Волшебник — страница 47 из 79

– Я сказала: «Мистер Стюарт, я представляю интересы Альберта Эйнштейна и Томаса Манна. Вы о таких слышали?»

«Да, фрау Манн».

«У вас есть пиджак поприличнее?»

«Простите, я вас не понимаю».

«А как насчет хорошего парикмахера?»

«Фрау Манн, я не понимаю, почему вы задаете мне такие вопросы».

«Я объясню. Я советовала бы вам отправиться домой, облачиться в свой лучший пиджак и постричься, потому что скоро сюда явятся репортер и фотограф из журнала „Лайф“, чтобы написать о вас статью и сделать снимки человека, который превратил в ад жизнь Альберта Эйнштейна и Томаса Манна в Америке. У вас есть жена и дети?»

«Да, есть».

«Когда они увидят эту статью, они ей не обрадуются. Фотограф и репортер были у нас недавно, и мне достаточно одного звонка, чтобы они вернулись и набросились на вас. Одного звонка!»

– Ты в самом деле сказала «набросились»?

– Да, я заранее все отрепетировала с секретаршей Эйнштейна мисс Брюс.

– А дальше?

– Мистер Лоуренс Стюарт попросил меня прийти на следующий день и встретиться с его коллегой. На следующий день я вернулась, и они были сама любезность. Нам с мисс Брюс уже прислали анкеты. Мы общались исключительно с офисом президента, и больше ни с кем. Скоро нам пришлют документы на получение визы, и тебе останется только их подписать. Мы с мисс Брюс тщательно все проверили. На следующей неделе меня даже пригласили встретиться с президентом Доддсом.

– Стало быть, все устроилось?

– За исключением одного, – сказала Катя. – Это дело не давало Эйнштейну спокойно спать по ночам, а теперь у него свалилась гора с плеч. Он обнял меня и сказал, что, если я когда-нибудь задумаюсь о разводе, он всегда к моим услугам.

– Он сделал тебе предложение?

– Ну, почти. В комнате была мисс Брюс, поэтому он говорил уклончиво. Однако, когда она нас оставила, он подошел и прошептал мне на ушко, что, раз уж я так успешно разрешила эту проблему, может быть, нам стоит разрешить еще одну, которая доставит удовольствие нам обоим, если я понимаю, о чем он толкует. Затем он взглянул мне прямо в глаза и подмигнул. Я думаю, он истинный гений.

– «Е» равняется «старый козел».

– Да, на пути домой я тоже об этом размышляла.

– Мы должны пригласить его на ужин. Думаю, я с радостью снова с ним пообщаюсь. И раз уж нам придется смириться с тем, что в нашей семье завелся один старый козел по фамилии Боргезе, можно пригласить другого, чтобы попривыкнуть.

– Я думаю, Эйнштейн одинок. А еще мы должны пригласить мисс Брюс. Она страстная твоя почитательница. Трижды прочла «Будденброков» и будет счастлива с тобой познакомиться. Только не следует оставлять меня надолго наедине с Эйнштейном. Он совершенно очарователен, а у нас и без этого хватает хлопот.

– Да, думаю, не стоит усугублять их твоим побегом.

– Интересно, куда бы мы отправились? – спросила Катя, словно не в первый раз размышляла о своем будущем в широком мире. – Впрочем, пока документы не готовы, не будем торопить события. Мне нравятся его усы и глаза, но, на мой вкус, он слишком лохматый. Первое, что я сделаю, – это заставлю его подстричься.

Она пересекла комнату, нежно чмокнула Томаса в щеку и вышла.

Глава 11Швеция, 1939 год

За несколько недель до начала войны Томас в компании Кати и Эрики читал лекции и давал интервью в Голландии, а затем в Швеции. Читатели, журналисты, даже официанты и отельный персонал выглядели бодро и весело. Имя Гитлера было во всех газетных заголовках, но это продолжалось последние десять лет. Несмотря на страхи, Томас радовался, что они, пусть ненадолго, вырвались в Европу.

Томас перебирал в уме членов своей семьи. Элизабет в Принстоне готовилась к свадьбе. Клаус в Нью-Йорке пытался найти финансирование для журнала. Другие дети тоже были пристроены: Михаэль с невестой Грет получили американские визы; теперь Томас надеялся раздобыть визы для Моники с мужем. По возвращении он начнет готовить бумаги Голо, а также Генриха и Нелли, которая стала его женой; нужно вывезти их из Франции. Родители Кати, потеряв дом, картины, бесценную керамику и все сбережения, осели в Цюрихе. Катин брат Клаус дирижировал в Японии императорским оркестром. Клаус Хойзер, который регулярно писал Томасу, служил в торговой компании в Голландской Индии и, по его словам, пока у власти нацисты, в Германию возвращаться не собирался.

Между выступлениями Томас наслаждался августовским солнцем на пляже в голландском Нордвейке, любуясь продолжительными отливами на мелководье и трудясь над вступлением к новому переводу «Анны Карениной». Сейчас, когда он жил в роскошном отеле в шведском Сальтшёбадене, единственное, что его угнетало, – это холодный ветер, налетавший с моря после заката.

Вчера вечером за ужином они с Катей обсуждали возможность переезда в Лос-Анджелес вместе с Эрикой. Зима в Принстоне была слишком суровой, к тому же там они чувствовали себя отрезанными от мира.

