— Господин волшебник, я думаю, лихорадка у него не простая, а красная, и до утра ему не дожить.
Когда Гед, опустившись на колени, коснулся рукой груди и лба мальчика, он подумал то же самое и уже хотел отказаться от вмешательства. За долгие месяцы его собственной тяжелой болезни Учитель Целения раскрыл ему многое в науке исцеления, а первой — и последней — заповедью этой науки было: лечи раны и врачуй хвори, но душе умирающего дай отойти спокойно.
Мать увидела его отстраняющее движение, поняла его смысл и в отчаянии громко зарыдала. Муж склонился к ней, уговаривая:
— Не плачь, жена. Господин Ястреб его спасет. Он уже здесь. Он его вылечит!
Слыша безнадежный плач матери и видя, как верит в него Печварри, Гед понял, что не может обмануть их надежды. И он усомнился: так ли уж верно первое его суждение? Вдруг лихорадка не зашла еще слишком далеко и мальчика можно спасти? Гед сказал:
— Сделаю все, что смогу, Печварри.
Маг принес в хижину только что пролившуюся из тучи свежую и холодную дождевую воду и стал купать в ней мальчика, читая самые сильные заговоры, чтобы остановить и изгнать лихорадку. Но чары не действовали, и, не дочитав еще заговор до конца, он увидел, что ребенок лежит у него на руках мертвый.
Призвав сразу всю силу и совсем не думая о себе, он бросил свою душу вдогонку за душой ребенка, чтобы привести ее назад. Он звал мальчика по имени:
— Иоэт! Иоэт!
И показалось ему, что внутренним слухом улавливает он некий еле слышный отклик, и тогда погнался он еще быстрее и позвал еще раз. И вот он увидел мальчика, который быстро бежал далеко впереди него вниз по темному склону — длинному склону какого-то огромного холма. Не слышно было ни звука. Над холмом горели звезды. Звезды, которых он не видел никогда. Однако он знал названия этих созвездий: Сноп, Страж, Дверь, Древо… Это были они, незаходящие звезды, которые никогда не меркнут с наступлением рассвета. Слишком далеко он зашел, догоняя умершее дитя.
И поняв это, он увидел, что стоит совершенно один во тьме, на темном склоне холма. И трудно, очень трудно повернуть назад. Огромным усилием он заставил себя повернуться. Медленно поднял и переставил вперед ногу, делая первый шаг вверх по склону. Потом сделал еще шаг вперед и пошел, поднимаясь все выше, и каждый шаг давался ему страшным напряжением воли. И каждый новый шаг был труднее предыдущего.
Звезды не мерцали, они горели ровным светом и были неподвижны. Никогда не дул здесь ветер, мертвый воздух застыл над иссохшим крутым склоном. Во всем этом безграничном царстве тьмы лишь он один медленно, как во сне, взбирался по склону. Наконец он добрался до вершины холма и увидел там низенькую каменную стену. А за стеной, на той стороне, его поджидала Тень.
Не было у нее ни человеческого, ни звериного обличья, была она бесформенна и едва различима. Она ему что-то шептала, и, хотя в том шепоте неразличимы были слова, она его звала, притягивала к себе. Тень стояла на той стороне, в мире живых, а человек — на стороне царства мертвых.
И оставалось ему теперь либо возвращаться назад, уходить вниз, через пустынную землю к городам мертвых, где никогда не забрезжит свет, либо переступить через стену в мир живых, где его поджидала эта бесформенная Тварь.
Его призрачная рука сжимала призрак магического жезла, и он высоко поднял его вверх. И сделав это движение, он почувствовал, как к нему вернулись силы.
Гед устремился вперед, чтобы перепрыгнуть через низкую стену, и вдруг жезл в его руке вспыхнул белым пламенем, и унылый край залило слепящим светом. Он оттолкнулся от земли, взлетел, ощутил, как ноги снова коснулись грунта — и больше уже ничего не увидел.
Что же касается Печварри, его жены и колдуньи, то для них все это выглядело так. Юный волшебник, не дочитав заклинания, вдруг смолк и стоял какое-то время молча, держа на руках ребенка и не шевелясь. Потом он медленно и осторожно опустил маленького Иоэта на постель, распрямился и снова встал неподвижно, безмолвно сжимая в руке жезл. Вдруг он вскинул его вверх, и жезл полыхнул слепящим белым огнем, как зажатая в руке молния, и в этом мгновенном свете домашняя утварь вырвалась из тьмы и показалась какой-то странной и чужой, и как будто живой. Когда же их глаза снова обрели способность что-то разглядеть, они увидели, что молодой волшебник лежит, скорчившись, на полу возле постельки с мертвым ребенком.
Печварри показалось, что волшебник тоже мертв. Жена его плакала, но сам он не мог, ибо слишком был ошеломлен происшедшим. Но колдунье доводилось кое-что слышать про магов, про возможности их искусства и про то, что может сделать истинный маг и какой ценой приходится ему за это платить. Она поняла, что холодный и безжизненный Гед, возможно, жив, но обращаться с ним надо как с человеком, который тяжело болен или находится в трансе. Колдунья позаботилась о том, чтобы Геда перевезли домой, и велела одной из старух, живших по соседству, остаться с магом, пока не прояснится окончательно, суждено ему пробудиться от сна или нет.
