Волшебник — страница 73 из 79

Утром на пресс-конференции все вопросы вертелись вокруг одной темы: собирается ли он посетить Восточную зону, находящуюся под контролем Советов? Никого не устроил ответ, что он еще не определился с решением. Когда был объявлен последний вопрос, голос из угла зала спросил, собирается ли он остаться на освобожденной родине.

– Я американский гражданин, – ответил Томас, – и намерен вернуться домой в Штаты. Но я надеюсь, что этот визит не последний.

Вечером, в Паульскирхе, получая премию Гёте, Томас заметил в первом ряду делегацию из Восточной Германии. По окончании его речи зал встал, устроив овацию. Если к нему и не питали здесь добрых чувств, значит аудитория искусно притворялась.

Когда после обеда они вернулись в гостевой дом, Мочан сообщил ему, что здесь же остановился его старый друг, который хочет с ним повидаться. Томас снова вспомнил о Бертраме. Услышав это имя, Катя сказала, что предпочтет провести вечер в одиночестве, и удалилась к себе.

Томас приготовился к встрече с Бертрамом, продумал, с чего начнет разговор, но, когда Мочан провел его в маленькую приемную, почти кабинет, он не сразу признал мужчину, который представился с сильным американским акцентом. У него была стрижка ежиком и квадратная челюсть.

– Мы виделись несколько лет назад, – сказал он. – Я Алан Бёрд. Мы были приглашены на обед к Юджину и Агнес Мейер. Спор вышел горячий. На мой взгляд, легендарный. Я работаю на Государственный департамент.

Томас вспомнил имя и подозрительность, исходившую от этого человека, которую он тогда почувствовал.

Бёрд пригласил Томаса сесть; сделал знак Мочану, чтобы тот закрыл дверь. Томаса заинтриговала его решительность. Бёрд напоминал голодную гончую. Томас решил говорить как можно меньше.

– Моя миссия проста, – сказал Бёрд. – Я представляю американское правительство, и я здесь, чтобы вы знали: мы против вашей поездки в Восточную зону.

Томас кивнул и улыбнулся.

Бёрд распахнул дверь, чтобы убедиться, что за ней никого нет. Обернувшись к Томасу, он перешел на беглый немецкий, возможно с легкими ошибками в произношении, но в остальном безупречный, и начал излагать как по писаному:

– Отношения между нами и Советами ухудшаются. Сегодняшнее мероприятие, а также ваш визит в Мюнхен нам на руку. Однако один шаг через границу – и за это ухватится их пропаганда. Они раструбят об этом по всему миру.

Томас снова кивнул.

– Вы меня понимаете? – спросил Бёрд.

Томас не ответил.

– Я видел сегодня делегацию из Восточной Германии, – продолжил Бёрд. – Мрачное сборище. Лучшим выходом станет пресс-конференция, на которой завтра утром вы объявите, что не станете посещать Восточную зону, пока там не пройдут свободные выборы, не появится свободная пресса и не будут освобождены все политзаключенные.

Томас по-прежнему молчал.

– Я жду вашего согласия, – сказал Бёрд.

– Я американский гражданин, – сказал Томас. – Я верю в свободу, в том числе мою собственную свободу посетить мою родину.

– Восточная зона – не ваша родина.

Томас сложил руки и улыбнулся.

– Будучи американским гражданином, я остаюсь немецким писателем, верным немецкому языку, который и есть мой истинный дом.

– Есть множество слов на этом языке, которые не могут произнести жители Восточной Германии.

– Если я туда приеду, я буду говорить, о чем захочу. Без всяких ограничений.

– Не будьте так наивны. Стоит вам пересечь границу, и вас тут же ограничат.

– А может быть, это вы пытаетесь меня ограничить?

– Я взываю к вашему разуму. Я представляю страну, которая спасла вас и вашу семью от фашистов.

– Гёте родился во Франкфурте, но прожил жизнь в Веймаре. И мне все равно, где это – на восточной или на западной стороне.

– Веймар – это Бухенвальд. Вот что такое ваш Веймар.

– А Мюнхен – Дахау? Разве не каждый немецкий город себя запятнал? Разве не могу я вернуть в язык слово «Веймар» как одно из слов Гёте?

– Бухенвальд не пустует. Там коммунисты держат тысячи заключенных. Проезжая мимо него, вы намерены отвести глаза? Думаете, Гёте поступил бы так же?

– Что вы знаете о Гёте?

– Я уверен, он не хотел бы, чтобы его имя связывали с Бухенвальдом.

Томас не ответил.

– Мы против того, чтобы вы туда ехали, – повторил Бёрд. – Если вы это сделаете, по возвращении в Америку вас будет ждать холодный прием.

– Вы мне угрожаете? – спросил Томас.

Они посмотрели друг на друга с открытой враждебностью.

– Я буду присутствовать на вашей мюнхенской лекции, – сказал Бёрд, собираясь уходить. – Может быть, к тому времени вы опомнитесь.

– Вы за мной следите?

– После Эйнштейна вы самый значительный из немцев. С нашей стороны было бы беспечностью за вами не присматривать.


Жорж Мочан с аристократической вальяжностью перевез их из Франкфурта в Мюнхен. Его мощный голос был хорошо слышен с заднего сиденья.

– Мне не понравился вид этих людей из Восточной Германии. Не хотел бы я, чтобы в тюрьме они были моими надзирателями.

