– Зачем столько? – спросил он, показывая на витрины.
– Продажи еще никогда не были так хороши. А это значит, скоро Америка вступит в войну. Люди запасаются музыкой.
– Бодрящей?
– Всякой. От оперы-буфф до реквиемов.
Томас смотрел на алые губы владельца магазина, выделявшиеся на бледном лице. Казалось, мысль о войне его забавляла. Томас гадал, куда подевался помощник.
Он отвернулся и принялся разглядывать полки.
– Это не для вас, – сказал владелец. – Если только вы внезапно не заинтересовались свингом.
– Свинг?
– Раньше они хорошо продавались, а теперь только место занимают. А вот все мессы Баха, виолончель и песни Шуберта. У меня есть покупатель, который собирает песни Хуго Вольфа. А год назад была всего одна пластинка, которая пять лет пылилась на полке.
– Никогда не любил Вольфа.
– Он прожил занятную жизнь. Композиторы живут интереснее писателей. Не знаю, почему так происходит. Разве только ваша жизнь поярче.
Это замечание напомнило Томасу, что владелец прекрасно знает, кто он такой.
– А Букстехуде? – спросил Томас.
– Ничего нового. Только скучная органная музыка. Никто не делает записей вокальных кантат. Я жду «Membra Jesu Nostri»[6], но пока про нее ничего не слышно. Я сам ее пел.
– Где?
– В Даремском соборе.
Появился помощник.
– Мой приятель был на вашей лекции в Принстоне, – сказал он вместо приветствия.
От Томаса не ускользнули его розовые щеки и светлые волосы.
– Не припомню вашего имени, – сказал он.
– Генри, – ответили оба.
– Вас обоих зовут Генри?
– Он Эдриен, – сказал Генри, показав на владельца.
Взгляд владельца стал откровеннее после того, как Томас узнал его имя.
– А Шёнберг?
– Он в моде, – ответил Эдриен. – На прошлой неделе пожилая пара англикан купила «Пеллеаса и Мелизанду».
– Недавно пришла запись кантаты, помнишь, как она называется? – спросил Генри.
– «Песни Гурре», всего четырнадцать песен.
– А что еще у вас есть Шёнберга?
– Довольно много. Он почти популярен.
– Вы сможете доставить пластинки в отель?
– Когда?
– Мы с женой будем в «Бедфорде» до завтрашнего утра.
– Пластинки доставят сегодня до конца дня.
– Есть ария контральто из «Самсона и Далилы».
– «Mon Coeur»[7], – сказал Генри на отличном французском.
– Да.
– Одну арию, не всю оперу? – спросил Эдриен.
– Только арию.
– Мы подберем хорошую запись.
– А еще у меня поцарапалась пластинка с пятнадцатым струнным квартетом Бетховена. Я хотел бы новую.
– А я и четырнадцатый люблю, – сказал Эдриен.
– И все же пусть будет пятнадцатый.
– У меня есть несколько разных записей. Выбрать на свой вкус?
– Да, я выпишу чек. Наверное, возьму все шесть последних, а еще квартеты Гайдна, и Моцарта, и «Волшебную флейту». Думаю, мне положена скидка за опт.
– Опт – это такая немецкая концепция? – спросил Эдриен.
Когда они договорились о цене и чек был выписан, владелец проводил Томаса до двери.
– Вы всегда бываете в Нью-Йорке с женой? – спросил он.
– Не всегда, – ответил Томас.
Пожимая руку Эдриену, Томас заметил, что тот вспыхнул. Томасу пришло в голову, что он староват для таких открытых проявлений чувств, и тем не менее он надеялся, что его возбуждение не ускользнуло от владельца магазина.
На следующий день они заказали два автомобиля, которые должны были ждать на пристани. Стоял теплый октябрьский день, навстречу им двигались людские толпы. Томас обрадовался, не заметив скопления журналистов, которые встречали бы Альму Малер и Франца Верфеля. Он прочел том переписки Густава Малера с женой и находил эпистолярный стиль Альмы развязным сверх всякой меры. Чем меньше она будет разглагольствовать перед нью-йоркскими газетчиками в своей привычной манере, тем лучше.
– Моя мать любила ее, – сказала Катя, – но она любила всех знаменитостей. Не могу представить Альму Малер рядом с этой Нелли. Будем надеяться, Генрих с Голо смягчали их ссоры. До сих пор не понимаю, что заставило всех пятерых путешествовать в одной компании.
– Я тоже не понимаю, – согласился Томас. – Должно быть, они познакомились с Альмой и Верфелем во Франции и вместе устроили побег.
Они расспросили пассажиров и узнали, что «Новая Эллада» бросила якорь час назад.
– Вероятно, она задержалась из-за багажа, – сказал Томас. – У Альмы Малер будет немалый багаж.
– А твоя невестка Нелли не утерпит, чтобы не сказать таможенному чиновнику что-нибудь непристойное.
Когда толпа поредела, они подошли ближе к двери, из которой выходили пассажиры. Наконец под предводительством Голо показались все пятеро. Томаса потрясло, каким старым и усталым выглядел Генрих и как раздражен Франц Верфель. Нелли, напротив, казалась чьей-то юной и взбалмошной дочерью.
Альма Малер двинулась к Томасу и Кате, чтобы обнять их. Пока остальные обменивались поцелуями и рукопожатиями, Голо стоял в сторонке.