Маленький отак сидел на стропилах крыши, затаившись, как всегда, когда в доме был кто-то чужой. Он сидел, ждал и смотрел, а дождь стучал по стенам и кровле; медленно догорал огонь, медленно уходила ночь, и женщина задремала у очага, уронив голову на колени. Тогда отак сбежал по стене вниз к Геду, на постель, где он лежал неподвижный и холодный. Зверек принялся лизать ему ладони и запястья сухим, похожим на листочек язычком и лизал долго и терпеливо, медленно продвигаясь вверх по руке. Потом, устроившись возле головы Геда, он лизал висок, изувеченную шрамами щеку и особенно нежными, легкими касаниями — закрытые веки. И именно от этих еле заметных, ласковых прикосновений Гед начал очень медленно просыпаться. Он очнулся, не помня, где находится, что с ним было и откуда исходит тусклый свет вокруг него. Этот свет был утренней зарей, возвещающей наступление дня. И тогда отак привычно свернулся в клубочек у его плеча и заснул.
Позднее, когда Гед обдумывал все, что произошло с ним в ту ночь, он понял, что если бы никто не прикасался к нему вот так настойчиво, когда он лежал неподвижный, а душа его блуждала неведомо где, если бы никто не призывал его так терпеливо назад, то он сгинул бы тогда навеки. Разумеется, то была лишь слепая мудрость инстинкта, побуждающая зверька лизать и лизать своего раненого товарища, чтобы успокоить и утешить его; но в этой мудрости Гед увидел нечто сродни своей собственной силе, ибо она восходила к столь же глубоким корням, что и волшебство. И с той ночи он уверовал, что истинно мудрый человек никогда не будет противопоставлять себя прочим живым существам, говорящим и бессловесным. В последующие годы он приложил немало усилий, чтобы понять все живое вокруг, все, что молчит, но живет и дышит — Гед старался читать по глазам животных, по полету птиц, по медлительному и величавому колыханию деревьев.
Итак, тогда он сумел, оставшись невредимым, пройти в ту страну с открытыми глазами и вернуться, а это под силу только истинному волшебнику, причем ни один волшебник, даже самый великий, не был уверен, проникая в обитель мертвых, что он возвратится. Но вернулся он в скорби и страхе. Скорбел он вместе со своим другом Печварри, страшился за себя самого. Теперь он понял, почему Верховный Маг так боялся отпускать его с Рока и почему взор даже такого знаменитого провидца наталкивался на тьму и туман, когда Верховный пытался предугадать путь Геда. Потому что впереди Геда ждала Тьма, а в ней некая Тварь, которая не имела имени и не принадлежала их миру. Это он, Гед, то ли впустил в мир света эту Тварь, то ли сотворил ее сам. Все эти годы она дожидалась его у пограничной стены, отделявшей мир мертвых и живых. И вот наконец дождалась. Теперь Тень гонится по следу, разыскивает его, она все ближе и ближе. Гед сам притягивает ее к себе, а может быть, это она притягивает Геда, чтобы высосать из него силу и жизнь и облачиться в его плоть.
Вскоре она приснилась ему — Тварь вроде медведя, только без головы и глаз; ему чудилось, что она ходит вокруг дома, шаря по стенам лапами в поисках двери. Таких снов у него не было с тех пор, как он исцелился от ран, нанесенных этой Тварью. Проснувшись, он почувствовал, что заледенел и ослаб, а шрамы на лице и плече вздулись и нестерпимо болели.
С этого дня наступило для него тяжелое время. Всякий раз, как Гед видел во сне ту Тварь или просто думал о ней, на него накатывал леденящий страх, и юноша чувствовал, как иссякают силы и разум, и он остается один, безвольный и безразличный, заблудившийся во тьме. Собственная трусость приводила в ярость, но от гнева не было проку. Волшебник начал думать, где бы отыскать себе хоть какую-то защиту, но не находил ее нигде и ни в чем, по крайней мере там, где жил. Тварь не имела плоти, у нее не было ни жизни, ни души, ни имени, даже бытия, — только то, что он дал ей сам. И это наделяло ее жуткой силой, над которой не властны законы нашего мира, мира жизни и света. Волшебник Гед не знал о ней ничего, кроме того, что она тянется к нему и стремится им завладеть, чтобы подчинить себе волю и разум человека, который ее вызвал в наш мир, а может быть, даже и породил. Но он не знал, когда и в каком облике она к нему явится — Тварь не имела ни формы, ни имени.
Он постарался создать самую крепкую, какую мог, магическую стену вокруг своего дома и островка, на котором жил. Но такие чародейные стены нуждались в том, чтобы их постоянно поддерживали и возобновляли, и Гед вскоре понял: если тратить все силы на волшебную защиту, он уже ничем не сможет помочь островитянам. И если вдруг нагрянет дракон с Пендора, то что он будет делать, как сможет сражаться с двумя врагами?
Снова ему приснилась Тень, но в этом сне Тварь была уже внутри его дома, у двери, и сквозь мрак тянулась к нему, нашептывая слова, которых он не понимал. Проснувшись от ужаса, он пустил по дому крохотный язычок чародейного огня, который облетел вокруг стен, высветил каждый уголок маленького дома, пока Гед не убедился, что Тени в доме нет. Тогда он подложил дров в очаг поверх тлеющих угольков и сел у огня, всл