– Невозможно вообразить место, более отрезанное от мира, чем Лос-Анджелес! – воскликнула Эрика.

– Нам там понравилось, – сказала Катя. – Я мечтаю гулять по утрам и любоваться солнечным светом. К тому же там много иностранцев, и мы не будем выделяться на общем фоне. В Принстоне люди иногда смотрят на меня так, словно я угрожаю американскому образу жизни.

– Вы действительно хотите переехать поближе к немецким писателям и композиторам? – спросила Эрика. – Там живет Брехт. Ты же ненавидишь Брехта.

– Надеюсь, у меня будет дом с достаточно высокими стенами, чтобы держать Брехта на расстоянии, – ответил Томас. – Но я не возражал бы иногда слышать немецкую речь.

Август близился к концу. Они не верили, что война неизбежна, однако пристально следили за новостями. После завтрака в номере спускались в вестибюль и ждали заграничных газет. Чтобы разобрать заголовки французских, приходилось попотеть. Британские газеты опаздывали на несколько дней, но и в них не было ничего, что предвещало бы скорую войну.

– Тем не менее кризис налицо, – говорила Эрика. – Читайте внимательнее. Это и называется кризис.

– Кризис продолжается с тридцать третьего года, – заметила Катя.

Как обычно, Томас писал по утрам, затем наслаждался долгим обедом с Катей и Эрикой, а после шел на пляж.

Когда Катя вошла к нему в номер и сказала, что объявили войну, Томас ей не поверил. Он позвонил своему издателю Берманну, который находился в Стокгольме. Тот подтвердил слова Кати. Вошла Эрика.

– Мы должны возвращаться в Америку, – сказала она.

Томас понимал: совсем скоро Швеция может стать для них ловушкой.

Он составил на бланке отеля телеграмму Агнес Мейер, прося ему позвонить. Он также решил телеграфировать Кнопфам в Нью-Йорк. Телефон портье не отвечал, и Эрика вызвалась сама отнести телеграммы на стойку и дождаться отправки.

Затем Томас перезвонил Берманну, попросив, чтобы тот связался со шведским посольством, которое обеспечит Томасу Манну срочную эвакуацию.

Он начал паниковать спустя несколько часов, когда портье сообщил, что его телеграммы вместе с пачкой других еще ожидают отправки, в то время как Эрику заверили, что телеграммы уже ушли. Тогда Томас попытался дозвониться до Вашингтона, но портье сказал, что международные линии недоступны.

Несколько раз он спускался в вестибюль, настаивая на том, что его телеграммы следует отправить в первую очередь. Вскоре у конторки портье собралась толпа постояльцев, требуя внимания. Рядом с портье стоял администратор, раздавая указания и прикрывая звонок рукой, чтобы никто из постояльцев не мог им воспользоваться. Томас видел, как носильщики с озабоченным видом выносили чемоданы к стоящим у входа автомобилям.

Несмотря на то, что творилось у стойки, остальные службы отеля продолжали работать исправно, словно ничего не происходило. Еду подавали вовремя. Оркестр исполнил перед ужином легкие вальсы и цыганские мелодии, а после ужина играл романтическую музыку.

На следующее утро завтрак подали в номер в назначенное время, яйца были приготовлены, как он просил, кофе свежесварен, салфетка хрустела, официант осторожно поставил поднос на столик у окна, чтобы Томас мог за завтраком любоваться солончаками, и поклонился. Форма на нем сидела безупречно, двигался он неторопливо и вальяжно, а его светлые волосы сияли в солнечном свете.

В ожидании новостей они продолжали обедать и ужинать за тем же столиком у окна подальше от оркестра. Перед тем как спуститься к обеду, Томас с Катей обсуждали у него в номере, какие еще звонки сделать, какие телеграммы отослать. Катя нашла носильщика, который знал немецкий и согласился переводить ей шведские газеты.

– Эта война затронет всех, – сказала она. – Ни один человек в Европе больше не может чувствовать себя в безопасности.

Томас спрашивал себя, обвиняют ли его Катя с Эрикой за то, что взял их в эту поездку. Обманчивая стабильность ввела его в заблуждение. А ведь Томас сам предупреждал о намерениях Гитлера, но, несмотря на знаки, грядущей войны не разглядел. Пока он прогуливался, читал, выпивал перед обедом с Катей и Эрикой, люди в форме с картами на столах и смертью во взоре замышляли вторжение. В их замыслах не было ничего тайного, они не раз заявляли о них вслух – настолько открыто, что Томас не верил в их искренность.

Если им удастся вернуться в Принстон, он использует все связи, чтобы перевезти остальных членов семьи через Атлантику. А о том, как, где и на что они будут жить, он подумает после того, как они доберутся до дома.

Томас поговорил по телефону с дипломатом, которого нашел Берманн. Его заверили, что при первой возможности их вывезут из Швеции. Он должен быть готов вылететь по первому зову.

Катя с Эрикой не отходили от телефона. У них были американские визы; все, что требовалось, – это самолет из Мальмё и места на пароходе, вероятно, из Саутгемптона.

С делано невозмутимым видом Томас стоял неподалеку от конторки портье в ожидании звонка или телеграммы, стараясь не выказывать паники.