Ему оставалось только соглашаться и время от времени отпускать краткие глубокомысленные замечания. Он начал тосковать по уединению, которое Агнес ему пообещала. Наконец посередине ее фразы Томас встал, надеясь, что она не обидится, но он был больше не в силах этого выносить. К тому же наверняка Агнес сможет продолжить речь, заготовленную для обеда, за ужином.
Спускаясь к ужину по роскошной лестнице, Томас не мог отрицать, что ему по душе богатство этого дома, дорогая обивка и тяжелая мебель, старая американская живопись, которую любовно собирала Агнес, ковры, дерево, натертое до блеска. На миг он почти ощутил к ней симпатию. Своей властностью Агнес напоминала ему старую Германию, его тетку и бабушку, званые вечера в любекском доме, где вырос его отец. У тех женщин было так мало реальной власти, что в ту власть, которую они имели, они вцеплялись железной хваткой. Слуги жили в страхе перед хозяйками, а повара привыкли к постоянному надзору.
В будущем, подумал Томас, возможно после войны, женщины, подобные Агнес, обретут истинное влияние. А если приставить Агнес вместе с Эрикой к какому-нибудь благородному делу, они способны свернуть горы. Он улыбнулся при мысли, что его дочь и Агнес вращаются на одной орбите. Вдвоем они могли бы править этим миром.
За ужином он снова убедился в чудовищной напористости Агнес, которая направляла разговор в свою сторону и не позволяла никаких отступлений. Она рассказывала ему о своих родителях, которые эмигрировали из Германии, о том, каким консервативным человеком был ее отец и как тяжело им жилось в тесной квартирке в Бронксе, не зная языка. Отец считал, что до замужества Агнес следует сидеть дома, оттачивая навыки ведения домашнего хозяйства. Он был против ее поступления в колледж. Поэтому Агнес обратилась за стипендией и была вынуждена подрабатывать, чтобы доплачивать за обучение. Она никогда не брала денег у отца.
– Я им ничем не обязана, – сказала она, – поэтому всегда делала только то, что хотела. Поехать в Париж, работать в газете, выйти замуж, не спросив их благословения. Все, что хотела.
Томас понимал, что нельзя просто перебить Агнес, заговорив о визах. Он спрашивал себя, не стоит ли написать ей записку, которую хозяйке доставят после того, как они разойдутся по комнатам, с просьбой переговорить утром перед его отъездом в Принстон.
По окончании ужина Агнес заявила, что, кажется, утомила его своими разговорами.
– Мне нечасто приходится разделять компанию самого выдающегося современного писателя, – сказала она. – В основном у нас бывают друзья мужа, скучные люди, а их жены еще скучнее. Недавно, когда мне пришлось оказаться в компании жен, мне захотелось попросить слуг распылить иприт.
Томас улыбнулся.
Агнес встала и подошла к столу в углу комнаты. Вернулась она с ручкой и папкой.
– Вы думаете, я вас не слушала, но вы ошибаетесь. По приезде сюда вы просили о помощи.
Томас кивнул.
– Ваш сын Михаэль с невестой сейчас в Лондоне, и у них есть американские визы. Кажется, он альтист, и я сумею устроить ему ангажемент в один из американских оркестров. Ваша дочь с мужем также в Лондоне, и, можете не сомневаться, скоро они тоже получат визы. Однако, насколько мне известно, ваш сын Голо в Швейцарии, и ваш брат со второй женой во Франции, и виз у них нет?
– Все верно. У вас потрясающая память.
– Я без труда добьюсь визы для Голо. Вам придется подписать обязательство, что вы готовы полностью его содержать. Этого довольно, пока он не женат.
– Я ему передам.
– Что до вашего брата, то мы устроим ему контракт с «Уорнер бразерс». А когда контракт будет подписан, он без труда получит визу.
– «Уорнер бразерс» согласятся подписать с ним контракт?
– Разве не ваш брат написал «Голубого ангела»?
– Он написал роман, по которому сняли фильм.
– В таком случае они заинтересуются сотрудничеством. Уж на годичный контракт он точно может рассчитывать.
– Вы уверены, что это получится устроить?
– Я когда-нибудь вас обманывала? – Агнес сложила руки и удовлетворенно улыбнулась. – А теперь ступайте в гостиную, и мы выпьем кофе.
В гостиной она села рядом с ним на диван. Папка по-прежнему лежала у нее на коленях.
– Я знаю, вы ждете чека. Все, кто сюда приходят, ждут чеков. Для кого?
– Есть много писателей, которым нужна помощь.
– Я выпишу один чек на всех. Он будет на ваше имя, и вы сами распределите деньги среди нуждающихся.
– Некоторые из них пребывают в настоящей опасности.
– Пожалуйста, в этот визит больше ни слова о деньгах. Чек принесут в вашу спальню.
– Я весьма вам признателен.
– Думаю, после Нового года вам следует прочесть цикл лекций. Я это устрою, но не забывайте, вы не должны призывать администрацию к войне с Германией. Ни в коем случае. Можете говорить о чем угодно, но президент не хочет, чтобы вы лишний раз возбуждали людей. В следующем году у него перевыборы. Поэтому вам не следует поднимать тему вступления Америки в войну.
– Президент? Откуда вы знаете?
