— На сей раз, — отвечал Боб, — я склонен верить, что у мира лишь одна сторона, и, если заплыть слишком далеко, можно свалиться с его края.
Гед даже не улыбнулся. Казалось, он совсем разучился радоваться и улыбаться.
— Кто знает, с чем там может столкнуться человек? По крайней мере — мы не знаем, поскольку предпочитаем находиться поближе к знакомым берегам.
— Кое-кто пробовал это выяснить — и не вернулся. Ни один корабль не приплыл еще с земель, про которые мы ничего не знаем.
Гед не ответил.
Весь тот день и всю ночь могучий волшебный ветер гнал лодку по крупной зыби океана, все время только на восток. Всю темную пору, до самой зари, на вахте стоял Гед, ибо в темноте та сила, что притягивала его к себе и заставляла торопиться вперед, становилась еще ощутимее. Все время он стоял у мачты и не отрываясь глядел вперед, хотя в безлунной ночи глаза его видели не больше, чем нарисованные глаза на тупом носу лодки. К рассвету его темное лицо посерело от усталости, он озяб так, что едва нашел силы, чтобы устроиться на дне лодки для короткого отдыха. Почти беззвучно он прошептал:
— Держи волшебный ветер с запада, Эстарриол!
И сразу же уснул.
Восхода солнца они не увидели из-за дождя, налетевшего с северо-востока и хлеставшего по лодке спереди, прямо в лицо. Это еще не шторм, а всего лишь затяжной холодный зимний дождь, принесенный ветром. Вскоре все вещи в лодке, тщательно укрытые купленной парусиной, промокли насквозь. Бобу казалось, что он промок до костей, а Гед дрожал во сне. Из жалости к другу и к самому себе Боб немного поколдовал, пытаясь чуточку отвести в сторону этот пронизывающий ветер, принесший дождь. Но ветер Открытого Моря не подчинился ему. Выполняя приказ Геда, Боб старался поддерживать сильный и ровный волшебный ветер, но здесь, вдали от суши, ему с трудом удавалось править погодой. Когда он это осознал, в сердце его заполз холодный страх, и Боб начал задаваться вопросом, сколько же у Геда останется волшебной силы, если плавание будет достаточно долгим, и они окажутся вдали от суши, населенной людьми?
Ночью на вахте снова был Гед и всю ночь вел лодку на восток. Когда настал день, морской ветер немного ослабел, и в небе время от времени проглядывало солнце. Но огромные волны по-прежнему взлетали в такую высь, что «Зоркая», кренясь, взбиралась на каждую, как на холм, на миг зависала на гребне, а потом камнем летела вниз, чтобы снова начать восхождение на следующую волну, зависнуть и упасть. И казалось, это продолжается целую вечность и никогда не кончится.
В тот вечер, после долгого молчания, Боб заговорил.
— Друг мой, — произнес он, — ты как-то раз сказал такое, что мне почудилось: ты твердо уверен, что рано или поздно, но мы придем к какой-то земле. Я не спрашиваю, почему ты так считаешь, но вдруг это очередной обман, новая ловушка, подстроенная Тенью, за которой ты столько времени безрезультатно гонишься? А вдруг она хочет, чтобы ты заплыл дальше, чем позволено заходить в океан человеку? Ибо в чужих морях сила наша слабеет и может совсем изменить нам. А Тень — не устанет, не умрет от голода. Она даже утонуть не может.
Они сидели рядом на гребной скамье, но Гед, повернув к нему голову, посмотрел на него как бы издалека, через разделявшую их широкую бездну. В глазах его была тревога, и он не спешил с ответом.
Наконец он сказал:
— Эстарриол, мы ее догоняем.
Услышав эти слова, Боб почему-то сразу поверил, что Гед говорит правду. И испугался. Но положил руку на плечо друга и сказал:
— Если так — хорошо.
И в следующую ночь на вахте стоял Гед — он просто уже не мог спать в темноте. И не заснул на рассвете, когда настал третий день. По-прежнему они легко летели вперед с неизменной, страшной скоростью, и Боб недоумевал, откуда берутся у Геда силы, чтобы час за часом поддерживать волшебный ветер здесь, в Открытом Море. Собственные силы Боба — о чем он хорошо знал — постоянно слабели, и ему приходилось как бы блуждать вслепую. Они уже столько времени плыли и плыли на восток, что Бобу начало казаться, будто слова Геда сбылись, и они заплыли за истоки моря и зашли за врата дневного света. Гед все время стоял на носу лодки и неотступно смотрел вперед. Но теперь его взгляд устремлялся не на океан — или, по крайней мере, не на тот океан, который видел Боб: протяжение серых, колышущихся вод, уходящее во все стороны до самого горизонта. Перед глазами Геда стояли иные картины, перекрывающие серое море и, как темная пелена, заслоняющие небо. Мрак сгущался, а завеса уплотнялась. Боб не различал того, что открывалось Геду, но он видел лицо друга, неотрывно всматривающегося в серую даль, и когда Боб вглядывался в это лицо, то иногда, на мгновение, и сам видел ту Мглу. Они по-прежнему сидели в одной лодке, но казалось, что Боб один плывет в ней на восток под морским ветром, в то время как Гед, тоже один, идет в то царство, где нет и не может быть ни востока, ни запада, ни восходов, ни закатов солнца. Даже звезд там нет.
