Волшебник — страница 57 из 79

Томас умел раскрывать гранат так, чтобы одним движением наполнить целую миску сочными алыми зернами. Его матери достаточно было обучить его только этой премудрости, думал он. Сама же она научилась ей у женщин, которые работали на кухне в Парати. Хитрость состояла в том, чтобы не вытаскивать зернышки по одному, а вывернуть шкурку и уверенно вытолкнуть разом все зерна.

Томасу нравилась суховатая горчинка, разбавлявшая сладость граната, и его яркий цвет. Но сейчас он думал о том, как радовалась его мать, о ее голосе, об удовольствии, что наконец-то из ее родной Бразилии пришла новая партия гранатов, – маленький, возможно, лучший кусок ее дома, преодолевший океан, чтобы скрасить ее дни.

Перебравшись в Калифорнию, он, не думая об этом, выбрал климат, который был родным для Юлии Манн. Ему захотелось рассказать Генриху про деревце. Интересно, вспомнит ли он миски с гранатовыми зернами? Впрочем, Томас старался лишний раз не поднимать тему своего нового дома, боясь еще сильнее расстроить брата, контракт с которым студия так и не продлила.

Пересекая лужайку, Томас вспомнил, что в греческой мифологии гранат означал смерть, загробный мир, впрочем, он не был уверен. Как только его книги будут стоять на полках, он найдет словарь греческой мифологии, привезенный из Мюнхена. Он дождется окончания строительства и переедет в новый дом, лелея мысль, что в конце года попробует плод, вкус которого почти успел забыть.


После обеда он, как обычно, вздремнул, потом немного почитал. В четыре Катя уже ждала его у автомобиля. Они доехали до Санта-Моники, прошли по тропинке над пляжем и спустились к пирсу.

– Как странно, – заметила Катя, – что наш младший сын, который, по-моему, еще совсем мальчишка, первым обзавелся собственным ребенком. Впрочем, мне было столько же, когда я родила Эрику, поэтому будем считать, что это нормально. Я все думаю, не будет ли Михаэль единственным, кто подарил нам внука?

– Есть еще Элизабет, – сказал Томас.

– Боргезе слишком стар, чтобы иметь детей, – возразила Катя.

Они остановились, разглядывая высокие пенистые волны и синеву океана под чистым небом. Пока Томас с Катей молча стояли, какой-то молодой человек принялся посматривать в его сторону. Томас оглядел его – безволосая грудь, легкий пушок на ногах, короткие светлые волосы, синие глаза. Задумчивое выражение его лица выдавало того, чью чувствительность Калифорния не сумела ни заострить, ни притупить.

Дни и ночи Томас воображал, как этот молодой человек, как некогда Клаус Хойзер, входит в его кабинет, чтобы поспорить, обсудить книгу или немецкое наследие. Он расскажет ему все, что знает. Как робки были его первые попытки писать, как много нужно времени, чтобы дописать роман. Даст почитать свои и чужие книги, не сомневаясь, что молодой человек их вернет. Проводит его до двери и будет смотреть, как тот удаляется по тропинке вглубь сада.


Жизнь в новом доме стала гораздо тише, когда Моника перебралась на север Калифорнии к Михаэлю и Грет, которая снова ждала ребенка. Однако вскоре Михаэль написал Кате, что жить с Моникой невыносимо. Она заводилась от малейшего пустяка и долго не могла выговориться. Не желая обсуждать трагедию на море, она цеплялась к чему-нибудь несуразному, вроде посыльного, который уронил продукты, или собаки, забежавшей на лужайку. Михаэль надеялся, что его мать не станет возражать, если Моника вернется к родителям.

Однажды, войдя в гостиную, Томас обнаружил, что Катя, Моника и Голо перебирают сделанные Моникой фотокарточки Фридо, которому исполнился год. Катя обижалась, что сын не зовет ее погостить.

Когда фотокарточки передали ему, Томас ожидал увидеть банальные снимки младенца, которого помнил по Принстону. Однако со снимков на него смотрел живой, бесстрашный, почти дерзкий малыш, возбужденный тем, что его снимают. У него была квадратная челюсть Элизабет, Голо и Гоши; сочетание решительности, свойственной его породе, с ироничным и насмешливым Катиным взглядом. Его удивило, как вырос Фридо, его внук был готов покорять этот мир, и с ним нельзя было не считаться.

– Почему ты не пригласишь их погостить? – спросил Томас.

– У нас мало комнат, – ответила Катя.

– Почему бы не написать им, что мы хотим видеть Фридо первым гостем в новом доме? Или использовать наше обаяние, предложив пригласить в гости нас?

– Мама уже использовала свое, – заметила Моника, – только это не помогло. Приглашения погостить так и не последовало.

– Боюсь, что она права, – сказала Катя. – Однако я просила Монику меня не выдавать.

– Не люблю недомолвок, не люблю тайн, – сказала Моника.

– Может быть, не стоит их раскрывать, и тогда они понравятся тебе больше, – заметил Томас.

– Не сомневаюсь, тебя бы устроило, чтобы мы сидели как мыши, пока ты пишешь свои книги, – заметил Голо с сарказмом, почти враждебно.

– Голод не смягчает атмосферы, – сказал Томас. – Думаю, пора подкрепиться.


