ПОГРЕБАЛЬНАЯ ПЕСНЯ
Бледные руки скрестивши на грудь,
Спи! Совершил ты тяжелый свой путь…
С листьев плакучей сребристой березы
Каплют на гроб твой росинки, как слезы.
Горе в груди не совьет уж гнезда;
В дом твой стучаться не будет нужда.
Грустно шумит над тобою дубрава…
Спи! отдохнуть ты купил себе право!
Жизнь трудовая не даром прошла…
Ратовал ты против мощного зла,
Честно стоял ты за честное дело —
Сердце враждой и любовью кипело!
Спи! Над могилой зеленой твоей
Птичка звенит в темной чаще ветвей;
Мирного сна не встревожит шипенье
Зависти черной и сильных гоненье!
Пчелы, которых здесь манят цветы,
Слаще поют, чем уста клеветы;
Спи беспробудно под сладкие звуки,
Накрест сложив свои бледные руки!
В твой одинокий, цветущий приют
Люди с своей суетой не придут;
Только скользят по могильной ступени
Солнца лучи да волнистые тени…
[1864]
А. Н. Плещеев
ЛЭДИ КЛАРА ВЕР-ДЕ-ВЕР
О лэди Клара Вер-де-Вер!
Простите! К вам я равнодушен, —
Не в силах вы меня пленить.
От скуки сердцем деревенским;
Вам захотелось пошутить;
Но как ни страстны ваши взоры,
Не обожгут меня они.
Не вы мне счастье подарите,
Хоть двадцать графов вам сродни!
О лэди Клара Вер-де-Вер!
Вы родословного гордитесь,
Гордитесь именем, гербом;
А мне до предков дела мало,
Крестьянин был моим отцом.
Нет, не разбить вам это сердце!
Иная ждет его судьба:
Ему любовь крестьянки доброй
Дороже всякого герба.
О лэди Клара Вер-де-Вер!
Я не такой ручной, поверьте,
Каким, быть может, вам кажусь;
И будьте вы царица мира,
Я все ж пред вами не склонюсь.
Над бедным парнем для потехи
Хотели опыт сделать вы…
Но так же холодно он смотрит,
Как на воротах ваших львы.
О лэди Клара Вер-де-Вер!
Зачем тот день я вспоминаю,
Когда, под тенью старых лип,
Лежал недвижим бедный Лоренц?
(Лишь две весны — как он погиб!)
Вы завлекли… Околдовали…
Вам не учиться колдовать;
Но этот череп раздробленный
Вам страшно было б увидать!
О лэди Клара Вер-де-Вер!
Лежал он бледный. Мать рыдала…
И слово горькое у ней
Невольно вырвалось… Страданье
Ожесточает так людей!..
Не повторю я здесь, что слышать
Пришлось мне в миг печальный тот.
Да, мать была не так спокойна,
Как Вер-де-Веров знатный род!
О лэди Клара Вер-де-Вер!
За вами тень его повсюду,
И на пороге вашем кровь!
Вы сердце честное разбили…
Когда бедняк свою любовь
Решился высказать, улыбкой
И взором нежным ободрен, —
Вы тотчас выдвинули предков…
Удар был метко нанесен!
О лэди Клара Вер-де-Вер!
С какой насмешкою взирает
С небес наш праотец Адам
На то, чем все вы так гордитесь,
На эту ветошь, этот хлам!
Поверьте, тот лишь благороден,
Чья не запятнана душа…
А ваши графские короны
Не стоят медного гроша!
О лэди Клара Вер-де-Вер!
Вы свежи, молоды, здоровы,
А утомление легло
На ваши гордые ресницы,
На ваше гордое чело!
Однообразно, бесконечно
Идут для вас за днями дни —
И вот вы ставите от скуки
Сердцам наивным западни!
О лэди Клара Вер-де-Вер!
Не зная, что с собою делать,
Вы умираете с тоски;
Но неужель к вам не стучатся
Рукою робкой бедняки?
Войдите в хижины… начните
Учить вы грамоте сирот,
А уж на нас рукой махните.
Мы неотесанный народ!
[1864]
А. Н. Плещеев
КОРОЛЕВА МАЯ
Разбуди меня завтра, родная,
Только солнышко в небе блеснет;
Всех-то дней этот день веселее:
Не бывает такого весь год.
Разбуди же, смотри! С нетерпеньем
Жду давно я веселого дня;
Королевою Майской, я знаю,
Они выберут завтра меня!
