волшебник — страница 30 из 79

Порой Томас с Катей и сами путались в неразберихе, которую создавали их старшие дети. Когда пошли слухи, что Клаус помолвлен с Памелой Ведекинд, Катя узнала, что у Эрики с Памелой роман.

– Может быть, они ее делят на двоих, – предположил Томас.

– Чтобы Эрика с кем-то делилась? Никогда не поверю.

Клаус написал роман, главный герой которого не скрывал своей гомосексуальной ориентации, затем пьесу о четверых молодых людях, двух юношах и двух девушках, живших в свое удовольствие и не признающих никаких правил. Поскольку в семействе Манн было заведено устраивать чтения после обеда, решили, что Клаус, навещавший родителей, должен поделиться с ними своим творением.

Когда Клаус закончил читать, тетя Лула недвусмысленно дала понять, что возмущена описанием сексуальных сцен между девушками.

– Это крайне нездорово, – заявила она, – и надеюсь, эта пьеса скоро канет в забвение. Томас и Генрих сочиняют такие прекрасные книги, а эти дети, место которым в школе, пишут что хотят. Я ни за что не допущу, чтобы мои дочери это прочли.

– Война закончена, Лула, – сказал Томас.

– Значит, наступивший мир мне не по душе.

Мнение Лулы не разделял известный актер Густав Грюндгенс, звезда гамбургской Каммершпиле, который предложил исполнить одну из мужских ролей в пьесе Клауса при условии, что Клаус сыграет вторую, а женские роли достанутся Эрике и Памеле Ведекинд.

Грюндгенс вызвал переполох в семействе Манн. Даже Голо испытывал извращенное удовольствие, наблюдая за сменой его пристрастий. Клаус, никогда не скрывавший своих наклонностей, написал, что они с Грюндгенсом влюблены друг в друга, однако вскоре Эрика сообщила домашним, что собирается замуж за Грюндгенса. Некоторое время спустя Клаус, к изумлению родителей и Голо, поведал им, что, несмотря на помолвку с Грюндгенсом, его сестра по-прежнему влюблена в Памелу, а он, хоть и помолвлен с Памелой, влюблен в Грюндгенса.

– Так теперь делают все, кто собирается жениться? – спросил Голо.

– Нет, – отвечала его мать. – Только Эрика с Клаусом.

Во время гастрольного тура по Германии слухи о запутанных отношениях между актерами распространялись журналистами, намекавшими в своих рецензиях, что пьеса основана на реальных событиях из их жизни.

– Мы планируем открыть сезон в Мюнхене, – сказала Эрика. – И хотим, чтобы пришли все. От этого зависит наш успех.

– Меня на ваше представление не затянет и десятка запряженных лошадей, – ответил Томас. – Газеты могут вопить на весь свет, я останусь в своем кабинете, а в вечер спектакля лягу пораньше.

Томас с Катей отдавали себе отчет, что не могут запретить Эрике с Клаусом влюбляться, вступать в браки и играть в театре. Они терпимо относились к тому, как вели себя старшие дети, но их неприязнь к Густаву Грюндгенсу становилась все сильнее, и они были готовы донести ее до Эрики.

Грюндгенс, которого Эрика представила Томасу с Катей, не скрывал, что хорошо осведомлен о жизни семейства Манн. Он знал подробности разрыва между Томасом и Генрихом во время войны и имел представление о долларовых доходах Томаса. Грюндгенс был первым чужаком, который стремился проникнуть внутрь избранного круга, очерченного Эрикой и Клаусом. Томас и Катя с детства знали Памелу Ведекинд, родители Рики Хальгартена жили по соседству, но они понятия не имели, откуда им на голову свалился Густав Грюндгенс.

– Однажды я видела такого, как он, в берлинском поезде, – сказала Катя. – Он улыбался до ушей и пытался всем угодить, но, когда появился контролер, оказалось, что он безбилетник.

Заглянув к ним в гости, возбужденная и раскрасневшаяся Лула злобно выпалила, что возмущена поведением Эрики:

– Я прочла ее интервью. Она совершенно не уважает свою аудиторию. И не стесняется заявлять об этом вслух.

Однажды Лула застала Томаса с Катей, которые лениво потягивали кофе в обществе Клауса Прингсхайма. Заметив, что Клаус решил избрать его сестру мишенью для своего остроумия, Томас от души пожелал, чтобы эти двое никогда не пересекались.

– Какое счастье, что мы живы, – заметил Клаус. – В прошлом году у нас был кайзер, а сейчас кого только нет. Это и зовется историей.

– Для этого есть другое название, – возразила Лула. – Это непотребство, которое люди из хорошей семьи, словно клоуны, выставляют напоказ перед всей Германией.

– Вы про Эрику с Клаусом? – спросил Клаус Прингсхайм. – Из хорошей семьи?

– По крайней мере, наше семейство всегда считалось респектабельным, – сказала Лула.

– Слава богу, наше таковым никогда не считалось, – парировал Клаус. – Возможно, все дело в мезальянсе?

– Полагаю, Клаус шутит, – вмешалась Катя.

Щеки Лулы вспыхнули.

– Чем вы зарабатываете на жизнь? – спросила она Клауса.

– Я изучаю музыку. Иногда дирижирую. Я не зарабатываю на жизнь.

– Как вам не стыдно!

– Стыда больше нет, – ответил Клаус. – Выйдите ночью на улицы Мюнхена или Берлина и поймете, что стыда не осталось и в помине. Он отрекся вместе с кайзером. И с тех пор у нас правит бесстыдство.

