слабиться, когда минует травма вызванная его возвращением домой, что потом он пожалеет о сказанном. Она душила в себе гнев за то, что он, казалось, даже не замечал её, настолько его поглотила предстоящая встреча с семьёй, которую он покинул десять лет назад, и хотя она решительно противилась искушению прочесть его мысли, ей все равно удавалось определить, о чем он думает:
«Как они изменились, родные которых он покинул? Насколько преданными они чувствовали себя из–за его отъезда? Будет ли его ждать какая–то радостная встреча, какая–то любовь?» Он ведь много раз говорил ей, что «Нельзя снова отправиться домой», и она ему верила — так каково же должно быть теперь ему возвращаться назад, когда он знал, что тот дом, который он знал, затерялся в тумане прошлого?
А затем Магнус поднял на неё взгляд, в том вечном сумраке салона глаза его внезапно сфокусировались на ней, и предупредил:
— Грегори говорит, нам можно приземляться — на ночной стороне, конечно, так, чтоб не напугать крестьян.
— Наш обычный подход. — Алеа осмелилась улыбнуться.
Магнус на мгновение уставился на неё, а затем улыбнулся в ответ с удивившей её теплотой и потянулся схватить её за руку, и в ней что–то растаяло.
Затем он отпустил её и обратил взгляд к обзорному экрану, на котором плавал исполосованный облаками диск, и посоветовал ей:
— Лучше пристегнись.
Подлокотник противоперегрузочного кресла со щелчком раскрылся, поднялся закреплённый шток. Алеа протянула его поперёк своего тела и прижала к спинке кресла, где тот и закрепился, после чего она и вцепилась в него такой хваткой, которая не могла ослабнуть, даже если корабль разобьётся в опилки. Она почувствовала давление спуска, почувствовала, как это давление ослабло, когда Геркаймер противопоставил ему искусственную гравитацию, почувствовала перетягивание каната природных сил, противостоящих искусственным, тогда как огромный диск на экране заполнил его целиком и оказался каким–то образом уже не перед ними, а внизу, мимо тянулись реки и горные цепи, накатывала, поглощая их, ночь, а потом только отблеск отражённого от облаков лунного света, пока не накатился, рассеивая темноту, дневной свет. Теперь, когда они неслись над поверхностью планеты, ей удавалось различить заплаты полей, и она расслабилась при знакомом ощущении приближения к средневековой планете, на мгновение позабыв о напряжении, которое возникнет, когда они совершат посадку, о встрече со знакомыми Магнусу людьми, которые могли вырасти и превратиться в незнакомцев.
На экран снова накатила ночь, но на этот раз в ней то тут, то там виднелись огни городов, огни, которые исчезли, когда ночь сделалась совсем глухой, а когда вернулся дневной свет, она различила ниточки дорог, тянущихся от одного скопления крыш к другому. Они проплывали по экрану намного медленнее, когда звездолёт сбросил скорость, тормозя до тех пор, пока не смог совершить посадку, не завалив целый лес. Когда ночь наступила в третий раз, она уже очень ясно видела отдельные дома, амбары, и даже точки, которые были пасущимися коровами. Тёмная клякса на экране сделалась посеребрёнными лунным светом вершинами деревьев, которые проплывали по экрану так медленно, что казалось почти не двигались, а затем внезапно увеличились и унеслись прочь, скорость казалось возросла, когда корабль снижался, и сердце Алеа подступило к горлу, как бывало всегда, ведь сидевшая в ней первобытная крестьянка была не в состоянии поверить, что они не упадут с неба и не ударятся о землю, где их прихлопнет как мух. Все её тело напряглось, давя на амортизационные ремни, словно она могла замедлить спуск корабля собственной силой, даже покуда она бранила себя, называя глупой варваркой. А затем проносящиеся вершины деревьев начали замедлять свой бег и снова становиться отдельными массами, массой, которая раскрылась в огромный неровный круг поляны с тянущейся по одной стороне серебристой нитью реки, круг, который, казалось, медленно проплыл в поле зрения, затем так сильно увеличился, что деревья по краям исчезли из виду, а скопление точек в верхней части экрана выросло в людей, которые в свою очередь уплыли за пределы обзора. Затем последовал толчок, очень–очень лёгкий, и тёмная масса внизу превратилась в отдельные неподвижные травинки, и Магнус освобождался от амортизационных ремней, подымался во весь свой рост, напряжённый и подобравшийся, и говорил:
— Мы дома, — поворачиваясь к шлюзу с таким видом, как будто собирался столкнуться с целой армией.
2
Алеа мигом освободилась от амортизационных ремней и оказалась рядом с ним, не отставал от него ни на шаг, когда он шёл к шлюзу. Когда они вошли в него, она схватила два прислонённых к стене посоха и сунула тот, который подлиннее, в руку Магнусу.
— Для чего мне это? — воззрился на него Магнус. — Мне не требуется быть готовым к бою — я же дома!
В среднюю часть фразы она не поверила, не могла поверить, глядя на него, но сказать об этом тоже не могла.
— Я, знаешь ли, не калека, — уведомил он её. — И опора мне не нужна.
