И Януш Корчак писал утопию. Одну из многих в длинном ряду, но первую, которая пыталась предсказать законы не взрослой, а детской жизни. И первую, которой предназначено было осуществиться не в неведомые времена, а очень скоро — даже завтра, может быть. И не «где-то там», а в Варшаве, в этом самом доме на Крахмальной.
Но тут она, эта детская утопия, только начнет жить, думал Корчак, весть о самоуправляющемся детском обществе разнесется по миру и непременно вызовет отклик в сердцах.
Так и произошло. Минуло совсем немного лет, и самоуправляющиеся школы-интернаты, детские дома, детские коммуны возникли и далеко за границами Польши. Одни из этих школ родились как эхо замыслов Корчака, а другие — сами по себе. Дожди прольются везде, «когда весенний первый гром...».
Особенно много самоуправляющихся детских школ было создано у нас в стране после Октябрьской революции. И Антон Семенович Макаренко, построив в Харькове коммуну — для ребят тоже обездоленных, лишенных родительской ласки, раненных судьбой, — тут, в этой коммуне, придумал план создания союза детских коммун, детского государства, республики детей со свободно избранным правительством.
У Корчака — сказка, а у Макаренко — план. Но стоит приглядеться, и увидишь в корчаковской сказке черты плана, рассчитанного на немедленное осуществление, а в макаренковском плане — сказку.
Итак, детский парламент. Вот он уже возник под пером Януша Корчака — «скоро сказка сказывается...». Из широко распахнутых окон огромного, но при этом немного игрушечного здания несется шум и гам, как из школы во время большой перемены. А потом все разом смолкает, и Матиуш произносит первую речь перед депутатами-детьми.
Он говорит:
— Вы — представители всех детей страны. Я хотел так управлять, чтобы вам было хорошо. Но не в моих силах угадать желания и мечты всех. Вам легче: одни знают, что нужно малышам, другие — что нужно старшим детям. Когда-нибудь дети всего мира — белые, черные, желтые — съедутся, как собираются иногда правители взрослых, и скажут, что им нужно.
Депутаты этого парламента не любят длинных речей — они предпочитают выкрикивать предложения с места, да еще перебивая друг друга; может быть, сперва и не уловишь смысла в этой разноголосице, но вспомним, что и в птичьем гомоне есть смысл, и вслушаемся вместе с Корчаком в голоса детей, впервые — пока только в сказке — призванных решать свою судьбу.
— Я хочу держать голубей! — кричит один депутат.
— А я — собаку!
— И чтобы нам рассказывали сказки.
— Чтобы у каждого был свой шкафчик.
— У отца тринадцать карманов, а у меня только два; вот я и теряю носовые платки, а меня за это ругают.
— Хочу, чтобы каждый день была елка.
— И первое апреля. И Новый год.
— Чтобы был такой день в году, когда все взрослые сидели бы по домам, а в гости, и в театр, и в цирк ходили бы только дети.
— Хочу быть волшебником!..
— Хватит! Да это же вздор, — скажет серьезный человек и в сердцах захлопнет книгу. — Ха-ха, голуби... собаки... каждый день первое апреля...
Прав ли он? Не станем торопиться с ответом. Подумаем, перенесемся в безвозвратное время, которое называется «когда я был маленьким», и взглянем на сказку оттуда. Осудить — никогда не поздно, понять — никогда не слишком рано... Оно очень недолговечно, это детское правительство, и голос его трудно уловить в войнах, голоде, горе, переполняющих мир.
Но, вопреки всему, вслушаемся в этот слабый голос.
Собаки... голуби... Вспомни, вот ты впервые держишь в руках — «в горстях», говорил Аксаков, щенка, слепого, беспомощного. Тепло, мягкое, трепещущее, через ладони бьется в тебя. Что-то прежде никогда не испытанное переполняет грудь; потом ты поймешь: это чувство сострадания к слабому, ответственности за все живое. И когда появится в тебе это тепло, смотри не растеряй его.
Вспомни: голуби кружат в небе, оживленном таинственной птичьей жизнью. Чем они привязаны к тебе? Что заставит их прилететь к тебе даже за тысячи километров? Какое счастье, что существуют незримые нити, соединяющие тебя с природой.
Нет, вопрос о щенках и голубях, поднятый депутатами детского парламента, нельзя называть пустячным.
И вспомни, как ты лежал в постели, изо всех сил сжимая веки, но не мог уснуть, потому что ты остался один в доме. Как в темноте ты прислушивался к скрипу ступенек — ждал, ждал...
Подумай о том, что во времена Корчака хорошо если на тысячу театров, кино, клубов и других увеселительных заведений для взрослых нашелся бы один театр детский; вспомни это, и тогда предложение, чтобы раз в году взрослые сидели дома, а все театры, цирки, кино, клубы были отданы детям, не должно показаться нелепым.
Один денечек, когда все дети будут ходить друг к другу в гости, когда на улицах не станет машин и торопливых прохожих, так что даже на самых больших площадях можно будет играть в футбол и казаки-разбойники.
Один денечек, когда не дети, а взрослые будут с замирающим сердцем прислушиваться к тишине одиночества и ждать скрипа ступенек под ногами возвращающихся детей. Один денечек в году... Есть страны, где уже с шести лет ребенок работает в поле наравне с родителями. Но даже и не шесть, а шестнадцать лет — совсем короткий срок, если вспомнить, с какой ошеломительной, отчаянной быстротой летят детские годы.
