Томас отдавал себе отчет, что страхи, которые он испытывал, разделяли многие. Однако их не похищал из роскошного отеля правительственный чиновник, чтобы посадить в самолет, летящий на запад. Им было не у кого просить помощи. Его страхи были бледной тенью их страхов.
Когда самолет начал снижаться, Эрика направилась к бортпроводникам. Вскоре она вернулась сообщить родителям, что они подлетают к Амстердаму и уже миновали воздушное пространство Германии. Самолет приземлится и простоит на взлетном поле в Амстердаме не больше часа.
В Лондоне они легко прошли паспортный контроль, но таможенный чиновник попросил Томаса открыть портфель и подозвал двух коллег. Катя с Эрикой начали что-то говорить, но им было велено молчать. Сначала чиновник пролистал две его книги, затем обратился к блокнотам, заполненным от руки.
– Мой муж писатель, – сказала Катя.
Игнорируя ее замечание, таможенный офицер что-то прошептал коллегам, и они исчезли во внутреннем помещении вместе с портфелем и паспортом Томаса. Пока Манны ждали, комната опустела.
– Надеюсь, дама с одним комплектом белья в конечном итоге обретет покой, – заметила Катя.
Томас посмотрел на Эрику, и они расхохотались. Их смех заставил Катю стать еще серьезнее.
– Это не шутки, – сказала она. – Думаю, это испытание повлияет на всю ее дальнейшую жизнь.
К тому времени, как чиновники вернулись, Катя присоединилась к хохоту. Томас пытался подавить смех.
– Мы должны спросить, сэр, что написано на этих страницах.
– Это роман, который я сейчас завершаю.
– По-немецки?
– Да, я пишу по-немецки.
Один из чиновников открыл блокнот и попросил Томаса перевести.
– Моя дочь переведет лучше.
– Но это же вы написали, сэр?
– Да.
– Тогда вы и переведите.
Томас начал медленно переводить.
– О чем это, сэр?
– Это из романа, который я пишу о немецком поэте Гёте.
– Когда вы в последний раз были в Германии?
– В тридцать третьем году.
– А куда направляетесь теперь?
– В Саутгемптон, – ответила Катя, – а после в Америку. У нас есть визы, и мы опоздаем на корабль, если нас будут задерживать.
Когда таможенные чиновники обнаружили нарисованную Томасом схему комнаты – стол в центре и наспех нацарапанные имена вокруг, – их сомнения углубились.
– Это для моего романа, – объяснил Томас. – Это рисунок столовой в доме Гёте. Смотрите, вот его имя, а это имена других людей за столом. Действие происходит в начале девятнадцатого века.
– Откуда вы знаете, кто сидел за столом? – спросил чиновник.
– Я не знаю. Я воображаю, где они могли сидеть и о чем говорить.
Один из чиновников всмотрелся в рисунок, нахмурил брови, повертел его в руке, словно это был стратегически важный документ.
– Он же писатель, – сказал один из его коллег.
– Писатель, который рисует карты, – вмешался третий и улыбнулся.
– До Ватерлоо доберетесь на автобусе, – сказал один из чиновников, вероятно старший. – А затем на поезде до Саутгемптона.
– Вам повезло с погодой, – добавил другой, улыбаясь и показывая в направлении выхода.
Томас с удивлением наблюдал из окна автобуса тишину и безмятежность английской сельской местности. Трава была зеленее, дороги ýже, небо голубее, а послеобеденная жара сильнее, чем он ожидал. Вдали он заметил ферму. Даже самые современные дома по обочинам дорог и дома в деревнях, которые они проезжали, навевали мысли о прохладе и свежести. Ничего старого, ничего ветхого. Когда они добрались до Лондона, он с изумлением разглядывал бесконечные пригороды, унылые ряды одинаковых домов, маленькие магазинчики. Англия казалась ему еще более чуждой, чем Принстон и Нью-Йорк. Он радовался, что ему не придется здесь поселиться. Возможно, ему пришлись бы по душе широкие площади и торговые улицы, но, когда они прибыли на вокзал Ватерлоо, времени хватило только для того, чтобы найти поезд до Саутгемптона.
Было очень непривычно путешествовать без багажа. Выйдя из автобуса, ты мог шагать на все четыре стороны и незачем было искать того, кто помог бы с чемоданами. Томас ощущал такую легкость, словно его отпустили на летние каникулы, и только сосредоточенное выражение на лицах Кати и Эрики заставило его воздержаться от шуток, когда они входили в здание вокзала.
В ожидании, пока Катя с Эрикой купят билеты, он наблюдал людей c противогазными сумками на плече. Англия вступила в войну. Томас внимательно всматривался в лица, пытаясь понять, что значили для этих людей свобода и демократия. Они без колебаний согласились противостоять Гитлеру и жить в постоянной опасности.
Скоро они узнают, что такое настоящий страх. Их города будут бомбить, их сыновья падут на поле боя. Он мог только смотреть на них. Томас не мог поведать им о Германии ничего, чего бы они не знали и не перечувствовали. Он был здесь вдвойне чужаком, немец, который возвращался в американское изгнание.
