Тот рыбак оказался крепким и прижимистым стариком. Лодка, о которой шла речь, когда-то, возможно, была хорошей, но теперь так рассохлась, что едва ли вообще могла держаться на воде. Тем не менее старик заломил за нее неслыханно высокую цену: потребовал, дабы волшебник наложил чары на его лодку и лодку его сына, чтобы они могли проплавать целыми и невредимыми весь год. Ибо, кроме своего моря, рыбаки с Гонта не боялись ничего на свете, даже волшебников.
Все эти чары, помогающие сохранить безопасность на море, бывшие в большом почете у рыбаков на севере Архипелага, разумеется, не могли спасти человека ни от штормового ветра, ни от буйства волн. Однако если их творил человек, сведущий в местных морских путях и морском деле, то чары помогали рыбакам в их опасном морском промысле. Потратив всю ночь и следующий день, Гед наложил все нужные наговоры, сотворив их крепко и добросовестно; он делал это кропотливо, без лишней спешки, хотя все время ему приходилось оберегать душу от страха, а мысли его то и дело начинали блуждать по разным темным тропам в попытках предугадать, в каком именно облике явится ему в следующий раз Тень, и где именно, и как скоро это произойдет. Следующую ночь он провел в хижине рыбака в гамаке, сплетенном из китовых кишок; на рассвете он проснулся, весь благоухая, как копченая селедка, и сразу же направился к маленькой бухточке под Северным Утесом, где дожидалась его новая лодка.
Он столкнул ее с причала в тихую воду, и вода начала быстро просачиваться сквозь щели в днище. Осторожно, словно кошка, Гед ступил в лодку прямо на неровные доски, скрепленные прогнившими деревянными гвоздями, и принялся заделывать прорехи, используя одновременно и инструменты, и заклятия. Так он наловчился работать с Печварри на Нижнем Торнинге. Деревенский люд, собравшись на берегу, глазел на него, не решаясь подойти ближе, но стараясь не упустить ни одного жеста проворных рук, ни одного тихого наговора. Трудился он без спешки, терпеливо и на совесть; он проконопатил и просмолил лодку так, что она стала как новая. Затем, разумеется, тоже с наговорами, он приладил вместо мачты жезл, который сделал ему Огион, а поперек жезла прикрепил рей из доброй древесины. Вниз от рея он выткал на ветровом ткацком станке волшебный парус, квадратный и белый, как свежевыпавший снег на горе Гонт — такой, что женщины, наблюдавшие за ним, заохали от зависти.
Потом Гед, встав у мачты, направил в парус легкий волшебный ветер. Лодка заскользила по воде к выходу из бухточки и, направившись к Броневым скалам, быстро пересекла большую бухту. И когда рыбаки, до того наблюдавшие за ним молча, увидели, как рассохшаяся дырявая лодка уходит от них под парусом красиво и ровно, будто чайка, подхваченная ветром, они оживленно загалдели, подбадривая Геда, и принялись притопывать ногами, чтобы согреться, потому что на берегу было холодно и ветрено. Оглянувшись назад, Гед увидел, как все они, сбившись под массивом Северного Утеса, машут руками ему вслед, — а за ними белеют, уходя вверх, заснеженные склоны и пик горы Гонт, окутанный облаками.
Он пересек большую бухту и, пройдя между Броневыми Скалами, вышел в Гонтийское Море, после чего взял курс на северо-запад, чтобы плыть севернее Оранеи. Словом, он возвращался назад по тому же пути, по которому прилетел домой. У него не было никакого заранее обдуманного плана или стратегии — просто он возвращался по собственному следу. Он знал, что Тень будет гнаться за ним по линии его ястребиного перелета, но не знал, сколько времени ей понадобится, чтобы одолеть мили, ветры и дни, разделявшие Гонт и Осскиль; ничто не могло ему подсказать, будет ли Тень то и дело менять направление, перебираясь с острова на остров, или, как и он, устремится к цели по прямой линии. Но если только каким-то чудом ее не утянет назад в царство тьмы, она неотступно будет преследовать Геда на суше и на море, пока не встретится с ним.
И уж если не миновать этой встречи, Гед хотел, чтобы она произошла на море. Он не совсем понимал, откуда это желание, но даже сама мысль о встрече с этой Тварью на суше повергала его в ужас. В море его могли подстерегать и бури, и чудовища, но только не злые силы — все злые силы были привязаны к суше. В той темной стране, в которой однажды уже побывал Гед, не было ни моря, ни живых рек, ни источников. Смерть — это великая сушь. Пустившись в плавание в такое время года, он, конечно, подвергался немалому риску из-за свирепствующих зимних ветров, но ему казалось, что все опасности и сама переменчивость моря послужат ему защитой и дадут какой-то дополнительный шанс в борьбе с Тенью. Гед надеялся, что, встретившись наконец с Тенью где-нибудь на воде, он сумеет хотя бы вцепиться в нее — как некогда она вцепилась в него — и увлечь ее тяжестью своего тела и своей смерти вниз, во мрак морских глубин, и продержать ее там до самого конца, чтобы она уже никогда не смогла выбраться на поверхность… Может быть, он хотя бы своей смертью положит конец злу, которое при жизни выпустил гулять по белу свету.