Нет, это все не пустяки. И даже предложение, чтобы в году было не одно, а много «первых апреля», откроет свой глубокий смысл, если мы поймем, что потребность выдумывать, сочинять — да так, чтобы твоей выдумке верили, — одно из главных свойств детства.
Серьезный человек совсем не прав. Депутаты детского парламента занимаются важнейшими, неотложнейшими для детей вопросами. Парламент чудесно начинает свою работу. Но как сложится его судьба дальше? «Конец — делу венец» — говорит пословица. Каков же будет этот конец?
Сумеет ли и впредь детский парламент жить так, чтобы думать всем вместе, сообща решая общую судьбу, или на смену маленькому королю Матиушу, мудро отказавшемуся от единоличной власти, придет и навяжет свою волю парламенту какой-нибудь властный подросток? Ведь «сильные и слабые» означает не только «взрослые и дети»; среди детей тоже есть властолюбцы, стремящиеся подавить сверстников.
«Люди бывают спокойные и беспокойные», — запишет в своем дневнике Матиуш.
Он напишет это на необитаемом острове, куда сошлют его короли враждебных стран. Напишет и оторвется от пера, потому что на колени к нему вскарабкается и требовательно ткнется в ладонь крошечный зверек вроде крысенка. Он погладит ласкового крысенка, и в руке его окажется пустой орех с запиской от Клу-Клу; она-то не покинула его и в неволе. Он прочтет записку, и глаза его встретятся с блестящими, смелыми глазами зверька.
— Маленький почтальон-крысенок тоже беспокойный, но по-другому, чем, например, лев. Беспокойные люди бывают добрые и злые. Если на свете будет много беспокойных и добрых, это хорошо. А если много беспокойных и злых — плохо», — запишет он в дневнике.
Но вернемся в парламент. Так кто же одержит там верх — добрые или злые?
... Давно уже, а может быть, и никогда прежде не было так тревожно на душе у Януша Корчака, как в дни, когда он писал главы о недолгих днях правления детского парламента в королевстве Матиуша. Ведь он привел в сказку реально существующих ребят, которых знал и любил. Сейчас эти ребята спят под той же кровлей, где их сказочные воплощения совершают сужденный им путь; строка за строкой, как день за днем.
Ребята спят. Один улыбается во сне, другой неутешно всхлипнул: тени сиротского прошлого скользят по лицам. Этим теням не скажешь: «Сгинь, сгинь, рассыпься!» Они могут проникнуть и в будущее, рождая беды. Если не уничтожить их пагубного влияния...
Но как это сделать?
В чердачной комнате перед глазами Корчака снова и снова возникают ребята, и он должен угадать их судьбу; угадать судьбы, а не выдумать, не сочинить их. Ребята ведут сказочника за собой, и он не вправе отклониться от дорог, ими избираемых.
Фелек, первый друг Матиуша, сын вахмистра дворцовой охраны, просит, чтобы его назначили детским министром, почти что детским диктатором. Нет, он не просит, а требует.
И Матиуш не находит в себе сил, разума, предусмотрительности отказать ему.
Но кто же он такой, Фелек? Добрый он или злой? Да и можно ли этими двумя словами определить человека?
На необитаемом острове Матиуш попросит, чтобы взрослую охрану, приставленную к нему враждебными королями, заменили охраной из подростков. Он думает, что с подростками ему скорее удастся сдружиться, чем со взрослыми. Но оказывается по-другому. Новая охрана всячески изводит пленного короля. Как-то, доведенный до крайности, Матиуш подрался с одним из своих охранников, Филиппом, старшим и гораздо более сильным, чем Матиуш. Подрались и помирились. Пораженный бесстрашием Матиуша и добротой его Филипп после драки признался:
— Чего таиться. Дым в замочную скважину пускал я. Часы испортил тоже я. Я украл весла и лодку. Я нарочно делал назло, пакостил, мстил, потому что меня самого всю жизнь несправедливо обижали.
И Матиуш узнал, что Филиппа, когда ему было десять лет, обвинили в воровстве и отдали в исправительный дом. Там он голодал, терпел побои. Били его все кому не лень: надзиратель, сторож, мастер, ребята постарше. Слабые прислуживали сильным. Кто что бы ни набедокурил, а вину сваливали на слабого. Сильный отнимал у слабого хлеб и сахар. Там Филипп научился врать, выкручиваться, жульничать.
— Но что сделал тебе плохого я? Почему ты меня обижал? — спросил Матиуш.
— Сам не знаю, — ответил Филипп. — Просто зло брало, что на свете есть короли и воры. И потом, захотелось проверить, правда ли, что есть короли добрые, вроде тех, о которых пишут в сказках.
Это лживая мудрость: «За битого двух небитых дают». Это мудрость тех, кто охотно поменял бы всех свободных, гордых людей на рабов, тех, кому только и нужно, чтобы окружающие безропотно исполняли их волю. Кулаком можно отбить не только легкие, но и душу. Человек, униженный в детстве, когда он был совсем беспомощным, набравшись сил, может сам превратиться в насильника, самодура, тирана.