Так бывало, что подозрительность, даже ненависть к «инородцам», к маленькому мирному племени, веками живущему рядом, вдруг охватывала окрестных жителей; потом все успокаивалось, должно успокоиться, если только этот внезапный взрыв не станут поддерживать власти и люди просвещенные. Какой же опасной становится ненависть, преследующая свои жертвы уже не ощупью, а в черном свете ложного знания!
Следствие, а за ним и суд ухватились за слухи. По грубо сфабрикованным уликам, «в убийстве... с целью принесения в жертву языческим богам» была обвинена группа вотяков. Страшно прозвучал приговор, словно продиктованный другими, темными веками. За полной необоснованностью он дважды отменялся сенатом. Теперь, когда дело слушалось в последний, третий раз, защиту мултанцев взял на себя Владимир Галактионович Короленко — для многих в нашей стране олицетворявший самое правду и справедливость.
Нелегкая задача выпала на долю защитников. Присяжные были предубеждены.
Предубеждение и враждебность! А тут еще профессор Смирнов, автор монографии о вотяках, приглашенный в суд экспертом, берется доказать, что сам народ признает необходимость человеческих жертв. Правда, в вотском фольклоре подходящих свидетельств профессору отыскать не удалось, но вот сказка о злой мачехе, бытующая у черемисов, народа родственного.
Злая мачеха прикидывается больной и говорит мужу: «Поди в лес к колдунье, она скажет, что сделать, чтобы я стала здорова». Муж отправляется в лес. А злая мачеха переодевается колдуньей, бежит сама в назначенное место и говорит от имени колдуньи, что для выздоровления жены нужно убить ее пасынка. С ужасом отказывается муж совершить это преступление; но злая мачеха делает вид, что совсем разболелась, опять посылает мужа к колдунье и обманом добивается, наконец, своего.
— Мы видим, что божества черемисского эпоса не прочь полакомиться человечиной, — заключает научный эксперт Смирнов.
Но ведь это фальшивое, насквозь ложное толкование сказки — с гневом отвечает Короленко. Если смотреть глазами Смирнова, то список «виновных» народов придется расширить так, что он охватит чуть ли не весь мир. Откроем хотя бы собрание народных сказок А. Н. Афанасьева, и мы сразу натолкнемся на сходные сюжеты.
Перечитаешь щемящие душу сказки о мачехе и падчерице, мачехе и пасынке (а они есть чуть ли не у всех народов мира), и не только умом — сердцем поймешь, что одна мысль в них: зло, кровавая жертва приводят только ко злу и крови. И сложены эти сказки для того, чтобы унизить и проклясть зло.
Во всех таких сказках, и в той, которая была приведена на суде, народ не признает, а с гневом, ненавистью отвергает бытовавший, может быть, тысячи и тысячи лет назад обряд кровавых жертвоприношений. Он не забывает этот давний, к счастью, навсегда умерший обряд только для того, чтобы и нынешние люди, мы с вами, всегда помнили: от зла — зло, от крови — только кровь, от жестокости — народное горе.
Вот что увидели в оболганной сказке присяжные, когда словом Короленко и других защитников и ярко просиявшим светом народной мудрости был рассеян туман предубеждения и враждебности. Увидели и вынесли оправдательный приговор.
Правда сказки победила ложь.
Глава двенадцатая. Прекрасный и трагический мир Перро.
Отец и сын
Пудреный парик, завитый по моде, обрамляет высокий лоб; голова несколько откинута, что придает Шарлю Перро гордое, даже надменное выражение, впрочем, объяснимое — он красноречивый адвокат, архитектор, служивший при дворе, в «ведомстве королевских построек», признанный ученый и поэт, член Французской академии.
Во Франции умы возбуждены спором между древними и новыми. Первые утверждают: литература, как и все искусства, достигла высшего совершенства в античные времена. А новым представляется, что писатели современные, идя своими путями, открыли и еще откроют человечеству многое, неведомое даже самым гениальным грекам и римлянам.
Наступил 1697 год; век Шекспира и Сервантеса приближается к концу. Шарлю Перро, автору четырехтомного исследования «Параллель между древними и новыми», признанному вожаку новых, 68 лет.
Случается, кто-либо из коллег, поговорив с Перро о его поэтических и ученых трудах с той уважительной серьезностью, которую предмет заслуживает, упомянет и о недавно вышедшем томике — «Истории, или Сказки былых времен (Сказки моей Матушки Гусыни) с моральными поучениями»:
— А знаете ли, «Матушка Гусыня» пользуется успехом; особенно у дам, разумеется.
Одна фраза, и разговор возвращается к темам серьезным. Так чего стоит, чем уж так примечательна небольшая книжечка с нарочито простонародным заголовком?
Разве только тем, что в ней Красная Шапочка впервые отправляется в опасное путешествие через лес, где бродит голодный волк, к больной бабушке, с гостинцами — пирожком да горшочком масла; и путешествие это с той самой поры будет повторяться в воображении каждого ребенка всех поколений и всех стран.
