Тхар снова покачала головой.
— Они действительно всегда носят при себе эти жезлы, но это лишь инструмент, посредством которого действует сила, заключенная в них самих.
— Но как они могут получить такую силу? — допытывалась Арха. — Где они ее берут?
— Все это вранье, — сказала Коссиль.
— Нет, — возразила Тхар. — Все дело в словах. Так мне объяснил человек, который видел одного из великих чародеев Внутренних Земель. Мага, как их там называют. Его захватили в плен во время набега. Он показал им хворостинку и пошептал ей какие-то слова. И вдруг вся веточка покрылась цветами. Маг шепнул ей еще одно слово — и на ней появились крупные яблоки. Потом он сказал еще одно слово, и все исчезло: и хворостинка, и яблоки, и сам чародей. Одно лишь слово — и он исчез, как исчезает радуга, как улетает ветерок, не оставив даже следа. А те, кто наблюдал за ним, не успели и глазом моргнуть. Больше на этом острове никто его не видел. Разве это простое шарлатанство?
— Глупцов всегда легко одурачить, — изрекла Коссиль.
Тхар больше ничего не сказала, она явно не желала продолжать бесполезный спор. Но Архе не хотелось, чтобы разговор на такую захватывающую тему закончился.
— А какие они на вид, эти чародеи? — спросила она. — Правда ли, что они черные с головы до ног, и лишь глаза у них — белые?
— Все они черные и омерзительные. Правда, ни одного из них я своими глазами не видела, — злорадно сказала Коссиль, заерзав всем своим грузным телом на низеньком стульчике и протягивая к огню руки.
— Наверно, это Боги-Близнецы удерживали чародеев подальше от тебя, — буркнула Тхар.
— Сюда колдуны больше не заявятся, — сказала Коссиль.
Тут ярко вспыхнул огонь, разбрызгивая крохотные искорки, по крыше неожиданно забарабанил дождь, а снаружи, за темным дверным проемом, визгливо вскрикнул Манан:
— Ага! Половину мне! Половину!
5. Свет в подземелье
огда приблизилась новая зима, умерла Тхар. Еще летом ее начала мучить изнурительная хворь; из-за этого она, худая и высохшая, превратилась в настоящий скелет, и если раньше говорила мало, то теперь совсем перестала разговаривать. Лишь с Архой Тхар еще время от времени беседовала, когда они оставались вдвоем. Потом прекратились и эти разговоры, и в полном молчании жрица ушла во тьму. Когда ее не стало, Арха мучительно ощутила, как не хватает ей этой женщины. Действительно, иногда Тхар была суровой, но жестокой — никогда. Она учила Арху быть гордой, но не запугивала.
Теперь же с ней осталась одна Коссиль.
Новая Верховная Жрица должна была прибыть из Авабата в Храм Богов-Близнецов весной, а до этого времени Архе и Коссиль предстояло вдвоем руководить Священным Селением. Старшая жрица величала девушку «госпожой», и, если Арха что-то приказывала, соглашалась с ней. Но Жрица Могил вскоре поняла, что ей лучше ничего не приказывать Коссиль. Арха имела право приказывать, но у нее не было силы заставить Коссиль повиноваться. Следовало обладать великой силой, чтобы противостоять обуревавшей Коссиль жажде власти и выдерживать ее ненависть ко всем, кем она не имела права помыкать.
Когда Арха, благодаря нежной Пенте, узнала о существовании безверия и приняла это, как реальность, она смогла лучше понять Коссиль. В сердце Жрицы Короля никогда не было подлинного благоговения ни перед Безымянными, ни перед какими-либо другими Богами. Для нее вообще не существовало в мире ничего святого, кроме власти и силы. Теперь власть сосредоточилась в руках Императора Каргадских Земель, и для нее этот король действительно был Божественным, и она служила ему верой и правдой. Но и храмы, и все, что в них совершалось, существовало лишь как зрелище для посторонних, Могильные Камни были самыми обыкновенными камнями, Атуанские Могилы — темными норами в земле, пусть даже страшными, но пустыми. Если бы у нее хватило власти, то Коссиль покончила бы с богослужением перед Опустелым Престолом. Но тогда она расправилась бы и с Первой Жрицей.
Стремление Коссиль к безграничной власти в Селении Арха обнаруживала не сразу, а постепенно, и поняв тайные желания Жрицы Короля — не испугалась. Тхар помогла ей разгадать Коссиль, не говоря об этом прямо.
В первые дни болезни, перед тем, как окончательно замолчать, Тхар просила Арху заходить к ней почаще и беседовала с ней. Тогда она многое рассказала Архе: о деяниях нынешнего Божественного Короля и его предшественника, о нравах и обычаях Авабата — одной из наиболее важных вещей, о которых надлежало знать Жрице, — и, честно говоря, в ее рассказах не часто встречались вещи, лестные для Божественного Короля или его двора. Рассказывала она о своей жизни, а также описала Архе ее предшествующую жизнь: какой она была, что делала, как выглядела, и при этом иногда — не слишком часто — намекала, что в теперешней своей жизни Арха может столкнуться с большими трудностями и опасностями. При этом ни разу не упоминалось имя Коссиль. Но Арха была питомицей Тхар на протяжении одиннадцати лет, и она научилась понимать ее с полуслова по легким намекам, по смене интонаций.
