[43], обязанным вечно ползать вокруг основания дерева — а потом о том, как Корделия разбила эти чары и вернула брату человеческое мировосприятие. Далее он рассказал о дикой, волшебной красавице, увлёкшей Магнуса в ещё более дикую погоню за ней и, когда он влюбился в неё, бросившей его, ввергнув тем самым в отчаяние, в настолько глубокую депрессию, что он даже не видел, что она не настоящая, не мог вырваться из её тисков — но отправился, побуждаемый родителями, на поиски Зелёной Ведьмы, которая исцелила его от самых худших эффектов той депрессии, хотя и не смогла избавить его от слишком глубоко засевшего остаточного презрения к себе.
— Значит, Зелёная Ведьма оставила его в таком состоянии, в котором его можно исцелить, но пока никто этого не сделал, — медленно произнесла Алеа.
— Ей это было уже не по силам, — ответил Род, — возможно потому, что Магнусу требовалось время, чтобы притупилась боль, или потому, что он достиг той эмоциональной точки, на которой мог понять, и не только умом, но и глубоко внутри, что те кажущиеся различными женщины были на самом деле лишь одной в трёх разных обличьях, и что не все женщины подобны им.
— Вы хотите сказать, что не все мы стремимся поработить или унизить его?
— Именно это, — кивнул Род. — И не только.
— Значит, по–вашему, он все ещё способен полюбить?
— О, да, — подтвердил Род. — Понимаешь, он вырос в очень тёплой и любящей семье, пусть даже у него был отец, способный без предупреждения впасть в ярость. Этого определённо достаточно для возможности полюбить.
— Несмотря на пережитое им?
— Из–за выпавших на его долю тяжёлых испытаний ему определённо будет труднее полюбить вновь, — признал Род, — особенно оттого, что эти испытания, также как пребывание сыном двух исключительных людей, оставили его с низким самоуважением. Но это не значит будто он не может полюбить — это означает лишь, что ему понадобится время — много времени — с женщиной, которой он может доверять, зная, что она никогда не обратится против него, какие б там удобные случаи ей не представлялись.
Алеа сидела не шелохнувшись и не говоря ни слова.
— Ты несколько раз теряла с ним самообладание, не так ли? — мягко предположил Род.
Алеа напряглась, но сумела коротко кивнуть.
— Это не будет иметь значения, — заверил её Род, — поскольку все происходило открыто и честно, даже если ты швыряла в него все оскорбления, какие только смогла придумать, пытаясь ранить его побольнее, или обвиняла его в том, чего он не делал и заставляла пытаться угадать, в чем же его винят.
— Да, — медленно проговорила Алеа. — Я по крайней мере выступала открыто — возражала ему напрямик — хотя то, из–за чего я ссорилась с ним, не всегда бывало настоящей причиной спора.
Род подождал продолжения.
— На самом–то деле я сердилась не на него, — произнесла она так тихо, что он едва расслышал, — но тогда я не понимала этого.
— Думаю, он понимал, — сказал Род. — Я б не тревожился из–за подобных стычек — особенно если они остались в прошлом.
— О да, — подтвердила Алеа. — Было несколько лет, когда я набрасывалась на него всякий раз, когда испытывала гнев или страх. Но теперь этого меньше. Намного меньше.
— Поскольку ты знаешь, что тебе нечего его бояться? Она кивнула — а затем раздражённо добавила:
— Меня злит только то, что он не обращает на меня внимания!
— Я думал, он все время с тобой разговаривает.
— Ну, в общем–то да — но только как друг! Род подождал.
— Нельзя однако заставить кого–то полюбить тебя, если любви там нет, не так ли? — спросила Алеа.
— Ты имеешь в виду, не являетесь ли вы неподходящими друг для друга? Если ваши эмоции не реагируют, то может ли произойти волшебство? — Род покачал головой. — Нет — но у вас, на мой взгляд, не тот случай. Я видел, как он то и дело тянется к тебе, видел восхищение в его глазах, когда он смотрит на тебя.
— Восхищения недостаточно!
— Да, — согласился Род, — но оно достаточно хорошее указание, что есть и нечто большее.
На сей раз продолжения ждала Алеа, и, когда его не последовало, спросила:
— Что ещё потребуется для его исцеления?
— Преданность, — ответил Род. — Полнейшая верность. Усвоение им, что он может положиться на тебя, несмотря ни на что.
— Он и так уже это усвоил!
— Тогда подожди.
— Сколько?
— Наверняка немногим больше года, — пожал плечами Род. — Он ведь теперь дома; ему требуется ко многому привыкнуть — и встреча с Алуэттой, вероятно, заставила его снова внутренне заледенеть, Алеа нахмурясь повернулась к нему.
— Вы имеете в виду, что находясь дома он оттает?
— После того как привыкнет к нему, — сказал он. — После того как осознает, глубоко внутри, что Алуэтта это не Финистер, что все сделанное Финистер основано на её мастерстве создавать иллюзии.
— Он должен заново усвоить, что есть реальность?
— Да — и усвоить, что он может обратиться за помощью для понимания этого к тебе.
— Значит Магнуса привлекает ко мне только моя надёжность и умение драться?