– Германия обречена, – промолвила Лула, горячась.

– Ну разве это не чудесно? – спросил Клаус.

Лула объявила, что уходит. Внезапно она показалась Томасу усталой и нездоровой. Некоторое время она сидела, уставившись перед собой, словно ее клонило в сон. Томасу пришлось проводить ее до двери.

Когда он вернулся в гостиную, Клаус спросил его, присматривает ли кто-нибудь за его сестрой.

– Что вы имеете в виду? – спросил Томас.

– Ваша сестра похожа на женщину, неравнодушную к морфину.

– Не говори глупостей, – сказала Катя.


Вскоре Эрика начала носить пиджаки и галстуки. Они с братом очень похожи, порой думал Томас. Иногда Эрика с Клаусом начинали говорить одновременно и говорили об одном, давая понять Грюндгенсу, что в их мире он пришелец и ему никогда не понять их глубокомысленных цитат, изысканных шуток и нежелания подчиняться правилам. Их манера общаться исключала присутствие третьего. Почему Эрика собиралась выйти за Грюндгенса, ни Катя, ни Томас не понимали.

– Возможно, замужество вообще не для нее, – заметила Катя.

Томаса так подмывало ответить, что, к сожалению, выйти за брата Эрике нельзя. Похоже, это был единственный способ держать Клауса в узде. Поначалу Томас не верил в серьезность ее намерений, даже когда Эрика говорила о свадьбе как о деле решенном, необходимой формальности. Однако вскоре Томасу с Катей пришло приглашение с установленной датой.

Они приняли приглашение. Томас держался насупленно и строго, а молодежь вокруг веселилась и дурачилась, называя мужчин женскими именами, а женщин – мужскими и отпуская шутки на грани приличия. Катя толкнула его под локоть, показывая на Клауса, который почти засыпал, а какая-то разодетая девушка приглашала его танцевать. Та же девушка позже поведала Томасу и Кате, что Памела Ведекинд, одолеваемая ревностью, на свадьбу не пришла.

– На медовый месяц они уедут в отель на Боденском озере, где Эрика с Памелой некогда провели любовный уик-энд, – сообщила она. – Грюндгенс в порыве ревности разорвал свадебное платье Эрики. А она даже не расстроилась, только рассмеялась, потому что платье ей не нравилось, и это задело его еще сильнее. В отеле Памела была в мужском костюме, назвавшись герром Ведекиндом, и мы думаем, что Эрика собирается зарегистрироваться там же под именем герра Манна, если Грюндгенс ей разрешит. Он бывает порой таким нудным.


Поскольку Эрика переехала к мужу, Клаус остался в родительском доме в Мюнхене. Весь день он предавался праздности, однако за ужином начинал фонтанировать идеями. Порой Томасу казалось, что он обращается к видимой только ему Эрике. Работа с Грюндгенсом в театре разочаровала троих остальных. В жизни Грюндгенс не блистал умом, к тому же прочел слишком мало книг. В нем не было искры, не было любопытства. Клаус, Эрика и Памела не могли дождаться конца представления, чтобы закатить дружеский ужин. Грюндгенс, как только гасли огни рампы, словно съеживался и за ужином не блистал, а если они засиживались допоздна, становился и вовсе невыносим. Однако на сцене он творил чудеса. Это было необъяснимо, почти тревожно, говорил Клаус.

Томаса поражало, что писательство в сравнении с иными, куда более веселыми занятиями казалось его сыну довольно унылым делом. Клаус обожал выходы в свет, вечеринки, новые знакомства и путешествия. Его не влекло в то мрачное, скрытое место, где замысел извлекался на свет в результате почти алхимического процесса. Писал он быстро. Однако Томас видел, что, несмотря на одаренность, Клаус не был художником. Что с ним будет, когда он повзрослеет, спрашивал себя Томас.


Клаус предупреждал, что замужество Эрики будет катастрофой от начала до конца. Он рассказал, что, когда они вместе с Грюндгенсом обедали в Берлине, тот вытащил журнал с фотографией Клауса, Эрики и Памелы Ведекинд на обложке и напомнил присутствующим, что изначально на снимке их было четверо. Однако редактор, посчитав Грюндгенса недостаточно знаменитым, решил его замазать. Само собой, заявил Грюндгенс, они трое – великие актеры, а он никто. Тогда как на самом деле они – всего лишь избалованные дети знаменитого писателя.

Весь вечер им пришлось выслушивать его жалобы. К тому времени Эрика успела устать от замашек мужа, который хотел, чтобы ее отец представил его управляющим различными театрами. Грюндгенсу было мало актерской карьеры, теперь он хотел собственный театр.

– Когда Эрика вернется домой, она поймет, что совершила ошибку, выйдя замуж за этого человека, – сказал Клаус. – И нам всем придется о ней заботиться.


Томас не следил за новостями об Адольфе Гитлере. В Мюнхене всегда хватало оригиналов и фанатиков, что левых, что правых. О Гитлере заговорили, когда его посадили в тюрьму и когда стали ходить слухи, что его намереваются выпустить и депортировать в Австрию. На декабрьских выборах 1924 года его партия получила три процента голосов.

Томас воспринял поражение Германии как завершение некоего этапа. Забросив размышления об особой немецкой душе, он старался избегать подобных образов в речах и мыслях. Чем больше времени он уделял своему роману, тем яснее понимал, что к собственному наследию следует относиться умозрительно и с иронией.