– Все, что мне нужно, – это горячая ванна, розовый джин и хороший настройщик для кабинетного рояля, – заявила Альма, обращаясь не только к Томасу с Катей, но и ко всему белому свету и городу Нью-Йорку. – Однако ванна прежде всего. Надеюсь, горничная уже включила воду.
– Я бы тоже не прочь, – сказала Нелли, дотронувшись до ее плеча. – Да, горячая ванна прежде всего!
– Только не со мной! Смею вас уверить, что бы ни случилось с нами в Нью-Йорке, этого точно не будет.
Нелли попыталась улыбнуться.
– С меня достаточно, – продолжила Альма. – Мы сыты вами по горло. – Она обернулась к Генриху. – Скажите этой вашей Нелли, пусть убирается на все четыре стороны. Для таких, как она, в Нью-Йорке найдется множество занятий.
Томас заметил, как посмотрел на него Голо, когда Альма положила голову на грудь Верфелю, обняла его за шею, другой рукой продолжая крепко держать старый кожаный портфель. Прижавшись к мужу, она заурчала.
– Как же приятно чувствовать себя в безопасности, – промурлыкала Альма.
– Думаю, нам пора, – сказала Катя. – Мы заказали два автомобиля, а ваш багаж прибудет потом. Шофер сам заберет вещи у пароходной компании.
– У нас нет никакого багажа, – сказал Генрих. – Только то, что с собой.
Он показала на два маленьких потрепанных чемодана.
– Мы все потеряли, – добавила Нелли.
Разглядывая чемоданы, Томас заметил, что у Нелли порваны чулки, а каблук держится на честном слове. Ботинки Верфеля совершенно развалились. Когда он снова поднял глаза, Голо все еще смотрел на него. Он шагнул к сыну и обнял его.
– Человек из нью-йоркского филармонического оркестра обещал нас встретить, – сказала Альма. – Он забронировал нам отель. И если он не появится в течение следующих тридцати секунд, его оркестр может распрощаться с надеждой когда-нибудь сыграть музыку Густава.
Двинувшись в направлении автомобилей, они увидели мужчину с табличкой, на которой было написано: «Малер».
– Это я, – сказала ему Альма. – А найди вы более удобное место, где встать, получили бы меня в куда более покладистом расположении духа. Америке не следует вступать в войну. От нее не помощь, а одно расстройство.
Катя сделала знак Томасу, чтобы они поторопились.
Альма шагала рядом с ним.
– Не обращайте внимания на церемонность и надутые губы вашего сына. Он не верил, что у нас получится. Мы пережили такие приключения!
Она взяла Томаса под руку.
– Все любят Голо, – продолжила она. – Хотя он ничем этого не заслужил. Он молчит и даже не улыбается. Но никому нет дела. Его любят стюарды. Его любят пограничники. И совершенно незнакомые люди. Даже эта отвратительная Нелли от него без ума. Надеюсь, я больше никогда ее не увижу. Мне потребуется неделя, чтобы описать все ее гнусности. Генрих такой благоразумный мужчина! Впрочем, всех нас порой охватывает безумие. И тогда Генрих женится на Нелли. А посмотрите на меня с моими еврейскими мужьями!
Катя, шедшая впереди, услышав последнее замечание, с тревогой оглянулась.
Альма громко расхохоталась.
Рассаживаясь по автомобилям, Альма и Верфель пообещали вскоре нанести визит в Принстон. Прежде чем попрощаться с остальными, Альма поцеловала Томаса в губы.
Когда автомобиль Альмы с безутешным человеком из нью-йоркского филармонического на переднем сиденье укатил, Генрих сказал, что хочет ехать вместе с Томасом и Катей, а Голо и Нелли пускай сядут во вторую машину.
Когда они въехали в тоннель Холланда, Томас понял, почему Генрих хотел остаться с ними наедине.
– Я хочу спасти Мими и Гоши, – сказал он.
Должно быть, сейчас его дочери слегка за двадцать, подумал Томас.
– Где они?
– До сих пор в Праге.
– И как им там живется?
– Круг сжимается. Мими – еврейка, к тому же она моя бывшая жена. Я получил от нее отчаянное письмо, о котором Нелли не знает. Я поговорил об этом с Варианом Фраем, и он посоветовал обратиться к тебе. Кажется, он думает, что ты обладаешь большой властью.
Томас понимал, что помочь бывшей жене брата и его дочери будет непросто.
– Если ты сообщишь мне детали, я попробую. Но я не уверен…
– Порой, – перебила Катя, – все движется очень медленно, а потом внезапно убыстряется. Не надо терять надежды.
Зря она это сказала, подумал Томас. Послушать ее, так все и впрямь разрешимо.
– Как давно ты видел Мими? – спросил Томас.
– Довольно давно, – ответил Генрих. – Я десять лет назад знал, чем все кончится. И я всех предупреждал.
– Нам повезло, что мы оказались здесь, – сказала Катя.
– Я слишком стар, чтобы менять страну, – сказал Генрих. – И чтобы поселиться во Франции. Мы узнали, что они придут за нами за день до отъезда. Мы опередили их всего на день.
– Французскую полицию?
– Нацистов. Нас вывезли бы на родину. Ты пишешь свои книги, свои маленькие романы, произносишь речи, а потом оказывается, что за тобой охотятся нацисты. Ужас в том, что я втянул в это Нелли и бросил на произвол судьбы Мими с Гоши.