Когда в Саутгемптоне они прибыли в пароходную контору, им было сказано, что до отплытия «Вашингтона» остается несколько дней, и посоветовали найти гостиницу. Пока они шагали сквозь теплые сумерки под пронзительные крики чаек, которых, казалось, возмущало само их присутствие, Катя сказала, что надо связаться с Михаэлем и его невестой и уговорить их пересечь Атлантику, а еще убедить Монику с мужем последовать их примеру, как только получат визы.
Утром, добившись, чтобы персонал гостиницы перетащил в номер Томаса письменный стол, Катя с Эрикой отправились по магазинам, надеясь купить новые чемоданы или, по крайней мере, достаточно одежды, чтобы хватило до Америки. Томас слышал их смех, когда, вернувшись, они поднимались по лестнице.
Катя с Эрикой купили чемоданы, одежду, белье и обувь. В каждом магазине они объясняли владельцам, что сбежали из Германии, и те сбивались с ног, чтобы им угодить. Они также купили газеты и рассказали ему, что Геринг предложил Англии мир, на что британское правительство ответило решительным отказом. Все, кого они встретили, утверждала Катя, целиком и полностью поддерживают это решение.
– На улице к нам подошла женщина и сказала, что они освободят Германию, как в прошлой войне. Я не знала, что ей ответить, поэтому просто поблагодарила.
В номере Эрики, распаковав покупки, они снова принялись смеяться.
– Мы вспомнили о той бедняжке, которая лишилась всей одежды, – сказала Катя, – и теперь путешествует по миру, не меняя белья, и расхохотались, а одна очень серьезная продавщица решила, что мы смеемся над ней.
– Не удивлюсь, – заметила Эрика, – если она сдаст нас полиции как нежелательных иностранцев.
Она вытащила деревянную вешалку для полотенец с портретом королевской семьи.
– Я купила это Одену, – сказала она. – Чтобы видел, что теряет.
– Только посмотри, что у нас есть! – воскликнула Катя.
Она вытащила шерстяную майку с рукавами и длинные кальсоны. Шерсть была почти желтого цвета.
– В жизни такого не видела, – сказала Эрика. – И мы снова расхохотались прямо в магазине, когда я сказала, что Клаусу эта вещь придется впору.
– Видел бы ты белье, которое носят англичанки! – воскликнула Катя.
– Оно даже хуже немецкого, – добавила Эрика. – Словно специально придумано, чтобы разводить вшей. Не понимаю, как англичане это терпят!
После обеда они втроем отправились в порт узнать про пароход. Им сказали, что он отплывает через два дня, но билетов продано больше обычного. Компания разместит всех, но никаких личных кают, а женщин и мужчин придется разделить. Когда Катя спросила, можно ли доплатить за две каюты первого класса – одну для ее мужа, другую для них с дочерью, – ей ответили, что об этом не может быть и речи.
– Иначе на пароходе начнутся волнения. Это эвакуация, мадам. Мы возьмем на борт всех, у кого есть билеты. У нас в запасе не больше пяти-шести дней. А все удобства получите, когда доберетесь до Нью-Йорка.
В день отплытия на причале образовалась длинная очередь, пассажиры толкались, ходили слухи, что сегодня пароход не отчалит и все могут не сесть. Люди оглядывались, когда Манны заговаривали по-немецки, и они перешли на английский, пока Томасу не пришло в голову, что их акцент звучит еще подозрительнее. Утро выдалось жарким, присесть было некуда. Когда раздраженная Эрика принялась проталкиваться сквозь толпу в поисках того, кто распорядится, чтобы ее родителей пропустили без очереди, Томас обернулся к Кате:
– Мы же не думали, что будем так жить?
– Нам еще повезло, – ответила Катя. – Так теперь выглядит удача.
Эрика скоро вернулась с двумя членами команды.
– Вот мой отец, – сказала она. – Он болен. Мы стоим уже два часа. Он этого не переживет.
Члены команды разглядывали Томаса, который постарался придать себе изможденный вид. Вокруг зашумели, что не только у них одних есть престарелые родственники.
– Мы с матерью можем подождать, – громко заявила Эрика. – Но вы должны немедленно посадить на пароход моего отца.
Томас выглядел растерянным, словно не вполне понимал, что происходит. Он сознавал, что члены команды ожидали увидеть кого-то совсем дряхлого. Матросы пребывали в сомнениях.
– Идемте с нами, сэр, – сказал наконец один из них и мягко его подтолкнул.
Томасу пришлось дожидаться лоцманского катера. С собой он взял портфель.
– Дочь сказала, что у него больное сердце, – крикнул тот, кто его вел, и велел доставить Томаса на борт.
Его с немалым трудом погрузили на катер и, пожелав удачи, высадили на пароход. Пытаясь из последних сил держаться с достоинством, Томас уселся на первое попавшееся место, отметив про себя, что он далеко не первый пассажир, уже оказавшийся на борту.
Пошарив в портфеле, он вытащил блокнот и в ожидании Кати и Эрики принялся медленно вносить правку в роман о Гёте, позволяя разуму бродить вдали от тех мест, где он сейчас находился, подхватывая ритм предложений, которые написал вчера, воображая, что роман о любви престарелого поэта к юной деве утешит читателя, когда его книги снова будут востребованы в Германии.