Волшебник — страница 36 из 79


Однажды во время обеда Моника и Элизабет о чем-то приглушенно спорили с Катей. Катя мотала головой, Моника настаивала.

– О чем вы шепчетесь? – спросил он.

– Они хотят, чтобы Клаус остался, когда через два дня его родители уедут.

– Это они должны решать, разве нет? Или сам Клаус?

– Клаус хочет остаться. Его родители согласны. Но они говорят, что, если он остается на нашем попечении, мы тоже должны согласиться.

– Я согласна, – сказала Моника, – и Элизабет.

– Значит, решено? – спросил Томас.

– Как скажешь, – промолвила Катя.

Томас выиграл от установленной им же рутины. Его утренние труды продвигались. За столом он наблюдал, как его дочери вели беседы с Клаусом, на пляже восьмилетний Михаэль, оставшись на попечении родителей, вел себя тише и послушнее, чем обычно. Привыкнув к воде, он радовался, когда родители за руки поднимали его над волной. И хотя Томас когда-то таскал Клауса и Голо на закорках, он никогда не играл с ними так, как играл с Михаэлем, который, завидев отца, идущего к пляжу, визжал от радости.

Проводив родителей на паром, Клаус вернулся в отель и постучался в номер Томаса. Должно быть, думал Томас, необычно в семнадцать лет остаться в отеле без родителей. Предполагалось, что приглядывать за ним будут Томас с Катей. Когда его сыну Клаусу было семнадцать, никто за ним не приглядывал и он не скрывал, что без родительского присмотра вел себя как хотел. Однако этот, другой Клаус, в отличие от Клауса Манна, не испытывал интереса к новым идеям и текущим политическим событиям. Не хотел писать романов и играть на сцене. Он беседовал с Томасом как с равным, задавал вопросы. Вероятно, так же естественно Клаус общался с Моникой и Элизабет. Он умел приспособиться к любому собеседнику.

– Я остался один, но для меня ничего не изменилось, – сказал Клаус. – При родителях я чувствовал себя так же свободно. Мой отец был на войне и ненавидит приказывать. Он ни разу меня не заставлял. Родители никогда не говорили мне, что делать.

– Я пытаюсь указывать детям, что им делать, но они меня не слушают, особенно старшие, – сказал Томас.

– Клаус и Эрика.

– Откуда вы знаете их имена?

– Родители видели их на сцене в Дюссельдорфе, в пьесе для четырех героев. Они мне рассказали. Но Клауса и Эрику знают все.

Клаус разглядывал абзац, написанный Томасом. Он водил пальцем по листу, а Томас стоял сзади. Когда Томас показал ему зачеркнутое слово, Клаус нетерпеливо оттолкнул его руку, чтобы увидеть самому.

Внезапно Томас ощутил костяшками пальцев жар его ладони. Он замер, позволяя Клаусу задержать руку дольше, чем требовалось.

Они молчали. Томас мог обернуться и обнять Клауса. Однако он сомневался, что его порыв будет правильно истолкован. Ему казалось, Клаус заходил к нему в комнату без всякой задней мысли. Он привык к компании взрослых, привык общаться с ними на равных. Но вряд ли юноша, который совсем недавно играл на пляже с Моникой и Элизабет, ожидал, что их отец, втрое его старше, заключит его в объятия.

Томас пытался придумать что-то, что разрядило бы внезапно сгустившуюся атмосферу, которую Клаус не мог не ощущать. Клаус опустил глаза. Затем вспыхнул и стал выглядеть гораздо моложе своих лет. Томас все бы отдал, лишь бы выпроводить его из комнаты. Вот-вот сюда войдут Катя с детьми или кто-нибудь из отельной прислуги. Даже если Клаус выйдет сейчас, он наверняка столкнется с Катей в коридоре.

– Вы не против того, чтобы я приехал к вам в Мюнхен? – спросил Клаус.

– Нет. Мои дочери ждут не дождутся вашего приезда.

– Я надеюсь, что не помешаю вашим занятиям. Моника говорит, рядом с вашим кабинетом все боятся слово сказать.

– Она преувеличивает, – сказал Томас.

– Я надеюсь, что прочту все ваши книги, – сказал Клаус. – Однако мне пора.

Он приложил палец к губам, словно намекая на некую тайну. Затем пересек комнату и тихо закрыл за собой дверь.


Когда осенью Клаус приехал к ним погостить, он старался никому не досаждать. Если занять гостя было некому, он просто сидел в гостиной, читая книгу. Если Моника была свободна, он проводил время с ней, а также с Элизабет. Вскоре на него обратил внимание Голо, и они часто увлеченно беседовали.

Клаус Манн сразу попал под обаяние юного Клауса, не стеснялся открыто с ним флиртовать, намекая, что они – одного поля ягоды. Томас заметил, что Клаус Хойзер старается его избегать.

Клаус приходил к Томасу после прогулки с Катей и дневного сна, и Томас рассказывал ему о том, что написал этим утром. Клаус всегда просил показать ему рукопись и зачарованно всматривался в исправления. Всякий раз, когда Томас показывал ему зачеркнутое слово, Клаус повторял жест, который впервые проделал в гостиничном номере. Ладонью он закрывал руку Томаса и медлил несколько мгновений, прежде чем убрать ее и всмотреться в страницу.

Вернулась Эрика, заявившая, что ей так хорошо дома, что она не станет жаловаться, даже если ей придется сопровождать Монику на прогулках и выслушивать о ее бедах и напастях.

