Волшебник Земноморья — страница 26 из 68

— Меняй облик! — истошно крикнула Серрет. — Превращайся во что-нибудь! Они летят!

Схватив его за руку, она показала на башню, которая высилась сзади огромным белым зубом, вонзившимся в темнеющее небо. Из узкого, похожего на щель, окна в нижнем этаже вылезали наружу какие-то твари, расправляя широкие и длинные крылья, хлопали ими в воздухе, медленно поднимались вверх и, описав круг, устремлялись прямо на Геда и Серрет, которые стояли на голом склоне холма, где нельзя было спрятаться и нечем защититься. Трескучий шепот, продолжавший звучать в башне, стал громче, а земля у них под ногами начала подрагивать и стонать.



В сердце Геда вспыхнули гнев и ненависть к этим жестоким, смертоносным существам, которые заманили его, загнав, как дичь, в заранее приготовленную ловушку.

— Да превращайся же! — отчаянно крикнула в последний раз Серрет, потом быстро, задыхаясь, выпалила заклинание, съежилась, обернулась серебристой чайкой и взлетела.

Но Гед снова нагнулся и сорвал травинку — засохшую, ломкую травинку, пробившуюся сквозь снег в том месте, где лежал мертвый отак. Он поднял сухой стебелек, сказал ему что-то на Истинном Языке — и тот начал удлиняться и утолщаться. Когда он кончил творить заклятие, в руках у него оказался волшебный жезл. Жезл не вспыхнул красным огнем, когда черные твари из Двора Тереннона, хлопая крыльями, начали снижаться над Гедом, и маг стал бить им по их крыльям. И тогда жезл засветился ясным белым светом, который ничего не сжигал, но разгонял тьму.

Описав еще один круг, твари кинулись в новую атаку. Существа эти, топорно скроенные и неумело сшитые, сотворенные еще в те времена, когда на земле не было ни птиц, ни драконов, ни людей; — давно забытые в мире под солнцем, они снова были вызваны на свет древней и пагубной, не ведающей забвения мощью Камня. Они кружили над Гедом, выпустив когти и клацая жуткими зубами, а потом вновь бросились вниз. Маг ощутил совсем близко взмахи их крыльев, его мутило от исходившего от них запаха падали. Снова он с неистовой яростью отбивал жезлом их атаку — неукротимым жезлом, сотворенным его гневом из сухой былинки. Совершенно неожиданно они взмыли вверх, как испуганное воронье, и, покружив над замком, тяжело хлопая крыльями, полетели прочь, в ту сторону, где скрылась Серрет-чайка. Казалось, они неторопливо махали огромными крыльями, но летели быстро, ибо каждый взмах бросал их на сотни ярдов вперед. Ни одной чайке не под силу долго состязаться с таким тяжелым, но мощным полетом.

Быстро, как он выучился делать это на Роке, Гед принял обличье ястреба, и не какого-нибудь мелкого хищника, промышляющего охотой на воробьев, но огромного, царственного ястреба-пилигрима, способного лететь быстрее стрелы, выпущенной из лука, быстрее самой мысли. Широко раскинув могучие острые крылья, он взмыл ввысь и погнался за тварями, преследовавшими Серрет. Воздух потемнел, сквозь облака в небе проглянули звезды. Впереди он видел лишь черную, рваную стаю, которая вдруг разом устремилась вниз к светлому пятнышку, летящему невысоко над землей. За черной стаей начиналось море, пепельно-серое, как зола, в последних отсветах умирающего дня. Гед-Ястреб устремился прямо на черных Слуг Камня, которые метнулись от него во все стороны, как брызги от брошенного в воду камешка. Но они уже успели догнать и схватить свою жертву. Клюв одной твари был в крови, в когтях другой застряли белые перья, а над мертвенно-серым морем не виднелось ни одной чайки.

Они снова неловко, но быстро развернулись к Геду, широко разинув железные клювы. Он же, описав над ними круг, вскричал по-ястребиному, и в его клекоте слышалась свирепая и непокорная ярость; потом он молнией помчал прочь над низким берегом Осскиля к бурунам, а затем дальше, в море.

Слуги Камня какое-то время кружили над берегом, скрежеща и каркая, а потом один за другим тяжело и грузно потянулись над вересковой пустошью назад, в глубь суши. Древние Силы не могли пересекать море, ибо были привязаны к своему острову и тому месту, где они впервые вышли на поверхность, — к пещере, скале или источнику. Черные исчадия замка вернулись к себе домой, и никто не знает, как вел себя при их возвращении Бендереск, смеялся он или плакал. Но Гед об этом уже не думал, он мчал и мчал вперед на ястребиных крыльях, одержимый ястребиным неистовством, похожий на огромную звезду, на стремительную мысль. Он мчался через Осскильское Море на восток, а зимний штормовой ветер подгонял его, и он летел все дальше и дальше — в ночное море.

В тот год Огион Молчальник припозднился с возвращением домой в Ре Альби из своих осенних скитаний. С каждым годом он становился все молчаливее и нелюдимее. Новый властитель Гонта, живший внизу, в городе, и тот не смог добиться от него ни слова, хотя не поленился подняться вверх, в Соколиное Гнездо, чтобы получить благословение знаменитого мага на предстоящий поход на Андрады; если говорить правду, то он собирался в обычный пиратский налет. Ни единого слова не сказал Огион Владетелю Острова, хотя не гнушался беседовать с пауками, заткавшими паутиной углы в его доме, или — чему были свидетелями многие — учтиво здоровался со встречными деревьями. Властитель ушел восвояси, недовольный и раздраженный. Казалось, что-то тревожило и беспокоило в тот год и самого Огиона, потому что лето и осень он провел высоко в горах, в полном одиночестве, и лишь недавно, почти в канун Поворота Солнца, вернулся к своему очагу.