И в ней принцесса заснет ровно на сто лет. А когда минет срок, громадные деревья, выросшие вокруг замка, колючие кустарники и терновник расступятся перед принцем; он войдет в объятый сном дворец, в опочивальню принцессы и, пораженный ее красотой, опустится на колени; а она, открыв глаза, нежно взглянет на суженого и скажет:
— Это вы, принц? Долго же вас пришлось дожидаться.
И в этой самой книжке мельник оставит сыновьям наследство: старшему — мельницу, среднему — осла, а невезучему младшему — одного только кота.
— Ничего не поделаешь, — сам себе скажет младший сын, — съем кота, сделаю себе муфту из его шкурки, а потом придется умереть с голоду.
Но он не исполнит жестокого намерения, а, напротив, закажет для кота сапоги, чтобы тот мог с некоторым удобством бродить по свету, искать счастья. Кот в сапогах после многих приключений придет к людоеду в его замок и с самым простодушным видом скажет:
— Меня уверяли, что вы обладаете даром превращаться не только в самых больших животных, льва или слона, но так же точно и в самых маленьких, например, в крысу или мышь; должен признаться, я считаю это совершенно невозможным!
— Для меня нет невозможного, советую вам это запомнить, сударь, — ответит тщеславный людоед и в ту же минуту сделается мышью.
Хитрющий кот бросится на мышь и съест ее, а замок подарит своему хозяину, придумав ему в придачу громкий титул и звонкое имя: Маркиз де-Карабас.
... Когда почтенный коллега снисходительно похвалит «Матушку Гусыню», Шарль Перро ответит столь же небрежной, мимолетной улыбкой и, может быть, в глубине души обрадуется тому, что сказки подписаны именем сына: «П. Дарманкур».
— Юноша... — неопределенно отзовется он не то с просьбой о снисхождении, не то с гордостью.
И с того самого памятного для истории сказки 1697 года столетиями будет идти в науке спор: кто же в действительности автор сказок «Матушки Гусыни». Сам Шарль Перро, как считает большинство исследователей? Но тогда что побудило его скрыться за другим именем? Неужели одна лишь боязнь уронить себя во мнении света сочинениями, причисляющимися к жанрам «низким»? Или и вправду сказки написал сын Перро? Вот ведь и посвящение к книге начинается словами: «Ваше высочество. Вероятно, никто не найдет странным, что ребенку пришло в голову сочинить сказки, составляющие этот сборник; однако все удивятся, что у него хватило смелости вам их поднести». Но если автор — П. Дарманкур, то как объяснить, что, рано и блестяще начав литературный путь, он больше ничем выдающимся себя не проявил?
А можно представить, что было так: сказки создавались Шарлем Перро тогда, когда сын его (которому в год их опубликования восемнадцать лет) был ребенком; это слово не случайно возникло в посвящении. То, что детское воображение приняло, Шарль Перро через много лет записал. И в память о давних счастливых вечерах, совместных мечтаниях, общих поисках путей спасения героев, попавших в беду, в память об этом, записав сказки, рожденные любовью к сыну, отец дал им и сыновье имя. Значит — и отец и сын; мудрость и талант взрослого и наивная фантазия ребенка. А в благодарную память о том, что сказки писались гусиным пером, увековечена еще и матушка Гусыня. Что ж, возможно и такое решение давнего спора.
Мир сказки
Шарль Перро стал отцом будучи уже совсем немолодым и, готовясь к отцовству, долгие годы думал о тайной границе, отделяющей одно поколение от другого, детство от взрослости. Он говорил себе: нельзя взваливать на плечи ребенка наследие прошлого, где правда переплелась с ложью, вечное с отмирающим. В первые годы жизни надо оберечь его на торной дороге, по которой в грязи, в крови катится карета времени. Но как сберечь? Как подготовить ребенка ко встрече со взрослостью?
За столетие до рождения Перро соотечественник его Ноэль де Фейль нарисовал картину вечера в крестьянской семье. Когда домочадцы умолкали, занятые рукоделием, добряк Робен начинал рассказывать сказки — об аисте, о тех временах, когда животные разговаривали; о том, как лиса крала рыбу у рыбака; как собака и кошка отправлялись в дальнее путешествие; о льве, царе зверей, который сделал осла своим наместником; о вороне, которая каркала и потеряла сыр; о том, как он, Робен, увидел фей, водивших хоровод близ источника у рябины, и разговаривал с ними.
В долгой своей жизни Шарль Перро встречался со многими народными сказочниками, потомками добряка Робена; в голове Перро бережно хранилось не меньше французских народных сказок, чем собрано сказок восточных в «Тысяче и одной ночи». И так уж устроено его воображение, что запечатлевало оно не только волшебные истории, извека существовавшие, но и другие — те, что безмолвно поверяли ему древние замки, отражающиеся в спокойных водах Луары, и старые мельницы, старые деревья — всё, всё!
Мир сказки! Кто же будет обитать в нем? Какими чертами, дающими право войти в сказку, наделит создатель этого мира своих героев: принцесс и принцев, дровосеков и людоедов, говорящих котов и волков?