... Отвергнутый тогда, в юности, морским ведомством, Сент-Экзюпери становится летчиком и чувствует, что нашел истинное призвание.
— Я нуждаюсь в этом. Я испытываю в этом одновременно физическую и душевную необходимость. Какое славное ремесло! — будет он повторять.
В 1921 году французский авиапромышленник, талантливый инженер Латекоэр, организует почтовую линию Тулуза — Дакар, из Франции в Марокко через Испанию, а потом почтовые линии в Южной Америке. Сент-Экзюпери становится пилотом компании Латекоэра «Аэропосталь».
В основе замысла Латекоэра, казалось бы, простая экономия времени. Самолету, даже тогдашнему, понадобится в семь раз меньший срок, чтобы доставить письмо из Марокко во Францию. Но не только это принесли в жизнь почтовые самолеты.
Экзюпери родился в 1900 году. Наступающий век был крылатым. В войну четырнадцатого года люди впервые почувствовали, что крылья могут привести человечество и к гибели; надо открыть для них иные цели.
Друг Экзюпери по авиалинии, Дидье Дора, участвовал в июльском наступлении восемнадцатого года. Из шестидесяти четырех летчиков-бомбардировщиков одному Дора посчастливилось вернуться. После войны он и его друзья испытывали величайшую потребность доказать — самим себе прежде всего, — что самолеты не орудие убийства, не хищные птицы, что люди недаром столько столетий — еще от Икара — мечтали о крыльях.
Полеты над Сахарой и над морем очень опасны. Черт с ней, с опасностью, лишь бы во имя жизни.
— Они несли бомбы, — говорил Латекоэр. — Им надо скорее научиться перевозить почту.
На одном из самолетов Экзюпери увидел изображение аиста — значок военной эскадрильи.
«Пусть аист вспомнит свое предназначение», — подумал он.
И еще: век, с которым Антуану де Сент-Экзюпери довелось одновременно появиться на свет, был веком Скорости. Война и смерть подчинили Скорость себе. Наступал черед Скорости послужить жизни.
В сказке Маленький принц попадет на крошечную, очень быстро вращающуюся планетку.
— Тяжелое у меня ремесло, — скажет ему фонарщик — обитатель планеты, утирая пот со лба. — Когда-то это имело смысл. Я гасил фонарь по утрам, а вечером зажигал. Оставался еще день, чтобы отдохнуть, и ночь, чтобы выспаться...
— А потом уговор переменился? — спросил Маленький принц.
— Уговор не менялся, — ответил фонарщик. — В том-то и беда! Моя планета год от году вращается все быстрее, а уговор остается прежний.
Если подумать, в этом труде без отдыха есть прекрасный смысл. Прислушайся, вглядись: все приносит добрые вести тому, кто сумеет их разгадать, или предупреждает об опасности.
Человеку кажется, что лампа, которую он зажег, освещает только его стол. Но свет ее летит в пространство. «Как призыв», — напишет Экзюпери.
Ночью в пустыне он выйдет из дома. Бабочки и стрекозы ударятся о фонарик. «Эти насекомые подсказывают мне, что надвигается песчаная буря с востока, она вымела зеленых бабочек из далеких пальмовых рощ. На меня уже брызнула поднятая ею пена... Неистовая радость переполняет меня — я почуял опасность, как дикарь, чутьем...»
Все переговаривается между собой: человек с другим человеком, люди и природа; мир пронизан нитями взаимных общений, скреплен ими. Славно, что фонарщик на крошечной планетке выполняет уговор, как это ни трудно ему.
И славное ремесло у почтового летчика.
— Стоит ли рисковать жизнью ради бумажек — писем? — спрашивали себя пилоты линии.
«Понемногу они почувствовали, что среди писем непременно найдется по меньшей мере одно, которое сообщит хоть крупицу мира и надежды кому-то, охваченному отчаянием», — напишет Сент-Экзюпери.
Крылатый век выделывал свою душу; чем могущественнее он был, тем важнее это становилось для самого существования человечества.
Надвигался фашизм. «Поборники новой религии не допустят, чтобы многие... рисковали жизнью ради спасения одного, — предупреждал Экзюпери. — Эти люди прикончат тяжелораненого, если он затрудняет передвижение армии». И еще: «Мораль эта (фашизма) объясняет, почему личности следует принести себя в жертву обществу. Но она не сумеет объяснить, почему коллектив должен жертвовать собой ради одного человека — почему тысячи умирают, чтобы спасти одного от тюрьмы или несправедливости... А между тем именно в этом принципе, который так резко отличает нас от муравейника, и заключается прежде всего наше величие».
«Скорбь одного равна скорби всего мира», — писал Сент-Экзюпери.
В небе. Маленький принц
Две — такие короткие — жизни дано было ему прожить: одну на Земле Людей, другую — на небе; хочется сказать — Небе Людей.
Друг Сент-Экзюпери летчик Анри Гийоме учил Антуана видеть Испанию, над которой пролегала трасса, глазами пилота.
Странно, но, пожалуй, скорее всего, земля Гийоме походила на детский рисунок: ребенок словно не замечает ненужное, но выделяет самое для него главное — так кошка становится больше дома.
— Берегись ручейка западнее Мотриля, — говорил Гийоме, показывая еле различимую голубую жилку. — При неумелой посадке он превратит самолет в сноп огня.