Когда покончили с мрачными хлопотами Траурного Ритуала, Арха стала избегать Коссиль. Завершив утомительную работу по отправлению ежедневных церемоний и обрядов, она спешила в свое уединенное жилище, а как только позволяло время, шла в комнату позади Престола, открывала люк и спускалась вниз, в темноту. Днем или ночью — там это не имело никакого значения — она продолжала целеустремленно и планомерно исследовать свои владения. Подмогилье, это самое святое место, считалось запрещенным для всех, кроме Первой Жрицы и ее наиболее верных евнухов. Всякий человек, посмевший туда вступить, будь то мужчина или женщина, навлекал на себя гнев Безымянных, а значит, верную смерть. Но среди всех правил, заученных Жрицей, не было ни одного, которое воспрещало бы чужакам вход в Лабиринт. Правда, такое правило и не нужно, если подумать хорошенько. Попасть в Лабиринт можно только через Подмогилье. А нужны ли мухе правила, предписывающие ей не влетать в паутину?
Поэтому она частенько брала с собой Манана в более близкие части Лабиринта, чтобы он понемногу изучал подземные туннели. Он не любил ходить в Лабиринт, но, как всегда, повиновался ей. Арха была уверена, что евнухи Коссиль — Дуби и Уахто — знали дорогу в Комнату Цепей и обратно из Подмогилья наверх, но не больше; она никогда не брала их с собой в Лабиринт.
Арха не хотела, чтобы тайные пути знал кто-то еще, кроме Манана, абсолютно ей преданного. Лабиринт принадлежал ей, ей одной. Она решила обследовать весь Лабиринт. Много осенних дней она скиталась по его бесконечным коридорам, но оставалось еще много ходов и комнат, куда она ни разу не заглядывала. Арха уставала от распутывания огромной, бессмысленной паутины туннелей и коридоров, у нее болели ноги, а разум одолевала скука, потому что приходилось без конца считать и пересчитывать повороты и ответвления, которые были пройдены и которые еще поджидали впереди. Она не могла понять, зачем нужно было все туннели выкладывать камнями, как мостовые в городе? Наверно, все это сделано лишь с одной целью, решила она, чтобы запутать и сбить с толку любого, кто будет здесь ходить, и чтобы даже она, Первая Жрица, чувствовала себя здесь лишь ничтожной мухой, запутавшейся в огромной паутине.
Поэтому с наступлением зимы она ограничила исследования одной Палатой: ее алтарем, нишами в задней части здания, помещениями за алтарем и под алтарем, где были комнаты, сплошь заставленные сундуками и ящиками; она изучала содержимое этих сундуков, коридоры и чердаки, пропыленную полость под куполом, где гнездились сотни летучих мышей; фундамент Храма и подвалы под фундаментом, которые служили своего рода прихожей для черных подземных коридоров.
Ее ладони и рукава пропахли сухим, сладковатым запахом мускуса, который распался в пыль, пролежав восемь веков в одном из сундуков, лоб ее постоянно был запачкан прилипшей черной паутиной. Она могла часами стоять на коленях, изучая резьбу на чудесном, источенном временем кедровом сундуке — подарке какого-то короля, жившего всего лишь несколько веков спустя после того, как Безымянные из Могил начали править этими местами. На рельефах был изображен сам король — крохотная оцепенелая фигурка с большим носом, — а также Престольная Палата, какой она была тогда: приплюснутый купол и портики с тяжелыми колоннами, — все это искусно вырезанное по дереву каким-то художником, который обратился в прах неведомо сколько веков назад. А вот и она, Первая Жрица, вдыхающая дурманящие пары с бронзового треножника, а потом пророчествующая, или советующая что-то королю, нос которого в этой сцене отломился от основания рельефа. Лицо самой Жрицы было слишком маленьким, чтобы различать его черты, но Архе казалось, что это ее собственное лицо. И ей очень хотелось вспомнить, что она сказала тогда этому королю с большим носом, и благодарил ли он за совет.
У Первой Жрицы были излюбленные места в Престольной Палате, как у других бывают любимые укромные местечки где-нибудь в солнечном доме, где можно спокойно посидеть и помечтать. Чаще всего она забиралась в одну маленькую получердачную каморку, расположенную над комнатой с одеждой. Там хранились старинные платья и костюмы, оставшиеся от тех времен, когда великие короли и вожди являлись почтить Священное Селение и Атуанские Могилы. Эти люди понимали, что есть на свете власть, намного превосходящая их собственную — и вообще любую власть, какую может иметь в своих руках человек. Порой их дочери-принцессы надевали на себя эти нежные шелка, расшитые топазами и темными аметистами, и вместе со Жрицей Могил танцевали перед алтарем. В одной из сокровищниц были картинки, нарисованные на маленьких табличках из слоновой кости, и на них изображались такие танцы, а также короли и вожди, ожидающие у дверей Палаты, ибо уже тогда ни один мужчина не смел ступить на землю Могил. А девушки входили и танцевали вместе с Жрицей — да, они приходили и танцевали в своих белых шелках. Сама Жрица была одета в грубое облачение из черной домотканой ткани — как она одета теперь и как была одета всегда: только такую одежду она обязана носить всю жизнь; но ей нравилось приходить сюда и перебирать руками душистые, н