В первый вечер в конце ужина к их столу подошел мужчина, который представился профессором из Любека и сообщил, что восхищается «Будденброками» – романом, который возвысил его родной город из провинциального забвения. Его звали Халлен. Каждый вечер они с профессором Хойзером из Дюссельдорфа, который был еще и художником, проводили время за бокалом вина в вестибюле. Халлен предложил Томасу присоединиться к их компании. Он указал на мужчину за соседним столом, который приветственно поднял руку. Вероятно, это и был профессор Хойзер. Рядом с ним, с интересом наблюдая за разыгрывающейся сценой, сидел тот самый юноша, очевидно сын профессора. Томас кивнул профессору и посмотрел на юношу. Когда они встали из-за стола, Томас решил, что юноше, должно быть, лет семнадцать-восемнадцать. Он что-то сказал отцу, прежде чем предложить руку высокой изящной даме, своей матери.
Сидя в вестибюле в компании двух профессоров живописи, Томас понял, что они не собираются расспрашивать его про книги. Вместо этого они обсуждали художников, которыми восхищались и имена которых ни о чем Томасу не говорили. Они радовались тому, что ночные клубы и подворотни считаются ныне достойными объектами для кисти живописцев.
– Вообразите лицо миллионера во время инфляции, – сказал профессор Хойзер, – вот вам и великий портрет.
– Или философа, который никак не может начать свой труд, – присоединился к разговору любекский профессор.
– Возможно, он написал «Я есть…» и замер, не зная, что делать дальше.
Томас сидел спиной к двери и не заметил, как вошел сын Хойзера. На лице профессора расплылась улыбка. Он представил Томасу Клауса.
– Мой сын прочел «Будденброков», «Волшебную гору» и «Смерть в Венеции». Вообразите, что он почувствовал, встретив в гостинице, где мы остановились, любимого писателя.
– Уверен, у писателя есть чем занять голову, вместо того чтобы воображать мои чувства, – отозвался Клаус. Его губы дрогнули, и юноша широко улыбнулся.
– Они говорят с вами про картины? – спросил он у Томаса.
– Обычно по вечерам мы ничем другим не занимаемся, – ответил его отец. – Мы способны заговорить любого.
К обеду следующего дня знакомство с Клаусом свела Элизабет.
– Он мне сказал, – прошептала она, – что на острове живет человек, который всегда знает, когда погода изменится. И этот человек утверждает, что скоро начнется жара.
– Где Клаус его нашел? – спросил Томас.
– Он катался на велосипеде, – ответила Элизабет, – и встретил этого человека.
– А ты где его встретила?
– У моего велосипеда слетела цепь, и Клаус помог мне ее починить.
– Он очень любезен.
– И он знает все наши имена, – добавила Моника.
– Откуда? – спросила Катя.
– Он подружился с портье и нашел имена в регистрационной книге, – объяснила Моника.
На следующий день после обеда, когда остальные снова укатили на велосипедах, ибо погода ухудшилась, Томас стоял на балконе, глядя, как высокие волны накатываются на берег, оставляя хлопья белой пены. Когда в дверь постучали, он решил, что это кто-то из персонала, и крикнул: «Войдите!» – однако никто не вошел. Стук повторился, он подошел к двери и, распахнув ее, обнаружил на пороге Клауса Хойзера.
– Простите, что беспокою. Ваши дочери сказали, что обычно вы работаете по утрам, поэтому я решил, что не прерву ваших занятий.
Клаус был вежлив без лишней робости. Его немного ироничный тон напоминал Томасу собственного сына Клауса, который разговаривал так с матерью. Томас пригласил юношу войти, и Клаус сразу же подошел к окну. Томас не знал, закрыть ли за ним дверь или оставить ее открытой. Когда Клаус принялся восхищаться видом, Томас тихо закрыл дверь.
– Я пришел, потому что вчера мой отец преувеличил. Он сказал, что я прочел «Волшебную гору». Я смутился, потому что прочел только начало. Но я прочел «Будденброков» и «Смерть в Венеции» и восхищаюсь ими.
Голос у Клауса был уверенный, но, договорив, он вспыхнул.
– «Волшебная гора» очень длинная, – заметил Томас. – Иногда я сам себя спрашиваю, удалось ли хоть кому-нибудь дочитать ее до конца?
– Мне понравилось начало, где Ганс встречает кузена.
Порыв ветра сотряс оконные рамы, и Томас присоединился к гостю у окна.
– Погода меняется, – сказал Клаус. – Я встретил местного жителя, который считается экспертом. У него артрит, и он определяет погоду по тому, как ноют суставы.
– Вы изучаете живопись? – спросил Томас.
– Нет, коммерцию. Я лишен художественного таланта.
Юноша оглядел комнату.
– Выходит, здесь вы пишете?
– По утрам, как вы и сказали.
– А днем?
– Читаю, а когда погода установится, буду ходить на пляж.
– Наверное, мне пора. Не смею вас задерживать. Завтра обещают жару. Надеюсь встретить вас на пляже.
Вскоре прогнозы местного оракула подтвердились. Потеплело, ветер стих. С утра среди белых туч над морем еще виднелись проблески серого, но к полудню небо расчистилось. На пляже Томас занял место под зонтом. Пока он читал или смотрел на море, Катя помогала Михаэлю строить замки из песка или сопровождала его к воде. Моника и Элизабет ушли куда-то вдоль пляжа вместе с Клаусом Хойзером.