– Ваш акцент напоминает мне Давос, – сказала Катя. – Вы заставляете меня почти скучать по санаторию.

– Из того, что мы знаем о санаториях из «Волшебной горы», – ответил Жорж, – эти клиники были маленькими фабриками смерти, где людей убивали за большие деньги. Как мудро с вашей стороны, что вы оттуда сбежали!

Странно, подумал Томас, несмотря на постоянные хвалебные упоминания его книг, Жорж уделял особое внимание вовсе не ему, а Кате, стараясь произвести впечатление именно на нее. Он даже установил водительское зеркальце так, чтобы видеть ее лицо, когда она отвечала.

Жорж умел расположить к себе людей, не теряя достоинства. Его манеры были безупречны. Он знал, когда говорить, каких тем избегать, какой тон выбрать. Пребывание в его компании напомнило Томасу его ранние дни в Мюнхене, когда в компании задиристых молодых художников он ощущал себя застенчивым провинциалом. Помимо этого, Жорж Мочан с его безупречным тактом заставлял Томаса чувствовать себя старым и отставшим от жизни.

Томас утешался на заднем сиденье, представляя обнаженного Жоржа, лежащего на кровати в роскошно обставленной спальне, а свет, голубоватый от выпавшего снега, падал через окно.

Утром по прибытии в Мюнхен, когда Жорж спросил их, не хотят ли они посетить свой дом на Пошингерштрассе, они отказались. Когда, улыбнувшись, он поинтересовался, не хотят ли они посетить в Мюнхене что-нибудь еще, они снова ответили отказом.

– Мы хотим поскорее добраться до отеля, – сказала Катя, – принять участие в мероприятии и утром покинуть город.

В центре города им пришлось объезжать глубокие рытвины на дорогах. Мимо скользили призрачные улицы. Ни одно строение не осталось неповрежденным, некоторые были снесены до основания, одно-два зияли дырами, пустыми окнами и сорванными дверями.

Томас показал Кате на полуразрушенный дом, перед которым из мусорных куч торчали ржавые балки. Ему показалось, что он узнает это строение, что они едут по Шеллингштрассе; Катя с ним не согласилась.

– Я ходила здесь каждый день. Я знаю эти улицы.

Но когда автомобиль свернул за угол, на полуразрушенном угловом доме с торчащими, словно выпавшие кишки, водопроводными трубами, они увидели надпись: «Тюркенштрассе».

– Я должна помнить этот дом, – сказала Катя, – но я думала, он с другой стороны. Я окончательно запуталась.

Томас был уверен, что они находятся неподалеку от Арсиштрассе. Он помнил все окрестные улицы, но не узнавал ни одной. И только когда они проезжали мимо Старой Пинакотеки, он сумел сориентироваться. Когда они свернули на Арсиштрассе, он увидел нацистское здание, возведенное на месте дома Катиных родителей.

– Здесь стоял наш дом, – сказала Катя. – По своей воле я никогда бы сюда не пришла, но я рада, что его увидела.

Томас думал о вечерах в опере, богатстве, изобилии. Где сейчас эти люди? Где обитают, если сумели пережить войну? Мюнхен будет отстроен заново, и, пока Жорж вез их по разрушенному городу, они видели признаки восстановления, но Томас не знал, сколько времени оно займет. Одно он знал точно: ему не дожить. Этот город Клаус видел в конце войны. Томас чуть не расплакался, подумав, как обрадовался бы Клаус, что Мюнхен возвращается к жизни.

Когда Томас думал о поездке в Восточную Германию, он вспоминал Генриха. Он знал, что коммунисты звали его брата вернуться. Германия была разделена, и разделение прошло через братьев Манн. Томас отдавал должное силе Америки и пользовался ее щедрыми дарами. Ему не оставалось ничего другого, как поддержать Западную Германию. Генрих, считавшийся законченным леваком, не сумел прославиться в Америке, и никто не ждал от него лояльности.

Американцы не будут ему указывать, как передвигаться по Германии, думал Томас. Алан Бёрд добивался того, чтобы он объявил на пресс-конференции, что не поедет в Восточную зону. Даже если он умолчит о своем отказе ее посетить, американцы раструбят об этом всему свету. И скоро все будут говорить, что Томасом Манном помыкают его американские хозяева.

Если он не примет приглашение восточных немцев, его будут презирать немецкие писатели, включая собственного брата. Объявят американской марионеткой, как и сказал Жорж. Теперь Томасу предстоял выбор: либо его проклянут, как писателя, забывшего о чести ради влияния в Вашингтоне и комфортной жизни в Калифорнии, либо американцы осудят его за вероломство и неблагодарность. При желании он был волен поехать в Веймар.

На следующее утро на пресс-конференции все вопросы снова были про то, намерен ли он посетить Восточную Германию. Томас заметил в дальних рядах Алана Бёрда – американец сидел в расслабленной позе, положив локти на подлокотники. Томас с улыбкой кивнул ему. Его визит в Веймар, заявил Томас журналистам, только подчеркнул бы неотъемлемое единство Германии. Нельзя разделить немецкий язык на зоны, так почему бы ему не посетить обе части страны?

В конце, когда ему задали прямой вопрос, Томас дал понять, что уже принял решение. Он поедет в Веймар. Он посмотрел на Алана Бёрда и снова кивнул, прежде чем покинуть комнату в сопровождении Жоржа Мочана, который ждал его за кулисами.