Волшебник Земноморья — страница 46 из 68

ыльцо, ступенькой ниже Архи, издав при этом какой-то звук: не то «уфф!», не то «фу!». Она очень выросла, но по-прежнему оставалась пухленькой; что бы она ни делала, лицо ее всегда было свежим, точно вишня. Сейчас она разрумянилась от ходьбы.

— Я слышала, ты занемогла. И приберегла тебе несколько яблок.

С этими словами она извлекла откуда-то из-под своего просторного, многослойного черного одеяния камышовую плетенку, в которой золотилось не то шесть, не то восемь чудеснейших яблок. Она прошла посвящение и поступила служительницей в Храм Божественного Короля, где заправляла Коссиль. Но Пенте еще не стала настоящей жрицей, и ей приходилось посещать занятия и петь в хоре вместе с послушницами.

Она объяснила:

— В этом году нас с Полли посылали перебирать яблоки, поэтому мы отложили для себя те, что получше. Сверху они немного завяли, но на вкус совсем свежие. Погляди, разве они не прелесть?

Арха пощупала бледно-золотистую, атласную кожицу яблок и оглядела веточки, на которых еще держались высохшие бурые листочки.

— Выглядят они очень мило, — сказала она.

— Бери.

— Спасибо. Не сейчас. А ты ешь.

Пенте из вежливости выбрала себе самое маленькое и съела его десятью точными, жадными, смачными укусами.

— Мне кажется, я могла бы есть целый день, не останавливаясь, — сказала она. — Мне все мало, никогда не наедаюсь досыта. Лучше бы уж меня определили не в жрицы, а в стряпухи. По крайней мере, готовила бы я получше, чем старая скареда Натабба и, кроме того, вылизывала бы все горшки так, что потом их незачем было бы мыть… Ах да, ты же, наверное, ничего не слышала про Мунит? Знаешь, ей приказали вычистить медные сосуды из-под розового масла: такие длинные, с тонкими горлышками, как у кувшинов, и с пробками. А она сообразила, что их надо вычистить не только снаружи, но и изнутри. И засунула внутрь обернутую тряпкой руку, сама понимаешь, как, а обратно вытащить не может. Она пыталась и так, и эдак, но засело крепко, да рука еще начала вспухать, запястье раздулось, словом, застряло по-настоящему. Тогда она принялась бегать по спальне и вопить: «Никак не могу снять! Не снимается!» Носится она так, кричит, а Пунти, — ты знаешь, он совсем глухой, — решил, что где-то пожар, да как вскочит, да как завизжит, чтобы другие попечители скорее бежали сюда, да спасали послушниц. Уахто как раз в то время доил козу, но сразу выскочил из хлева, чтобы посмотреть, в чем дело. Он оставил ворота открытыми, все дойные козы выбежали из хлева и стали носиться по внутреннему двору, то и дело натыкаясь то на Пунти, то на прочих попечителей, то на девочек. И тут же, не забывай, носится Мунит и размахивает рукой, на которую надет застрявший сосуд. У нее уже была самая настоящая истерика, да и остальные как ополоумели. В этот момент из Храма спустилась Коссиль. И спросила: «Что это? Это что такое?»

Хорошенькое личико Пенте скорчило отталкивающую, презрительную гримаску, не похожую на холодное лицо Коссиль — и в то же время в чем-то настолько напоминающую ее, что Арха фыркнула в приступе неудержимого смеха.

Пенте продолжала:

— «Что это? Что это?» — спрашивает Коссиль. И тогда… в этот самый момент… бурая коза как набежит сзади и как боднет ее… — Тут Пенте, не выдержав, расхохоталась сама, да так, что на глазах у нее выступили слезы. — А Мунит… взяла и ударила… эту козу… своим горшком.

Обе девушки, как безумные, раскачивались взад и вперед в приступах смеха, и, не в состоянии остановиться, задыхаясь, они держались за коленки.

— И тогда Коссиль обернулась… и спрашивает: «Что это? Что это такое?»

Конец истории так и затерялся в смехе. Потом Пенте вытерла себе глаза и нос и, забывшись, принялась за другое яблоко.

После столь сильного приступа смеха Арха почувствовала головокружение. Она заставила себя успокоиться и спустя некоторое время попросила:

— Расскажи мне, Пенте, как ты попала сюда. Я до сих пор ничего не знаю об этом.

— Ну, все произошло очень просто, — затараторила Пенте, — я родилась шестой дочерью у мамочки, да и папочка меня не очень-то любил, и им было бы трудно вырастить всех нас и повыдавать замуж. Поэтому, когда мне исполнилось семь лет, они отвели меня в Храм Божественного Короля и посвятили ему. Это было в Оссаве. Наверно, там оказалось слишком много послушниц, потому что вскоре меня отослали сюда. Впрочем, они могли решить, что из меня может получиться особенно хорошая жрица, — или по другой причине. Но если они так думали, то крепко ошиблись! — сказала Пенте и куснула свое яблоко с комичнейшим выражением лица: сразу и жизнерадостным, и унылым.

— Ты предпочла бы не быть жрицей?

— Предпочла бы? Разумеется! Будь на то моя воля, я бы скорее вышла замуж за свинопаса и жила с ним в хлеву! Я согласна на что угодно, только б не оставаться здесь заживо погребенной; всю жизнь с одними женщинами, в гиблой пустыне, куда никто никогда не приходит! Но сейчас уже бесполезно желать чего-то другого, потому что я прошла посвящение и теперь навеки прикована к этому месту. Однако я надеюсь, что в следующей жизни рожусь танцовщицей в Авабате. Потому что должна же быть хоть какая-то справедливость!