– Мы обещаем хорошо себя вести, – сказал Клаус, когда они вернулись.
Элизабет потребовала, чтобы Клаус обедал вместе с ними. Когда Клаус ответил, что матери будет его не хватать, она устроила так, чтобы Манны обедали позже остальных постояльцев, и Клаус сначала обедал с родителями, а после присоединялся к ним.
Клаус Хойзер начал заходить к Томасу днем, когда тот завершал утренние труды.
– Мой отец и профессор Халлен обсуждали ваши книги. Они сказали, у вас есть рассказ о профессоре и его семье.
Томасу льстила серьезность Клауса.
– Он называется «Непорядок и раннее горе», – сказал Томас. – И да, отец в рассказе – профессор.
– Как и мой отец. Но моего отца нелегко будет сделать персонажем рассказа.
– Почему?
– Потому что он и так видит себя персонажем. Это будет чересчур банально. Он похож на художника в рассказе про художника. Поэтому отец пишет автопортреты.
– А вас он когда-нибудь писал?
– В детстве. Но сейчас я не хочу, чтобы он меня писал. А если он не пишет себя, то рисует цирковых артистов или полуночных гуляк.
Клаус неизменно подчеркивал, что не хочет злоупотреблять его гостеприимством, и часто стоял у окна, глядя на тропинку, что вела к пляжу. Ему нравилось изучать почерк Томаса в записной книжке, лежавшей на столе, следя за абзацем или длинным предложением, зачитывая его вслух. Когда он присоединялся к Маннам за обедом или когда они вставали из-за стола, Клаус никогда не упоминал об их разговорах и о том, что заходил к Томасу, уделяя внимание исключительно Монике и Элизабет.
– Я гляжу, Клаус их покорил, – заметил Томас.
– И не только их, – ответила Катя. – Сначала он покорил всю столовую, затем почти весь остров, за исключением бедного Михаэля, который не обращает на него никакого внимания, и, возможно, меня.
– Он тебе не нравится?
– Мне понравится любой, кто развлечет Монику.
Однажды вечером, когда профессор Халлен отправился в постель пораньше, Томас разговорился с профессором Хойзером.
– Вижу, вы покорили моего сына, – заметил Хойзер.
Томас удивился совпадению – сегодня он сам употребил это выражение в разговоре с Катей.
– Он очень умен и серьезен для своего возраста, – сказал Томас. – И так хорошо играет с нашими дочерями.
– Все любят Клауса, – сказал профессор, – и желают вовлечь его в свои игры.
Он, улыбаясь, смотрел на Томаса. Томас не заметил ни насмешки, ни осуждения. Профессор выглядел расслабленным и довольным.
– Странно, – продолжил профессор, – как бы хорошо мы ни писали лица, труднее всего нам даются руки. Если бы дьявол спросил, чего я хочу в обмен на вечность под его властью, я хотел бы, чтобы он позволил мне рисовать руки – руки, которых никто не замечает, совершенные руки. У романистов такие же проблемы?
– Порой бывает трудно писать о любви, – сказал Томас.
– Да, поэтому я никогда не пишу жену и сына. Какие цвета вы бы использовали?
Однажды, когда Михаэль заснул на пляже под зонтом, Катя заметила Томасу, читавшему книгу:
– Элизабет настаивает, чтобы мы пригласили Клауса Хойзера в Мюнхен. Утром после завтрака она отправилась поговорить с его матерью. Моника увязалась за нею. Она советовалась с тобой?
– Нет, – ответил Томас.
– И со мной. Элизабет любит своевольничать. Моника беспокоилась, что они с нами не поговорили. Но не твоя любимица Элизабет. Вот уж кто не чувствовал никакого смущения.
– Клаус согласился?
– Он стоял рядом, невозмутимый, как всегда.
В тот же вечер после ужина к ним подошла мать Клауса Хойзера.
– Ваши дочери прелестные создания, – сказала она.
– А ваш сын очаровательный компаньон, – ответила Катя.
– Они пришли ко мне втроем и стали просить, чтобы я разрешила Клаусу навестить вас в Мюнхене, но я сказала им, что летние знакомства обычно не доживают до зимы.
Томас заметил, как потемнело Катино лицо при мысли, что кто-то мог счесть ее дочерей ветреными и непостоянными.
– Мы будем рады принять в Мюнхене вашего сына, – промолвила она.
– Мне следовало прежде обсудить этот вопрос с мужем, – сказала фрау Хойзер. – Клаус свободен, но мне не хочется, чтобы он навязывался.
– Ничего подобного, – возразила Катя.
Моника и Элизабет обещали, что будут заботиться о Клаусе.
– У нас в доме полно свободных комнат, – заявила Элизабет.
– Все будет хорошо, – добавила Моника. – Пожалуйста, разрешите ему приехать!
– Но это выглядит странно: юноша, гостящий у двух девочек, – сказала Катя.
– Мне семнадцать, – возразила Моника. – В этом возрасте вы отпустили Эрику с Клаусом в Берлин. Мы просто хотим пригласить в гости приятного юношу.
Наконец было условлено, что осенью Клаус Хойзер приедет к ним в Мюнхен.
И хотя Томас внимательно прислушивался, он так и не понял, как долго Клаус собирается у них гостить.