В это она тоже не поверила, но сказала лишь одно:
— А мне нужна. Ты ведь не хочешь смущать меня, не так ли?
Магнус похоже удивился и едва пробормотал «нет», как наружная дверь открылась, и перед ними вытянулся сходной трап, блеснув серебром при лунном свете, открывавшем взорам стоявшую внизу кучку людей.
Магнус задержался на миг, набираясь решимости, хотя, как подозревала Алеа, заметила это наверное только она, а потом, казалось, совершенно расслабился и вышел на мост, ведущий к родному дому — шагая все быстрей и быстрей, до тех пор, пока с улыбкой и радостным криком не сгрёб в медвежьи объятия троих встречающих.
Алеа последовала за ним помедленней, давая ему время, давая время им, отчаянно надеясь, что они ответят на его явственную приязнь тем же.
Когда она сошла с трапа, одна из фигур прекратила висеть у Магнуса на шее и сумела высвободиться из его рук, после чего широко улыбаясь произнесла, глядя на него сияющими глазами:
— С возвращением, брат.
Девушка была невысокой, стройной и фигуристой, она была прекрасной, и у Алеа ёкнуло сердце. «Это всего лишь его сестра, — неистово подумала она, — всего лишь Корделия, его сестра». Но теперь она знала, какой стандарт красоты Магнус видел перед собой с самого детства, знала, что стандарт этот являл собой все, чем не была она, и в сердце у неё поселилась тоска.
Затем из объятий брата высвободились и двое других встречающих и отступили на шаг, с такими же широкими улыбками, как у Корделии. Эти оказались двумя юношами, один — широкоплечий и поджарый, а другой — стройный и большеглазый, но окружённый аурой силы.
Магнус повернулся к более худощавому юноше в длинном балахоне, и Алеа увидела, что он удерживается от так и просящихся на язык слов.
Грегори тоже увидел это.
— Давай, скажи это! — рассмеялся он. — «Как ты вырос!»
— Я оставил тебя совсем подростком, — дипломатично произнёс Магнус, — а нахожу тебя мужчиной в расцвете лет. — Он повернулся к более мускулистому юноше в камзоле и шоссах. — И тебя, Джефри, тоже несколько больше чем было, когда я отбыл.
— И тебя. — Джефри ухмыльнулся во весь рот старшему брату усмешкой, в которой сквозил оттенок вызова. — Ты в той же мере набрался и умения биться?
На лицо Магнуса набежала тень.
— Я повидал много боёв, брат, слишком много — хотя не могу утверждать, будто исход их решило моё умение.
Джефри удивлённо воззрился на него, и на мгновение возникло неловкое молчание. Этой паузой воспользовался подошедший к Магнусу коренастый юноша, повыше Джефри, но намного ниже Магнуса. Он сжал обеими руками свободную руку Магнуса со словами:
— И впрямь с возвращением тебя, шурин.
Но что это такое? Как мог этот могучий великан, этот неукротимый воин, этот Магнус, её Магнус, кланяться и говорить:
— Мой государь.
Лицо блондина скривилось, как от боли.
— Слава Небесам, я тебе ещё не король, Магнус. Полно, встань и будь мне другом, каким был всегда.
Так значит это принц Ален, сообразила Алеа. Она обвела взглядом трёх других встречающих, определяя их имена по тем сведениям, которые узнала только за последние несколько недель. Грегори оказался не таким худеньким, каким она считала его со слов Магнуса — десять лет и впрямь сотворили чудеса. А вот Джефри был точь–в–точь таким, каким она его себе представляла, мускулистым и кажется рвущимся с поводка в драку даже здесь с родными — но Корделия выглядела ещё прекрасней, чем Алеа считала её по описанию Магнуса.
В отчаянии она обратила взор к двум молодым женщинам, стоящим, молча глядя на происходящее, но вид новобрачных жён братьев не принёс никакого облегчения. Рыжая нетерпеливо шевельнулась, и её юбка колыхнулась, разойдясь и открыв на миг затянутое в шоссы[19] бедро — значит это воительница, одетая так, чтобы юбки не мешали ей, когда она будет вскакивать на коня. А это означало, что та, волосы которой казались при лунном свете белыми как снег, никто иная… Алеа подобралась, пытаясь сдержать нарастающий гнев.
Магнус выпрямился и обнял своего старого друга–принца. Алеа сообразила, что он высказал свою точку зрения, проявив при этом большое и нелегко добытое умение, но дипломатическое, а не боевое. Когда он отступил на шаг, разжав объятия, Корделия подхватила Алена под руку и прижалась к нему со словами:
— Да, Магнус, обними его как брата, а не как принца.
— Прилети я годом раньше и мог бы успеть на ваши свадьбы, — подосадовал Магнус. — Но по крайней мере…
Возникло неловкое молчание, когда все добавили оборванное им окончание фразы: «По крайней мере мать до этого дожила». Эта мысль омрачила радость, вызванную возвращением Магнуса. Затем Корделия выдавила из себя улыбку и сказала:
— Теперь меня совсем не так сильно превосходят в численности, Магнус. У тебя теперь три сестры. — Она повернулась к двум другим женщинам. — Та, у которой огненные волосы и такой же характер, это Ртуть.