— Да, — сказал Род, — и твоя забота о других. Магнус рассказывал мне, как ты выхаживала и обучала людей. — Он печально покачал головой, глядя ей в глаза. — Но, девушка, ты просто глупая, если не видишь, что Магнус по меньшей мере считает тебя прекрасной. Также как и я, если уж на то пошло, и большинство других встреченных тобой людей — но это не имеет значения, не так ли?
— Ни малейшего, — отрезала Алеа, — потому что я ни на минуту в это не поверю!
— Тогда поверь, как обрадовался Магнус, повстречав женщину, которая не заставляла его чувствовать себя здоровенной неуклюжей диковиной, — сказал Род. — И коль скоро ты подумала об этом, посмотри на себя и увидишь фигуру, способную заставить грезить любого юношу.
— Я жердь!
— Превосходно сложенная жердь, — поправил её Род. — Может и не эффектная на вид, но после пережитого им чрезмерно эффектная внешность оттолкнула бы Магнуса.
— Возможно, — неохотно признала Алеа, — но у меня лошадиное лицо! Я безобразная!
— На самом деле, у тебя классические черты лица, — не согласился с ней Род, — с прекрасной, прочной костной структурой.
У Алеа потеплело внутри, и поэтому внешне она выглядела сердитой.
— Не убеждена!
— А вот Магнус убеждён, — упорствовал Род. — Тебе нужно только увидеть правду этого взгляда.
— И не обращать внимания на правду своей внешности? — с горечью спросила Алеа.
— Ты не можешь увидеть этой правды, — просто ответил Род. — В конце концов, большинство из нас — самые строгие себе критики. Кроме того, так ли уж на самом деле важно, что я там думаю о твоей внешности, или что думает Джефри, или любой красивый юноша?
Алеа на мгновение молча воззрилась на него, а затем признала:
— Нет. Меня волнует только, что думает Магнус.
— Он даст тебе знать, — предрёк Род, — раньше или позже.
Алеа снова помолчала, а затем полуутвердительно спросила:
— Затеять ссору тут не подействует, верно?
— Если б он мог понять её как форму любовной игры, то подействовало бы, — высказал мнение Род. — Если б он мог увидеть в ней своего рода игру, как видит Джефри — но он не может.
— Это почему же?
— Он утратил где–то по пути своё чувство забавного, — печально ответил Род, — своё чувство игры. Как я понимаю, это нечто такое, чему приходится научиться, когда повзрослеешь, и он научился — только утратил он его ещё до двадцати лет. Тут я подвёл мальчика.
Алеа почувствовала его боль, хотела взять его за руку — но смогла лишь сказать:
— Это было сделано не вами.
— Да, — согласился Род, — но я не сумел уберечь его от этого.
— Вам пришлось дать ему какое–то время действовать самостоятельно, — мягко указала ему Алеа.
— Делай для него столько же, сколько делаешь сейчас для меня, — сверкнул в её сторону улыбкой Род, — а остальное образуется само собой.
Алеа уставилась на него, а затем рассмеялась — но быстро отрезвела.
— Вы хотите сказать, что если в нас есть это волшебство, только и ждущее случая выйти наружу, то любовь образуется сама собой.
Род кивнул.
— И этого никак нельзя узнать, пока оно не случится.
— ЕСЛИ случится, — мрачно уточнила она.
— Если, — признал Род. Он снова взял её за руку и улыбнулся. — Но всегда можно убрать препятствия, преграждающие ей путь.
Алеа пристально посмотрела ему в глаза. А затем медленно улыбнулась.
— На сей раз, да, корона проявила милосердие, — сказал сэр Оргон, — но только потому, что там случайно присутствовал Верховный Чародей и оказал своё влияние!
— Сэр Оргон, — пытался быть терпеливым Ансельм. — Я слушал ваши крики о том, что все пропало, всю дорогу от замка Логайр до дома и все это долгое утро, и очень устал от них.
Они сидели у камина в главном зале усадьбы Ансельма, стены которой терялись в тени вместе с их почти невидимыми гобеленами. На столике между ними стояли две чаши и бутылка вина, так и не распробованного.
— Тот надменный педант Диармид мигом повесил бы вашего сына!
— Не забывайте, что вы говорите о моем племяннике!
— Племянник или нет, а своего кузена он повесил бы без долгих размышлений и никогда не дал бы сему ни на миг потревожить его сон! Милорд, вы должны призвать всех лордов, связанных с вами вассальной присягой, и выступить в поход против короны, пока ещё есть время!
— Я больше не герцог; никто не связан со мной вассальной присягой. Те, кого я подвёл, определённо не примкнут ко мне теперь!
— Но их сыновья примкнут! Их сыновья озлоблены на сию королеву и на её произвол. И не испытывают ничего, кроме презрения, к её комнатной собачке–королю…
— Сэр Оргон, — процедил сквозь зубы Ансельм, — вы говорите о моем брате.
— А он думал об узах братства, когда посылал своего сына повесить вашего? Милорд, вы должны восстать сейчас! Сейчас самое подходящее время! Промедлите с началом хоть на день, и будет уже слишком поздно!