В новом доме работали маляры, грузчики перевозили мебель, включая изысканную кухню фирмы «Термадор». Эрика, перемещавшаяся между Лондоном и Нью-Йорком, взяла билет на поезд, идущий от одного побережья до другого, чтобы навестить их в старом съемном доме. Разговоры о ставнях и цветовой палитре она пропускала мимо ушей, а сама говорила только о войне.

– Разумеется, я пристрастна, но англичанки просто восхитительны. Какая энергия! Мужчины воюют, чем не идеальное общество? Знали бы вы, как самоотверженно эти женщины трудятся на военном заводе! Я хотела бы, чтобы американцы могли это увидеть.

Когда Катя спросила ее, не встречала ли она Клауса в Нью-Йорке, Эрика пожала плечами:

– Он собирается вас навестить.

– Надолго? – спросила Катя.

– Все равно ему некуда деваться, да и денег у него нет.

– Я посылала ему деньги.

– Он их потратил.

Томас заметил, что Катя сделала Эрике знак не обсуждать денежные вопросы при нем, Голо и Монике.

Позже, когда он читал в кабинете, вошли Катя и Эрика и закрыли за собой дверь.

– К Клаусу приходила полиция, – сказала Катя.

– Его арестовали? – спросил Томас.

– Ты неправильно понял, – начала Эрика. – Он хочет вступить в американскую армию, но, поскольку Клаус немец, они решили его проверить. И разумеется, обнаружили, что он морфиновый наркоман и гомосексуалист. Он все отрицает. Клаус будет просить тебя ходатайствовать за него.

– Ходатайствовать перед кем?

– Почем мне знать. И еще кое-что, о чем я тебе не сказала, мама. Они спрашивали его про инцест.

– Инцест? – расхохоталась Катя. – И кто та счастливица?

– Клаус сказал им, что они перепутали его с персонажами книг отца.

– Да, я помню рассказ твоего отца про инцест, – сказала Катя.

– Они думают, – добавила Эрика, – мы с Клаусом близнецы.

– Он может всегда сказать им, что это не так, – заметила Катя.

– Поймите, – Эрика встала и в упор посмотрела на отца, – Клаус сломлен. Разговор с ним совершенно меня измотал.

– Но он точно приедет? – спросила Катя.

– Когда он приедет, не надо забывать еще об одном, – сказала Эрика. – Лучше не упоминать при нем о твоем будущем визите в Белый дом.

– Почему? – спросил Томас.

– Он рвется давать советы президенту относительно Германии. А еще его задевает, что ты собираешься писать роман о Фаусте.

– Кто ему об этом сказал?

– Я, – ответила Эрика.

– Может быть, покой этого места его излечит, – сказала Катя. – Голо такой благоразумный, будем надеяться, он хорошо повлияет на Клауса.

– Голо? Благоразумный? – расхохоталась Эрика.

– Господи, он что, тоже принимает морфин? – спросила Катя. – Или замешан в инцесте?

– Когда мы жили в Принстоне, он часто ходил в библиотеку, потому что был влюблен.

– Что же в этом плохого? – воскликнула Катя. – В принстонской библиотеке трудятся чрезвычайно милые люди. Мы ее знаем?

– Его.

– Его? – переспросила Катя.

– Его, – подтвердила Эрика.

– Я спрашивала Голо о письмах, которые он получал из Принстона, – сказала Катя, – но он ответил, что ему пишут о книгах, которые он вовремя не вернул.

Томас заметил, что от удовольствия щеки Эрики вспыхнули. Ей явно нравилось сообщать им все эти новости. Его так и подмывало сказать ей в ответ: он в курсе, что в Лос-Анджелес она приехала не только повидаться с родителями, но и потому, что у нее роман с Бруно Вальтером, женатым мужчиной всего на год моложе ее отца.

Об этом Томасу рассказала Элизабет. По вечерам в субботу он завел привычку звонить в Чикаго любимой дочери, беременной первенцем. Оказалось, что Элизабет поддерживала связи с остальными членами семьи, включая Клауса, хотя, насколько Томас понял, о визите полиции она не знала.

Томас и Элизабет общались с откровенностью, которой только способствовало расстояние между Лос-Анджелесом и Чикаго. Тем не менее дочь порой брала с него обещание, что некоторые вещи он не станет пересказывать Кате. С другой стороны, Элизабет регулярно писала матери, и чаще всего Катя уже знала о том, что Томас считал тайной.

Когда Элизабет рассказала ему про Эрику и Бруно Вальтера, Томас решил, что она ошиблась и речь идет об одной из дочерей Вальтера, с которыми дружила Эрика.

– Нет, речь идет об их отце, – сказала Элизабет.

– Я думал, она равнодушна к мужчинам, – заметил Томас.

– Ей нравится Бруно Вальтер. Это уже вторая твоя дочь, которая предпочитает мужчин твоего возраста. Гордился бы!

– А как же Моника?

– До сих пор она не была замечена в склонности к геронтофилии.

– А как твой брак?

– Все чудесно.

– Ты ведь сказала бы мне, если бы это было не так?

– Я обо всем тебе рассказываю, однако ты не должен говорить матери про Эрику. Иначе она решит, что была плохой матерью. Три гомосексуалиста или два гомосексуалиста и одна бисексуалка. Две дочери, предпочитающие мужчин гораздо старше. А ведь есть еще Моника.

– И Михаэль.

– Да, единственный нормальный.

– У него на меня зуб.