Арха смотрела на нее сверху вниз сумрачным, неподвижно застывшим взглядом. Она ничего не понимала. У нее появилось ощущение, будто прежде она никогда по-настоящему не видела Пенте, не замечала, какая она: круглая, полная жизни, налитая сладким соком, как одно из ее золотистых яблок. Сейчас она казалась Архе прекрасной.

— Значит, Храм для тебя — ничто? — чуть резко спросила она.

Пенте, такая уступчивая, что ее всегда легко было запугать, на этот раз нисколько не встревожилась.

— О, — сказала она, — конечно же, я знаю, что для тебя твои Господа значат очень много, — произнесла она таким безразличным тоном, что Арха была и возмущена, и потрясена. — Для тебя это имеет смысл, потому что ты служишь им, ты их Жрица. И служишь не потому, что тебя поглотили, а потому, что специально родилась для этого. Но ты войди в мое положение! Сама подумай — почему я должна испытывать благоговение по отношению к Божественному Королю? Ведь, если говорить начистоту, то он всего лишь человек, пусть даже и живет в Авабате во дворце с золотой крышей, и дворец этот и вправду, как рассказывают, имеет десять миль в окружности. Ему сейчас примерно пятьдесят лет, и он совершенно лысый. Ты же сама видела его статуи. И я готова биться об заклад на что угодно, что он стрижет себе ногти на руках и ногах и делает все прочее как обыкновенный смертный человек. Разумеется, я знаю очень хорошо, что он также и Бог. Но вот что я думаю: он станет куда божественнее после того, как умрет.

Арха не стала спорить с Пенте, потому что и сама в душе считала самозваного Божественного Императора Всех Каргадских Земель выскочкой, лжебогом, пытающимся воровски присвоить поклонение, причитающееся только истинным и вечным Силам. Но кроме того, в словах Пенте ощущалась какая-то правда, которую она не могла принять, — новая и пугающая. До сих пор она по-настоящему не задумывалась, до чего все люди разные и как по-разному они смотрят на жизнь. Она чувствовала себя так, будто неожиданно увидела совершенно новую планету, огромную и густонаселенную, зависшую прямо за ее окном: чужой и странный мир, в котором ее Боги никого не пугают и ничего не значат. А твердость, с какой Пенте не верила ее Богам, испугала Арху. Испугала настолько, что она сделала вид, будто ничего особенного между ними не произошло.

— Ты права, — сказала она. — Мои Господа мертвы уже долгое, долгое время, к тому же никогда они не были людьми… Послушай, Пенте, ведь я могу призвать тебя к служению Могилам…

И сказала она это с такой искренней добротой, будто предлагала подруге лучшую на свете участь.

Румянец тут же исчез со щек Пенте.

— Да, — сказала она. — Я знаю, ты это можешь… Но я не могу… я не из тех, кто годится для этого.

— Почему?

— Я боюсь темноты, — шепотом сказала Пенте.

Арха легонько фыркнула и притворилась, что обижена, — но ей было приятно. Она выяснила, что хотела. Пенте может сколько угодно не верить в Богов, тем не менее Безымянных Сил, скрытых во мраке, она боится. Как боится их любая человеческая душа.

— Если ты не хочешь, то я не стану призывать тебя, — сказала Арха.

Между ними легло долгое молчание.

— Ты становишься все больше и больше похожей на Тхар, — сказала Пенте своим нежным, томным голоском. — И слава всем Богам, что не на Коссиль. Но ты такая сильная… Я тоже хотела бы быть сильной. Только мне все время хочется есть…

— Так давай, ешь, — сказала Арха, чувствуя свое превосходство и забавляясь создавшимся положением.

И Пенте взяла третье яблоко и неспешно съела его целиком.

Спустя два дня Архе пришлось покинуть свое убежище для совершения ежедневных обрядов Священного Селения. Предстояло принести в жертву Богам-Близнецам козлят-двойняшек, родившихся в этом сезоне; ритуал считался одним из самых важных, и Первая Жрица обязательно должна присутствовать при нем. Потом наступило новолуние — время для исполнения перед Опустелым Престолом Ритуалов Новолуния. И Арха вдыхала одурманивающий дым особых трав, сжигаемых на бронзовом треножнике, а потом, вся в черном, одна танцевала перед Престолом. Ее танец предназначался для незримых душ умерших и нерожденных, и в продолжение танца все эти духи теснились вокруг нее в воздухе, следя за всеми поворотами и вращениями ее ног и медлительными, уверенными движениями рук. Она исполняла песни, смысла которых не знал ни один человек в мире, которые сама она когда-то заучивала слог за слогом вслед за Тхар. Хор жриц, скрытый в темноте за двойным рядом колонн, как эхо повторял за ней странные слова, и воздух в огромном ветхом зале гудел от голосов. Казалось, что витающие в нем духи снова и снова вторят древнему напеву.

Божественный Король из Авабата больше не посылал узников в Священное Селение, и Арха перестала вспоминать тех троих, которые давно уже умерли, чьи тела зарыли в неглубокой могиле где-то внизу, в огромной пещере под Надгробиями Могил.