«О да, я буду помнить мотрильскую змейку», — напишет Экзюпери.
Злая змейка еще раз мелькнет в воображении писателя, когда в войну, далеко от Испании, он станет думать о последних минутах Маленького принца.
Гийоме рассказывал не о Лорке — большом городе, но о маленькой ферме возле Лорки. О ее хозяине. И хозяйке. Их дом стоял на горном склоне, их окна светили далеко.
«Эти люди всегда готовы были помочь людям своим огнем», — писал потом Экзюпери.
— Он забирался в кабину самолета движениями немного тяжеловесными, движениями невозмутимого великана; казалось, он усаживается в кресло пилота, чтобы поразмыслить, — рассказывает лучший друг Антуана Леон Верт. — Самолет был для него способом вернуться в волшебное прошлое, частью волшебной сказки. Так однажды в летний день он взял на борт «симуна» моего сына Клода, которому было тогда двенадцать лет, поднялся с ним в воздух и, пролетев с полсотни километров, описал три или четыре круга над старым домом и садом, где играл и мечтал, когда был маленьким, — свое детство он соединял с детством восхищенного пассажира... Небо Людей. Небо Экзюпери. Кажется, что точнее всего назвать его — Небо Детства.
Да, Небо Детства... Страну детей, где есть все или почти все, о чем мечтает ребенок, и от которой всякого рода «воскресные школы» благопристойных детских книжек отдалены на космические расстояния, открыл флорентинец Коллоди — читатели его знают по книге «Приключения Пиноккио».
За это географическое открытие Пиноккио, первому герою сказки, вступившему на берег Страны Детей (она называлась «Страна Развлечений»), сооружен близ Флоренции памятник.
Уговаривая Пиноккио отправиться в Страну Развлечений, его друг Фитиль рассказывал этому доверчивому деревянному человечку:
— Там нет ни школ, ни учителей, ни книг. Там не надо учиться. В четверг там выходной день, неделя же состоит из шести четвергов и одного воскресенья. Представь себе, осенние каникулы начинаются там первого января и кончаются тридцать первого декабря... Так должно быть во всех цивилизованных странах.
Пиноккио убедился, что Фитиль не обманул его.
Население этой удивительной страны, свидетельствует Коллоди, состояло исключительно из детей. На улицах царило такое веселье, такой шум и гам, что можно было сойти с ума. Всюду бродили стаи бездельников. Они играли в орехи, в камушки, в мяч, ездили на велосипедах, гарцевали на деревянных лошадках, бегали переодетые в клоунов, глотали горящую паклю, гоняли обручи, разгуливали, как генералы, с бумажными шлемами и картонными мечами, смеялись, кричали, хлопали в ладоши, свистели и кудахтали. А на стенах домов можно было прочитать написанные углем лозунги: «Да здравствуют игружки», «Мы ни хатим ф школу!», «Далой орихметику!»
— Ах, какая прекрасная житуха! — говорил Пиноккио, когда встречал Фитиля.
Но прошло некоторое время, и нечто странное случилось с Пиноккио. На теле его выросла серая шерстка, уши удлинились, он стал ходить на четвереньках, и вместо слов из его горла вырывался пронзительный рев.
А еще через известный срок ко всем развлечениям, которыми так богата эта страна, прибавилось еще одно, и яркая цирковая афиша известила мальчиков:
Сегодня будет впервые представлен публике
прославленный ОСЛИК ПИНОККИО,
называемый «Звезда танца».
Да, ничего не поделаешь, и у Страны Развлечений свои недостатки.
Но все-таки первая Детская Земля была открыта. И люди уже не должны были забыть и не забудут о существовании отличного от Мира Взрослых Мира Детей, отныне владеющего странами, островами и полуостровами, а не только чердаками, пустырями и дворовыми закоулками. И, раз начавшись, история детских географических открытий не прервется. Вскоре английский сказочник Джеймс Барри откроет остров Гдетотам.
Летающему мальчику Питеру Пэну, хозяину острова, так же, как Пиноккио, воздвигнут памятник на его родине.
На острове все радует глаз. Лес, за ним прелестная лагуна.
Тут, рассказывает Джеймс Барри, нет скучных пауз между приключениями, тут чудесам тесно — словом, все как надо. В лесу и заливе — лето, а на реке — зима; на острове все четыре времени года могут смениться, пока кувшин наполнится родниковой водой.
Тут светящиеся пятнышки скользят в траве — это просто-напросто феи. Среди деревьев крадутся к водопою львы, а по глади залива скользит корабль пиратов, еще более опасных, чем звери; но Питер Пэн и его друзья победят пиратов. Тут обитают и благородные индейцы.
Но почему же, почему среди непрерывной смены удивительнейших приключений вдруг где-то там охватывает неясная тоска?
Может быть, дело в том, что на острове все совершается понарошку?
Задумывались ли вы, отчего ласточки вьют гнезда над нашими окнами?
— Так они могут услышать настоящие сказки, — отвечает Джеймс Барри.
И мальчиков острова Где-то там влечет настоящее: настоящая сказка и настоящая жизнь. Не та, что «понарошку», и даже не просто «взаправдашняя», — настоящая! Через некоторое время после Джеймса Барри польский сказочник Януш Корчак откроет реальное — хотя и сказочное — королевство, где правит король-ребенок Матиуш Первый; но об этом в другой главе.