Гед плыл по сердитому взбудораженному морю под порывистым ветром и дождем. Тучи затянули небо сплошной траурной пеленой. Он не поднимал волшебного ветра, с него было достаточно и обычного, холодного и пронизывающего, который дул с северо-запада. Он только поддерживал сплетенные чары, нашептывая нужные слова, а парус сам устанавливался и поворачивался так, чтобы ловить попутный ветер и плыть в нужную сторону. Подняв магический ветер, Геду пришлось бы еще и удерживать нужный курс, а также все время сохранять на плаву свою легкую неустойчивую лодочку. Он плыл на северо-восток, но при этом зорко осматривал все вокруг.
Рыба́чки дали ему в дорогу два каравая хлеба и кувшин с водой. Спустя несколько часов, завидев скалу Камебер, единственный клочок суши на пути от Гонта к Оранее, Гед утолил голод и жажду, вспомнив с благодарностью молчаливых гонтских женщин. Это они позаботились, чтобы в дороге у него была еда. Потом он поплыл дальше мимо смутно видневшейся земли, маневрируя парусом, чтобы держаться ближе к западу; плыл он под холодной изморосью, которая над сушей могла бы быть легким снежком. Всюду царило безмолвие, только тихо поскрипывала лодка и с плеском ударялись волны о борта. Было пустынно вокруг — ни лодки, ни птицы. Ничто не оживляло картины, кроме постоянно перемещающихся волн да облаков, гонимых ветром. И, глядя на эти облака, Гед вспомнил, как он летел через них в обличье ястреба, устремившись этой дорогой на восток. Но воспоминания были смутными, он припоминал лишь, что тогда все время поглядывал вниз, на серое море, так же, как сейчас смотрит вверх, на серое небо.
Внимательнее всего он смотрел вперед, но там ничего не проступало. Он стоял, замерзший и утомленный тем, что все время приходится пристально вглядываться в пустынную туманную мглу.
— Ну, иди же, — звал он, — иди скорее! Чего ждешь, Тень?
Не было ему ответа, и ничто не менялось в движении волн и наползающего тумана. Однако он чувствовал со все большей и большей уверенностью, что Тварь уже недалеко, слепая, она на ощупь отыскивает его остывший след. И вдруг, неожиданно для себя, он крикнул:
— Я здесь! Я, Ястреб! Я зову тебя, Тень!
Скрипнула лодка, что-то пролепетали волны и просвистел ветер белому парусу. И все мгновенно стихло. Но Гед все еще ждал, держась рукой за тисовую мачту лодки и всматриваясь в ледяную изморось, которая надвигалась на него с севера, вытянувшись неровной линией. Минута убегала за минутой. И вот вдали сквозь дождь он увидел движущуюся по воде Тень.
Похоже, она успела истратить тело осскильского гребца Скиорха, и теперь по морю к Геду шел уже не геббет. Но то был и не зверь, каким она предстала перед ним впервые на холме Рока и являлась потом в его снах. И тем не менее была у нее форма, видимая теперь и при дневном свете. Трудно сказать, как она ее обрела, возможно, преследуя Геда и высасывая из него силу во время погони и схватки на вересковой пустоши, она понемногу впитала часть его плоти, а может, сам Гед, громко воззвав к ней при свете дня, заставил Тень принять зримую форму, пусть даже придав ей некое сходство с собою. Как бы там ни было, теперь она походила на человека, хотя, оставаясь Тенью, она не отбрасывала тени. И вот она шла к Геду прямо по морю, неуклюже переваливаясь с одной волны на другую, со стороны Энладской Пасти по направлению к Гонту, — размытая, плохо сработанная Тварь. Гед видел, как ее насквозь продувает ветер и пронизывают струи дождя.
Днем она становилась полуслепой, и Гед заметил ее раньше, чем она его. Он узнал ее, как узнавала его она, ибо не мог спутать ни с каким другим существом или тенью.
Гед стоял в полном одиночестве посреди зимнего моря, глядя, как приближается Тварь, наводящая на него ужас. Казалось, ветер старается унести ее подальше от лодки волшебника, да и волны бежали на нее. Гед различал Тварь плохо, но тем не менее с каждой минутой она все приближалась. Он не мог понять, двигалась она сама или ее несло к нему. Но он чувствовал, что теперь Тварь его видит. И от одной мысли, что сейчас они соприкоснутся, сознание Геда затопил леденящий ужас, смывший все другие чувства и мысли ожиданием холодной черной муки, какую ему придется испытать, пока она будет высасывать из него жизнь. Однако он замер в лодке и ждал ее. Потом резко сказал одно слово, послав в белый парус внезапный сильный порыв волшебного ветра. Лодка устремилась по волнам прямо к Твари, которая как бы пригнулась и повисла неподвижно на ветру.
И вот в наступившей абсолютной тишине Тень заколыхалась, повернулась и обратилась в бегство.
Она устремилась на север, не касаясь поверхности воды. С попутным ветром неслась за ней лодка Геда, и Тень убегала с той же скоростью, с какой ее гнал Гед, используя магию. Ветер, превратившийся в штормовой, нес их сквозь ледяной ливень. Громко гикая, юноша понукал лодку, парус, ветер и волны, как охотник подгоняет своих борзых собак, когда волк, ясно различимый, сломя голову мчит от них по равнине. Он слал в сплетенный из чар парус такой ветер, который давно бы порвал любой парус из самой прочной ткани, и лодка летела по волнам, как подхваченный ветром клок белой пены, не