– Мы с Юджином с ним близки. И именно так он чувствует. И повторюсь, не забудьте сказать об этом дочери. Поскольку в сознании людей наши с вами имена связаны, меня обвиняют в любом ее неосторожном слове. А она не стесняется в выражениях!
– У нее есть собственное мнение.
– Она хоть видится с этим своим мужем?
– Эрика в Нью-Йорке.
– От Нью-Йорка все беды. Так любит говаривать мой муж. Люди здесь недовольны вашей дочерью даже больше, чем вашим сыном.
– Они оба известны своей бескомпромиссностью.
Агнес раздраженно вздохнула:
– Да уж, они не таятся.
Агнес отхлебнула кофе.
– Так мы договорились? – спросила она.
На свадьбе Элизабет в ноябре Томас вел себя безупречно. Он тряс руку Боргезе и целовал невесту на виду у всех, кто присутствовал на церемонии в церкви принстонского кампуса.
Раздражал его только Оден, написавший по случаю свадьбы стихотворение, которого Томас почти не понял, а после церемонии, шагая рядом с ним к дому на Стоктон-стрит, заметил, глядя на Клауса, шедшего впереди:
– Для писателя сыновья всегда обуза. Словно материализовался персонаж твоего романа. Вы знаете, мне нравится Клаус, но некоторые называют его Придаточным Манном, хотя это жестоко, слишком жестоко.
Томас не понял, что он имел в виду, но до конца дня старался избегать Одена.
Катя предупредила Эрику, чтобы она не обижала Элизабет и не сказала чего-нибудь лишнего. Эрика поведала родителям, что ее приятель встретил в нью-йоркском ресторане ее сестру, которая ужинала с мужчиной. Приятель счел его женихом Элизабет.
– Свечи, перешептывания, сплошная романтика, – сказала Эрика. – Однако, когда он подошел их поздравить, оказалось, что мужчина – не кто иной, как Герман Брох. Кажется, им не понравилось, что их застали вместе. Судя по всему, Элизабет по душе пожилые писатели-эмигранты. Если бы она просто сидела дома вместе с отцом – первым среди них, – у нас было бы куда меньше хлопот.
– Она влюблена в Боргезе, – возразила Катя. – Уверена, твой приятель ошибся.
На Рождество Томас попросил, чтобы Элизабет с мужем поселили в мансарде – ему не хотелось пересекаться с Боргезе в коридоре у дверей спальни.
В первое утро, лежа в кровати, Томас услышал, как Боргезе прокашливается, затем он включил кран. Томас понял, что ванная, которую выделили молодоженам, находится как раз над его спальней. Сначала до него доносился только шум воды, затем он услышал, как мужчина мочится в унитаз, причем так долго и громко, что скрыть этот звук половицы бессильны.
Представив Боргезе, который без стеснения справляет нужду в его ванной, Томас ощутил тошноту. Даже после того, как раздался шум спускаемой воды, образ Боргезе перед унитазом не выходил у Томаса из головы. Его сыновья никогда не позволяли себе слишком шуметь в ванной. Этих итальянцев хлебом не корми, а дай обозначить свое присутствие.
На следующее утро, когда Томас сидел в кабинете, Боргезе постучался и зашел, чтобы, как он выразился, поболтать с тестем, добавив, что, поскольку женщины отправились по магазинам, он в полном его распоряжении. Он спросил Томаса, не хочет ли он чаю, чем вверг его в полное недоумение.
В течение последних тридцати пяти лет в эти четыре часа перед обедом никто не смел беспокоить Томаса в его кабинете. А теперь в кресле напротив сидел этот неприятный человек, который повторил, не хочет ли он чаю, а затем принялся расспрашивать Томаса, как движется его работа, словно подобные расспросы могли ее ускорить. Томас молчал, и Боргезе как ни в чем не бывало взял со стола книгу и начал ее перелистывать.
– Как думаете, что будет с Францией? – спросил Боргезе.
– Понятия не имею, – ответил Томас, не поднимая глаз.
– Я думаю, раньше весны или начала лета немцы не нападут. Но потом они вторгнутся. Помяните мое слово, непременно вторгнутся во Францию. Но на этом не остановятся.
Томас бросил на него неприязненный взгляд:
– Кто вам сказал?
– Я так чувствую, – ответил Боргезе. – И я уверен в своей правоте.
Разглядывая Боргезе, Томас подумал, что он, вероятно, уже успел наскучить Элизабет. Он хотел, чтобы она, ее мать и Эрика поскорее вернулись, извлекли этого пожилого мужчину из кресла напротив и впредь наказали даже близко не подходить к дверям его кабинета.
В сочельник, когда стол накрывали к ужину, Томас услышал, как Эрика раздраженно беседует с Клаусом по телефону в вестибюле.
– Немедленно ступай на Пенн-стейшн и садись на поезд. Я встречу тебя здесь на станции. Нет, на ближайший поезд! Мне плевать, кто у тебя в гостях. Можешь пропустить праздничный ужин, но ты должен успеть к вручению подарков. Я купила подарки за тебя. Я же обещала. Все завернуты. Тебе не о чем беспокоиться. Клаус, я сказала, сейчас же!
Когда спустя несколько минут телефон снова зазвонил, Томас услышал, как Эрика повторяет Клаусу, что встретит его на станции и ничего страшного, если он опоздает на ужин.