И вдруг Гед выпрямился во весь рост на носу лодки и громко заговорил. Волшебный ветер тоже пропал, «Зоркая» потеряла ход и заколыхалась, как щепка, на крупной зыби. Хотя морской ветер дул с прежней силой прямо с севера, коричневый парус обвис и не шевелился. Лодка словно зависла на волнах, она мерно покачивалась на их могучем колыхании и никуда не двигалась.
Гед сказал:
— Убери парус!
Боб поспешил исполнить приказ, а Гед отвязал весла, вставил их в уключины и напряг спину, приготовившись грести.
Боб, который со всех сторон до самого горизонта видел только мощно вздымающиеся и опадающие волны, не понимал, зачем и куда они должны идти на веслах. Но немного погодя он обнаружил, что морской ветер быстро слабеет и волнение на море стихает. Лодка все меньше раскачивалась и подскакивала на волнах, и вдруг оказалось, что она летит вперед под мощными взмахами весел, которыми греб Гед, по почти неподвижному морю. Выглядело так, будто они вдруг очутились в бухте, со всех сторон защищенной землей. Боб все еще не мог разглядеть, что же открылось волшебному зрению Геда. Однако, когда Гед после очередного взмаха весел бросил вперед пристальный взгляд, Боб, хотя и не видел там темный склон под неподвижными звездами, все же постепенно начал различать вдали какую-то мглу, которая медленно приближалась и заползала во впадины меж волнами вокруг лодки. Он видел, что волнение стихает и море становится таким ленивым, будто сплошь забито здесь песчаными отмелями.
Возможно, в это вмешалась колдовская иллюзия, но навести ее могла только такая могущественная сила, в чье существование трудно было поверить. Никто на свете не способен заставить Открытое Море прикинуться сушей. Призвав весь свой здравый смысл и смелость, Боб проговорил Открывающее Заклятье, следя после каждого слова или даже слога, не задрожит ли, как марево, эта странная не то суша, не то отмель посреди океанских пучин. Но ничего подобного не происходило. Заклятие, которое он произносил, не покушалось на магию, сотворившую такую иллюзию. Боб хотел лишь прояснить свое собственное зрение, но, очевидно, его волшебство не имело в этих краях никакой силы. Хотя, возможно, не было никакой иллюзии, а они действительно добрались до края мира.
Не обращая внимания на Боба, Гед продолжал грести, но с каждым взмахом лодка плыла все медленнее. Гед то и дело оглядывался, будто выбирал путь среди проток, отмелей и мелей, которые видел только он один. Лодка подрагивала, словно ее киль касался дна. И хотя под лодкой лежали бездонные морские пучины, она вдруг застряла на мели. Гед достал весла, и уключины натужно заскрипели. Скрежет уключин прозвучал зловеще в мертвой тишине. Другие же звуки: плеск воды, свист ветра, хлопанье паруса — пропали, поглощенные огромным, бездонным молчанием, которое, возможно, ни разу еще не нарушалось с сотворения мира. Лодка не двигалась. Воздух замер — ни легчайшего дуновения ветерка. Море превратилось в песок — призрачный, расплывающийся, мертвый. Ничто не двигалось — ни в темном небе, ни на сухом, каком-то невещественном грунте, простирающемся во все стороны от лодки, в быстро сгущающейся мглистой тьме. Всюду, куда доставал глаз, виднелся только сухой песок.
Гед встал, взял свой жезл, легко переступил через борт лодки. Боб ожидал увидеть, как его друг проваливается в воду и начинает тонуть, поскольку был уверен, что со всех сторон вокруг только море, прикрытое сухой мглистой завесой, которая отрезала их от воды, неба и света. Он кинулся поддержать Геда. Но море исчезло, и Гед спокойно шел по суше, удаляясь от лодки. На темном песке отпечатывались его следы, и Боб слышал, как песок тихонько шуршит у него под ногами.
Жезл Геда начал неярко светиться, но не как чародейный огонь, а настоящим чистым белым свечением, которое постепенно разгоралось и вскоре так засияло, что пальцы волшебника, сжимавшие жезл, стали прозрачно-красными, как раскаленное стекло.
Гед удалялся от лодки широким размашистым шагом, но трудно сказать, в каком направлении. Потому что никаких направлений не было — ни севера, ни юга, ни востока, ни запада — было только удаление и сближение.
Бобу свет жезла в руках Геда казался огромной звездой, медленно уплывающей во тьму. А тьма вокруг него густела и уплотнялась, становилась все чернее, смыкалась все теснее. То же самое видел Гед, смотревший вперед сквозь свет жезла. Спустя какое-то время он увидел Тень на самом дальнем и слабом пределе света, излучаемого жезлом. Тень двигалась по песку навстречу ему.
Поначалу она была бесформенна, но, постоянно надвигаясь на него, принимала человеческие очертания; вскоре Гед узнал в нем своего отца, кузнеца. Едва он узнал его, в тот же миг перед ним оказался не старик, а юноша. И Гед увидел ненавистное лицо Яхонта, красивое и наглое, и серый плащ с серебряной застежкой, и надменную упругую поступь. Взор его, неподвижно устремленный на Геда сквозь разделявший их темный, мглистый воздух, пылал ненавистью. Гед не остановился, лишь слегка замедлил шаг и, продолжая идти, поднял жезл чуть повыше. Свет стал ярче, а Яхонт вдруг превратился в Печварри. Лицо Печварри казалось вздувшимся и бледным, как у утопленника, и он протягивал к Геду руки, маня его к себе. Гед по-прежнему не останавливался и шел шел вперед, и теперь их разделяло всего несколько ярдов. И тогда Тварь, которая над