Да, пренеобычайные события описаны Одоевским в «Сказке о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в светлое воскресенье поздравить своих начальников с праздником».
Но необычные только на первый рассеянный взгляд. А если подумать, можно представить себе: наутро Иваны Богдановичи карточные вместе со своими подчиненными отправились на службу. А там, пожалуй, никто и не заметил бы подмены, потому что и прежний Иван Богданович давным-давно перестал быть действительно одушевленным.
Что же заменяет души у тех, кто даже не то чтобы продал свою душу дьяволу, — как бывало в давние времена, — а просто потерял ее ненароком, словно мелкую монету или носовой платок? Потерял, да и не заметил; либо заметил, да поленился поискать — не велика потеря.
... Проверяя себя, как привык он, Гоголем, Одоевский мог подумать: вот Собакевич, была у него душа — должна была быть, — да тихо почила в своем обиталище, со всех сторон стесненная салом и мясом. А Чичиков спрятал душу в знаменитую свою шкатулку, между купчими. Или душа Плюшкина; задохнулась она в пыли, в тлении, а паук заткал ее своей паутиной. А Ноздрев? Нагулялась душа его на веселой ярмарке, Ноздрев поймал беглянку и хорошо, если не прибил под пьяную руку, да и выменял на лошадь, на собаку какую-нибудь брудастую, проиграл в шашки...
Души, забытые в придорожных кабаках, утонувшие в канцелярских чернильницах, заложенные в ломбардах, износившиеся, траченные молью. А чаще — проданные их владельцами за недорогую цену.
Борьба с эпидемией «обездушивания», этой нравственной чумы, становится главным в творчестве Одоевского. В развитие темы один из героев романа «Русские ночи» читает своим друзьям записки последних уцелевших жителей фантастического «Города без имени» — некогда богатого и могущественного.
Бентамиты
«Давно, давно, в восемнадцатом столетии, все умы были взволнованы теориями общественного устройства; везде спорили о причинах упадка и благоденствия государства; и на площади, и на университетских диспутах, и в спальне красавиц, и в комментариях к древним писателям, и на поле битвы.
Тогда один молодой человек в Европе был озарен новою, оригинальною мыслию. Нас окружают, говорил он, тысячи мнений, тысячи теорий; все они имеют одну цель — благоденствие общества, и все противоречат друг другу... Говорят о правах человека... но что может заставить человека не переступать границ своего права?.. Одно — собственная его польза!..
Что бесполезно — то вредно, что полезно — то позволено. Вот единственное твердое основание общества! Польза и одна польза — да будет вашим и первым и последним законом! Пусть из нее происходить будут все ваши постановления, ваши занятия, ваши нравы; пусть польза заменит шаткие основания так называемой совести, так называемого врожденного чувства; все поэтические бредни... — и общество достигнет прочного благоденствия».
Так проповедовал английский философ Иеремия Бентам. Ученики его — бентамиты — отыскали необитаемый остров и там, «вдали от мечтателей», принялись осуществлять систему учителя.
«Колония процветала, — говорится далее в этих записках. — Общая деятельность превосходила всякое вероятие. С раннего утра жители всех сословий поднимались с постели, боясь потерять понапрасну и малейшую частицу времени, и всякий принимался за свое дело: один трудился над машиной, другой взрывал новую землю, третий пускал в рост деньги... В обществах был один разговор — о том, из чего можно извлечь себе пользу? Появилось множество книг по сему предмету... Девушка вместо романа читала трактат о прядильной фабрике; мальчик лет двенадцати уже начинал откладывать деньги на составление капитала для торговых оборотов.
... Одно считалось нужным — правдою или неправдой добыть себе несколько вещественных выгод. Этому искусству отцы боялись учить детей своих, чтоб не дать им оружия против самих себя... Но юный бентамит с ранних лет из древних преданий, из рассказов матери научался одной науке: избегать законов божеских и человеческих и смотреть на них как на одно из средств извлекать себе какую-нибудь выгоду. Нечему было оживить борьбу человека; нечему было утешить его в скорби. Божественный, одушевляющий язык поэзии был недоступен бентамиту. Великие явления природы не погружали его в ту беспечную думу, которая отторгает человека от земной скорби. Мать не умела завести песни над колыбелью младенца... Все отвлеченные... мысли, связывающие людей между собой, показались бредом; книги, знания, законы нравственности — бесполезною роскошью. От прежних славных времен осталось одно слово — польза».
Бентамитов сгубили не эпидемии и не голод — все это обрушилось на город позднее, а сама невозможность существовать без того, что их пророку казалось бесполезным, а на самом деле составляет смысл жизни.
«Неужели и вправду неизбежно, что раньше или позже люди увидят себя среди развалин города бентамитов? — думал Одоевский. — Или развалины эти все же на окольной тропе, а есть истинная дорога, человеческая?»