– Нет у Моники никаких бед, – сказал ее брат Клаус. – И ни у кого в этом доме. Даже Голо и тот улыбается. Волшебник начал носить яркие галстуки. А все из-за того, что на острове в Северном море они повстречали маленького ангела из Дюссельдорфа, попросили упаковать и доставить к нашим дверям. Он живет на чердаке. Даже мама не устояла против его чар. Только Михаэль морщится, когда его видит.

– Что касается твоих чувств, то вряд ли мы сумеем их вообразить?

– Весьма точное описание, – согласился Клаус Манн.

Во время обеда Эрика игнорировала Клауса Хойзера, обсуждая театральные представления, которые ей довелось увидеть, и делясь планами создания антинацистского кабаре, которое станет собирать толпы.

– Но сначала я собираюсь объехать мир. Хочу увидеть все, прежде чем цивилизация рухнет.

– Эрика, – сказала ей мать, – ты пример для юношества. Давай закажем твой портрет и повесим в вестибюле.

– Портрет может написать отец Клауса Хойзера, – заметила Моника.

Клаус смущенно улыбнулся.

– Наш золотой мальчик! – воскликнула Эрика, обернувшись к гостю. – Я и не заметила! Посмотрите-ка на него!

– Да, я такой, – сказал Клаус и смело встретил взгляд Эрики, давая понять, что не намерен терпеть насмешек. Никогда еще, по мнению Томаса, он не был так прекрасен.


Однажды Клаус Хойзер спросил Томаса о его детстве. Он слушал его с таким вниманием, что Томас поделился с ним подробностями смерти отца. Рассказал о многолетней размолвке с братом. Когда Клаус спросил о его матери, Томас так разволновался, что не мог говорить. Он встал и подошел к книжному шкафу, спиной к Клаусу. Решится ли Клаус подойти ближе? Томас молчал, не желая начинать разговор. Он затаил дыхание, чтобы расслышать приближающиеся шаги.

Он услышал их, но затем Клаус остановился. Должно быть, спрашивает себя, что делать дальше. Если он кашлянет, что-то прошепчет или перенесет вес с ноги на ногу, он избавит Клауса от мучительных раздумий.

Позднее Томас спрашивал себя, не играл ли он Клаусом, как некогда его чувствами играл Пауль Эренберг? Томас был уверен, что юноша восхищается им как личностью и понятия не имеет, что пожилой писатель думает о нем днем и ночью. Клаусу было невдомек, что его взгляд, прикосновение мальчишеской руки и даже звук его голоса рождают в Томасе такую бурю чувств, какой он уже не чаял испытать.


Эрика предложила пригласить Клауса Прингсхайма на обед, чтобы насладиться присутствием сразу трех Клаусов. Поначалу все решили, что это шутка, пока за дело не взялись Моника и Элизабет, устроившие такой обед спустя несколько дней.

Когда пришел Клаус Прингсхайм, Катя велела ему сесть рядом. Эрика настояла на том, чтобы сидеть рядом с братом Клаусом. Моника и Элизабет посадили между собой Клауса Хойзера. Томас улыбался, видя, что, поскольку ни он, ни Голо, ни Михаэль не высказали никаких предпочтений, никто и не думал сражаться за место рядом с ними.

Когда подали блюда и разговор оживился, Томас почувствовал, что для него в нем нет места. Монику и Элизабет раздражало, как много внимания уделяли Клаусу Хойзеру старшие брат и сестра, которые постоянно его дразнили. Все это время Катя и Клаус Прингсхайм тихо беседовали, явно наслаждаясь обществом друг друга, Катя удивленно трясла головой в ответ на реплику Клауса. А когда разговор зашел о чем-то серьезном, Клаус Прингсхайм склонился к сестре.

Наблюдая за ними, Томас видел, как его фантазия обретает плоть. Клаус и Катя вернулись в декорации, которые он придумал для них в «Крови Вельзунгов»; они были близнецами, одержимыми друг другом, а он – надоедливым чужаком, ставшим волшебником. Тем, кто придавал значимость своей аморфной семье.

Томас поймал взгляд Клауса Хойзера и понял, что тоже изменился, превратившись в Густава фон Ашенбаха из «Смерти в Венеции», а Клаус стал мальчиком, в которого его герой пристально всматривался на пляже.

Томас мог только смотреть. Если бы сейчас он встал из-за стола, никто, кроме Клауса Хойзера, не заметил бы. Даже Голо с Михаэлем были поглощены разговором. Томас заметил, что Клаус Хойзер, делавший вид, что слушает Монику, постоянно поглядывал на него. Все были заняты друг другом, и Томас воспользовался ситуацией, устремив на юношу прямой взгляд. Клаус, обращавшийся то к Монике, то к Элизабет, то отвечавший на реплики Клауса Манна, время от времени смотрел на Томаса, молчаливо давая понять, что готов откликнуться по первому зову, а все, что происходит за столом, ничуть его не волнует.


Домашние знали, что Томаса нельзя беспокоить по утрам, однако это правило не действовало после обеда. Тем не менее никто не подходил к его кабинету, когда там был Клаус Хойзер.

В какой-то момент Томас вставал и отходил к книжным полкам. Он не снимал книжку с полки, не менял положения, просто ждал, когда Клаус приблизится.

Однажды, на второй неделе пребывания в доме Маннов, Клаус рассказал ему о разговоре с Катей.