ь эта страшная боль под ногтями. Она закричала. Черный человек кивнул — боль стихла. Она лежала, задыхаясь от боли и страха.
Человек заметил это и довольно кивнул.
— Скажи мне обо всем, что помнишь, сестра Ледора.
— Сестра? Какая сестра? Чья сестра? Я графиня Фо…
Человек в черном скривился и снова кивнул. Не договорив, женщина дико закричала. На этот раз боль длилась больше, и когда черный мучитель кивком велел мастеру пыток отпустить несчастную, когда стихли ее крики, он посоветовал:
— Погляди по сторонам, и ты убедишься, что бывает боль и посильнее. — Он указал на одно из орудий пытки и пояснил: — Это дыба. Если мы подвесим тебя на ней, ты будешь висеть до тех пор, пока твои кости не станут отрываться одна от другой. А вот это — железный сапог. В нем твоя нога будет томиться много дней, пока ты не начнешь выть от нестерпимой боли. А вот это — железная дева, а это тиски, а это…
Он рассказал ей обо всех страшных орудиях, и от одного их вида она содрогнулась, но все же продолжала протестовать:
— Я — графиня Фогель, я ничего не умею — только танцевать и кокетничать!
— А я — инквизитор Ренунцио, — представился человек в черном и снова кивнул мастеру пыток, и снова нестерпимая боль пронзила ее пальцы. Перекричав несчастную женщину, инквизитор произнес:
— Отвечай, что ты помнишь, сестра!
Сестра…
Ледора обернулась и увидела перед собой суровое лицо бейлифа, которого она прежде никогда не видела. Губы его зашевелились, и она услышала: «Сестра Ледора, я арестую тебя за подстрекательство к измене Защитнику и государству!»
— Я помню сердитого человека, который арестовал меня! — вскричала она.
— Раньше! — проговорил тот самый сердитый человек.
— Раньше… Раньше…
— Ты была сестрой милосердия! — прогремел голос инквизитора.
Да, Ледора была сестрой милосердия, она разговаривала с ранеными солдатами о правах человека и том, что люди должны принадлежать только сами себе, но откуда об этом знать графине Фогель? Наверное, это был сон.
Даже если это был страшный сон.
— Подстрекала ли ты людей к измене? — рявкнул Ренунцио.
— Ледора делала это! — крикнула графиня. — Это Ледора виновата!
— Ты и есть Ледора! Ты изменница! И ты должна понести наказание и муки!
— Я не Ледора! Я графиня…
Ренунцио хлестнул ее по губам тыльной стороной ладони.
— Ты — сестра милосердия Ледора, и ложь тебе не поможет! — Он развернулся и приказал одному из мастеров пытки: — Снять с нее туфли!
Она почувствовала, как с нее грубо стащили туфли, и в страхе закричала. Ренунцио щелкнул пальцами, по ее ступням ударил тонкий прут. Ледора взвизгнула от боли. Она и не знала, что бывает такая боль!
— Что ты говорила солдатам?
Ледора нежно гладила лоб солдата и говорила ему: «Все люди имеют право жить, не боясь, что по приказу Защитника они могут бесследно исчезнуть среди ночи! Все люди имеют право быть свободными: решать, какая работа им по душе, на ком жениться, защищаться, если нападут на них, на их жен и детей! Все люди имеют право на выбор и могут хотя бы попытаться стать счастливыми!»
— Права! — крикнула графиня. — Я говорила им о том, что все люди рождаются, наделенные правами, и что никакое правительство не может отнять у них этих прав!
Один из палачей вздрогнул, глянул на свою жертву, взгляд его глаз под маской стал задумчивым.
— Подстрекательство! — завизжал Ренунцио. — Измена! Кто научил тебя этим мерзостям?
Он вновь щелкнул пальцами.
Прут снова стегнул по босым ступням Ледоры, иголки еще глубже вонзились под ее пальцы, и несчастная графиня Фогель, измученная и напуганная, прокричала первое, что пришло ей в голову…
Она сидела в комнате вместе с множеством других мужчин и женщин — благородными господами и дамами (а кем же еще они могли быть?), а перед ними стоял молодой человек в крестьянской одежде и говорил: «Один за другим мужчины будут уходить отсюда и занимать места магистратов и шерифов. А женщины будут стараться выйти замуж за магистратов и шерифов и исподволь прививать им идеи Нового Порядка. Те же, кому это не удастся, станут сестрами милосердия для солдат шерифов и будут осторожно рассказывать им о правах человека и самоуправлении».
— А чем будешь заниматься ты, Майлз? — спросила одна из женщин.
— Я притворюсь инспектором, — ответил молодой человек. — Буду ходить от магистрата к магистрату, рассказывать вам о наших успехах, помогать там, где в этом будет нужда, или звать подмогу из города.
— Кто подучил тебя? — прогрохотал голос Ренунцио. И снова дикая боль в ступнях и пальцах рук. Графиня прокричала:
— Майлз! Майлз подучил нас!
— Нас? — ухватился за ее последнее слово инквизитор. — Кого еще, кроме тебя? Кого еще?
— Всех господ, всех дам! Графа Лорифа, принца Парслана, великую княгиню Коленкову и…
— Она повредилась умом, бредит… — пробормотал один из палачей.