Пожалуй, единственный способ ответить на этот вопрос — представить и изобразить будущее. Одоевскому это не кажется неосуществимым: «Я уверен, — пишет он, — что всякий человек, который, освободив себя от всех предрассудков, от всех мнений, в эту минуту господствующих, и отсекая все мысли и чувства, порождаемые в нем привычкою, воспитанием, обстоятельствами жизни, его собственными и чужими страстями, предастся инстинктивному свободному влечению души своей, — тот в последовательном ряду своих мыслей найдет непременно те мысли и чувства, которые будут господствовать в близкую от него эпоху».
С этой верой во всесилие мечты Владимир Одоевский отправляется в долгое свое воображаемое путешествие; присоединимся же и мы к нему.
Все дарования — мыслителя, философа-любомудра, фантаста, сказочника — объединились в стремлении увидеть будущее; именно увидеть, а не придумать.
И дата выбрана. «По вычислениям некоторых астрономов, комета Вьелы должна в 4339 году, то есть 2500 лет после нас, встретиться с Землей, — пишет Одоевский. — Действие романа происходит за год до сей катастрофы».
Сказка будущего
Итак, в 4338 год!
С поверхности Земли люди вырвались во внеземное пространство — это первое, что поражает в России сорок четвертого столетья чужеземца-путешественника, от имени которого ведется повествование. «Нашли способ сообщения с Луною; она необитаема и служит только источником снабжения Земли... Путешественники берут с собой разные газы для составления воздуха, которого нет на Луне».
И вместе с завоеванием надземного пространства другим станет само мышление наше, — предсказывает Одоевский. «Новому труженику науки будет предстоять труд немалый: поутру облетать (тогда вместо извозчиков будут аэростаты) с десяток лекций, прочесть до двадцати газет и столько же книжек, написать на лету десяток страниц и... поспеть в театр; но главное дело будет: отучить ум от усталости, приучить его переходить мгновенно от одного предмета к другому; изощрить его так, чтобы самая сложная операция была ему с первой минуты легкою; будет приискана математическая формула для того, чтобы в огромной книге нападать именно на ту страницу, которая нужна, и быстро расчислить, сколько затем страниц можно пропустить без изъяна».
Когда комета Вьелы столкнется с Землей, люди как-то (вероятно, при помощи летательных аппаратов) на время покинут нашу планету и избегнут гибели.
Они сильны, они подчинили себе природу; «огнедышащие горы в холодной Камчатке... употреблены, как постоянные горны для нагревания сей страны. Построены теплохранилища... машины гонят по трубам тепло — с юга на север. Вся страна превратилась в сад, где растут плодовые деревья, изобретенные здешними садовниками».
Но что случится с человечеством? Каким оно придет в тот бесконечно далекий век; ведь чтобы выдержать самое грозное испытание, необходимы не только изобретательность техники, мудрость науки, но и все силы сердца — сплоченность, самоотверженность.
— Нет, мы не стали бентамитами, — словно бы отвечает Одоевский из бесконечной дали времени. — Увеличившееся чувство любви к человечеству достигло того, что люди не могут видеть трагедий и удивляются, как мы могли любоваться видом нравственных несчастий, точно так же, как мы не можем постигнуть удовольствия древних смотреть на гладиаторов».
С самых первых месяцев жизни ребенка учат выражать свои мысли и чувства не только словами, но и на языке нот. От этого увеличивается понимание людьми друг друга, и Министру примирений остается не так уж много работы.
Музыка и любомудрие в тот далекий век станут сопровождать человека от детства до старости; точно так же, как от детства до старости они сопровождали Одоевского.
Возникли новые удивительные музыкальные инструменты. Вот чужеземец, от имени которого ведется повествование, вместе с другими гостями попадает в сад первого министра. Одна из дам в платье из эластического хрусталя подошла к бассейну, и в то же мгновение «журчание превратилось в прекрасную тихую музыку: таких странных звуков мне еще никогда не случалось слышать; я приблизился к моей даме и с удивлением увидел, что она играла на клавишах, приделанных к бассейну: эти клавиши были соединены с отверстиями, из которых по временам вода падала на хрустальные колокола и производила чудесную гармонию»...
И вот мы в Кабинете Редкостей — огромном здании, построенном на самой середине Невы и имеющем вид целого города... Многочисленные арки служат сообщением между берегами; из окон виден огромный водомет, который спасает приморскую часть Петербурга от наводнений. Ближний остров... занят огромным крытым садом, где растут деревья и кустарники, а за решетками, но на свободе, гуляют разные звери; этот сад есть чудо искусства! Он весь построен на сводах, которые нагреваются теплым воздухом постепенно, так, что несколько шагов отделяют знойный климат от умеренного; словом, этот сад — сокращение всей нашей планеты; исходить его то же, что сделать путешествие вокруг света».