Наутро после возвращения он проснулся поздно и, желая приготовить себе чашку травяного чая, вышел из дома и направился за водой к роднику, пробившемуся на склоне холма неподалеку от его жилища. Края маленькой заводи под родником замерзли, увядший мох, росший в расщелинах камней, был покрыт белоснежным густым инеем. Утро уже перешло в день, было светло, хотя солнце еще не успело подняться над могучим отрогом горы; вся западная половина Гонта от морского побережья до склона Горы лежала в чистом утреннем свете тихая и молчаливая, ожидая солнце. И когда маг стоял возле источника и смотрел сверху на сбегающие вниз склоны Горы, на гавань и серый морской простор, над головой у него забили мощные крылья. Он глянул вверх, чуть приподняв руку. Громко хлопая крыльями, сверху камнем упал огромный ястреб прямо на его запястье. И застыл там, как обученная охотничья птица, хотя не видно было на нем ни оборванного поводка, ни ленточки, ни бубенчика. Его когти тяжело впились в запястье Огиона, раскрытые крылья подрагивали, круглый золотистый глаз смотрел пасмурно и дико.

— Кто ты — вестник или весть? — ласково спросил Огион ястреба. — Идем со мной.

И когда он произнес эти слова, ястреб глянул ему прямо в глаза. Огион помолчал с минуту, потом сказал:

— Кажется мне, что когда-то я дал тебе имя.

После этого он направился к дому и вошел в дверь, неся на запястье тяжелую птицу. Он снял ее со своей руки и поставил у камина, возле огня, после чего дал ей воды. Птица пить не стала. Тогда Огион начал творить над ней заклинания, выговаривая их очень тихо и спокойно, сплетая магическую сеть больше движениями рук, нежели словами. Когда наконец чары были закончены и сплетены целиком, он сказал негромко, даже не глядя на птицу у камина:

— Гед.

Выждав некоторое время, он повернулся в ту сторону, встал и направился к молодому человеку, который, весь дрожа, стоял у камина и смотрел на него сумрачным взглядом.

На Геде была роскошная иноземная одежда из шелков, затканных серебром и подбитых мехом; но вся она была изорвана и задубела от морской соли, сам он имел изможденный и понурый вид, и мокрые волосы налипли прядями на изуродованное шрамами лицо.

Огион снял с его плеч роскошный и грязный плащ, отвел Геда за руку к маленькой нише, где он спал учеником, и заставил лечь на убогий соломенный тюфяк; затем, промурлыкав усыпляющий наговор, оставил его там в покое. Он не сказал юноше ни слова и не расспрашивал ни о чем, понимая, что сейчас Гед не в состоянии говорить по-человечески.

Сам Огион, когда был мальчиком, тоже думал, как все дети, что, овладев искусством магии, будет предаваться захватывающе интересной игре, принимая любое обличье, какое взбредет в голову, человеческое или звериное, оборачиваясь облаком или деревом, одним словом, играть тысячи разных ролей. Но, став волшебником, он узнал, какую цену приходится платить за подобную игру: в ней таилась угроза утратить свою истинную сущность и навсегда потерять человеческое «я». И чем дольше пребывал человек в чуждом облике, тем грознее была опасность. Каждый волшебник-подмастерье знал историю Боржера с Вая, которому очень нравилось медвежье обличье; он принимал его все чаще и чаще, пока медвежье начало в нем не окрепло и не усилилось настолько, что одолело человеческую сущность. И вот, обратившись в очередной раз в медведя, он растерзал своего маленького сына и убежал в лес; кончилась история тем, что его выследили, затравили и убили. А что касается дельфинов, резвящихся в водах Срединного Моря, то никто не знает, сколько из них некогда были людьми — мудрыми людьми, позабывшими и всю свою мудрость, и самое свое имя в радостной игре с неугомонным морем.

Гед принял ястребиное обличье в гневе и в лютой беде, и когда он мчался прочь от Осскиля, в душе его жила лишь одна мысль — улететь как можно дальше и как можно скорее от мест, где властвует Камень и подстерегает Тень, покинуть как можно быстрее вероломную эту землю и вернуться домой. Гнев и безумие птицы были чувствами Геда-человека, и в ястребиной груди они бушевали с той же силой, что и в человеческой, а стремление Геда улететь прочь от той земли стало ястребиной жаждой полета. Стрелой пронесся он над Энладом, снизившись там лишь раз, чтобы напиться воды в потаенной лесной заводи; затем он снова взвился в воздух, подгоняемый страхом перед Тенью, оставшейся где-то позади. Пересекая великий морской путь через Энладскую Пасть, он мчался все дальше и дальше на юго-запад; справа от него были туманные холмы Оранеи, слева — почти неразличимые холмы Андрад, а потом со всех сторон его окружало только море. И он летел и летел, пока впереди среди волн не обозначилась одна волна, не меняющая своей формы, и вот она начала как бы всплывать ему навстречу, становясь все выше и выше, и наконец превратилась в белый пик горы Гонт. В великом и беспримерном этом полете, который не прерывался ни днем, ни ночью, Геда несли над морем ястребиные крылья, а на мир он смотрел глазами птицы. Вот почему он забыл все прежние мысли и желания, а помнил и знал лишь то, что мог знать и помнить ястреб: голод, ветер, цель и направление полета.