— Молчать, тупица! — прошипел Ренунцио. — Мне судить, когда она бредит, а когда — нет! Женщина, отвечай! Где этот Майлз, про которого ты говорила?
— Везде! Где угодно! — крикнула она в ответ. — Он — инспектор! Он волен быть, где пожелает!
— Инспектор?! — Ренунцио выпучил глаза, глаза его нехорошо заблестели. — Настоящий инспектор или самозванец?
— Самозванец! Мы все должны были стать самозванцами, каждый господин, каждая дама! Но это был сон, только сон!
Палач замахнулся прутом, готовясь снова ударить Ледору, но Ренунцио поднял руку и предотвратил удар.
— Еще один удар — и от нее не будет никакого толку. Оттащите ее обратно в темницу. Передохнет пару дней, отлежится, и, быть может, мы выжмем из нее еще что-нибудь.
По рядам мятежников прокатилась весть о том, что Ледору схватили. На следующую ночь куда-то непостижимым образом исчезли сразу все сестры милосердия, но солдаты в войсках Защитника говорили исключительно о воинском долге и родном доме. Майлз нарядился нищим и отправился лесом к Фиништауну. Ночью он сидел у костерка и смотрел на пламя, стараясь не думать о страхе, который как бы подбирался к нему со всех сторон из лесной тьмы, не вздрагивать при каждом треске и шорохе, не пугаться уханья совы, возни барсука в подлеске…
Удар! Майлз резко обернулся, машинально выставил руку, чтобы закрыться, и увидел двоих лесничих. Видел он их всего долю секунды, а потом страшная боль взрывом пронзила голову, и он погрузился в теплый, спасительный мрак.
Майлз очнулся с дикой головной болью. Опытный подпольщик, он лежал, не шевелясь, глаза приоткрыл самую малость — смотрел сквозь ресницы. Камень, только серый камень кругом, тусклый свет откуда-то сверху… Толстенная дверь с медными петлями, крошечный глазок на уровне роста человека…
В тюрьме Майлзу до сих пор сидеть не доводилось, но он понял, что он — в тюрьме.
Он продолжал осматривать темницу и вскоре пожалел об этом, поскольку взгляд его упал на долговязого мужчину в черном со злыми глазами, который сидел рядом с ним на низком табурете.
— Ну, ладно, ладно, я вижу, ты очнулся, — проговорил мужчина довольно-таки дружелюбно. — Открывай глаза и приступим.
Майлз лежал, не шевелясь, надеясь, что мужчина блефует.
— Я все слышу: ты дышишь по-другому, — не отставал мужчина в черном. — А я вдоволь насиделся возле изменников, так что разницу как-нибудь замечу, не сомневайся. Давай-давай, ты попусту тратишь время — мое и свое, а… — голос его звучал по-прежнему мягко, даже, пожалуй, обыденно, — …а времени у тебя осталось, быть может, не так-то и много. Так что давай по-хорошему, открой глаза, а?
Майлз неохотно открыл глаза и порадовался, не заметив поблизости никаких орудий пытки и мерзких злодеев в черных масках.
— Голова болит ужасно, — пробормотал он.
— Болит? Ну, что ж, сочти это уроком, ибо другие части твоего тела заболят куда хуже, если ты откажешься честно отвечать на мои вопросы. — Все так же дружелюбно звучал его голос, но от страха у Майлза по коже побежали мурашки. — Меня зовут Ренунцио, — представился мужчина в черном. — И я должен либо объявить тебя изменником, либо даровать тебе жизнь. Увы, выбирать тебе. Меня же гораздо больше устроят правдивые ответы, чем твой изуродованный труп.
Майлз понимал, что отрицать очевидное бесполезно, бесполезно утверждать, что он и не думал ни о какой измене.
— Воды… — прохрипел он.
— Согласен, получишь несколько капель, поскольку если ты не сможешь говорить — какой мне от тебя прок? — сказал Ренунцио, наклонился, поднял с пола оловянную кружку, просунул руку под плечи Майлза и приподнял его с силой, удивительной для субтильного телосложения. Боль волнами прокатилась по голове Майлза, его замутило, перед глазами поплыло. Он бы не поверил, что пьет воду, если бы краешек кружки не впился в его губы. Если бы кружка не наклонилась. Вода полилась в глотку, Майлз закашлялся, чуть не захлебнулся и оттолкнул кружку. Прокашлявшись хрипя, он понял, что Ренунцио был честен с ним: в глотку попало всего несколько капель, а остальная вода выплеснулась на рубаху.
— Это — моя работа, — оповестил его Ренунцио. — Я — опытный шпион, и начал догадываться о существовании заговора, когда стал получать известия о разговорчиках в войсках Защитника. Я нарядился в военную форму и походил среди солдат, послушал эти разговорчики своими ушами и что же я обнаружил? А обнаружил я вот что… оказалось, что солдаты, которые в жизни не сказали дурного слова о Защитнике, прихворнув, попадали в лазарет, а выходя оттуда, взахлеб произносили подстрекательские речи. Изумляться мне, пожалуй что, не следовало. Я всегда полагал, что изменнические настроения — это как болезнь, как зараза, которую подхватить может каждый. Тем не менее я был изумлен и потому притворился хворым, а когда я валялся в лазарете, со мной заговорила сестра милосердия по имени Ледора — заговорила о странном понятии под названием «права человека». Тебе что-нибудь об этом известно?