Не одну в стороне нашей встретишь
Пару черных, сверкающих глаз;
Красотой своей славятся Мери,
Маргарета и Китти у нас;
Но в глазах у веселой Алисы,
Говорят, еще больше огня,
Потому-то и выберут завтра
Королевою Майской меня!
Крепок сон мой: сама я не встану;
Так смотри же, погромче кричи.
Чуть в окно нашей спальни, родная,
Золотые проникнут лучи.
Еще много венков мне придется
Из цветов и из зелени свить;
Ведь я знаю наверное, завтра
Королевою Майской мне быть.
Я вчера, по долине гуляя,
Увидала, сказать ли — кого?
Увидала Робина! Угрюмо
Мне лицо показалось его.
Он под ивой стоял… Верно, думал,
Отчего я с ним так холодна?
Ну, да пусть! Королевою Майской
Завтра быть я, родная, должна!
Может, принял меня он за духа;
Я одета вся в белом была.
Пред глазами его промелькнувши,
Я исчезла вдали, как стрела.
Бессердечной меня и холодной
Называют Робина друзья;
Всё равно! Королевою Майской
Буду ими же выбрана я!
Говорят, что умрет он с печали,
Что разбила я сердце его;
Но какое мне дело, родная,
Ты сама посуди, до него?
Без него женихов здесь немало,
Не один он красив и богат.
Ах, как весело мне! Меня выбрать
Королевою Майской хотят!
Я хочу, чтоб сестра моя Эва
Шла со мною на праздник весны.
Да и ты приходи! Королевой
Меня видеть вы обе должны.
Даже с гор отдаленных приходят
Пастухи, чтоб на праздник взглянуть,
А я буду на нем королевой!
Разбуди же меня, не забудь.
Белоснежная жимолость вьется
По столбам галереи. С лугов,
Из долин и ущелий несется
Аромат от весенних цветов…
Расцвели ноготки над болотом,
Колыхает кувшинчик волна…
Что за радость, за счастье, что быть я
Королевою Майской должна!
Над лугами стемнело, родная,
Ветерок там гуляет ночной;
Каждый раз, как повеет он, звезды
Словно ярче горят над землей.
Нет ни облака в небе! Ненастье
Не отравит веселого дня.
Королевою Майской я буду —
Разбуди же с рассветом меня!
Вся объята и тишью и мглою
Спит долина, свежа, зелена;
И на склоне холмов что-то шепчут
Листья темных деревьев, сквозь сна,
А в овраге чуть слышно журчанье
Утомленного бегом ручья…
Завтра всё оживится, и буду
Королевою Майскою я!
Как проснешься ты завтра, родная,
Разбуди меня. Солнца восход
В этот день я хотела бы встретить;
Начинается им новый год.
Новый год! Для меня уж последний!
Прежде чем он настанет опять,
Буду в темной, холодной могиле
Я, забытая всеми, лежать!
Я с лучами заката простилась;
Я смотрела, как гасли они,
Старый год за собой оставляя,
Унося мои ясные дни!
Новый год настает! Но не видеть
На лугах мне росистой травы,
Мне не видеть на яблонях цвету
И не слышать шумящей листвы.
Хорошо было в мае, родная!
Не забыла я этого дня,
Как они королевою Майской,
Всю в цветах, посадили меня.
На лужайке, под деревом майским,
Танцевали мы долго потом,
Пока месяц не всплыл, обливая
Кровли наших домов серебром.
А теперь — ни цветочка в долине!
И замерзли все окна у нас.
Если б мне хоть подснежник, родная,
Довелось увидать еще раз!
Довелось увидать, как покинет
Ледяную одежду река…
Неужель умереть мне придется,
Не дождавшись и почки цветка?
На вершинах высокого вяза
Будут гнезда вороны свивать,
И унылым пронзительным криком
Будет чибис поля оглашать.
А потом из-за моря вернутся
К нам и ласточки ранней весной;
Но я их не увижу, родная.
Мои очи засыплют землей!
Той порой, когда все еще тихо,
Когда все еще в доме молчит,
Прежде чем ты проснешься, родная,
И на ферме петух прокричит, —
Уж окно нашей церкви убого
И погост на обрыве крутом,
Где я буду лежать, озарятся
Первым розовым утра лучом.
Не видать тебе больше, родная,
Когда вновь запестреют цветы,
Как брожу по лугам и долинам
Я с утра до ночной темноты.
Не заманят к себе меня летом
Зеленеющий в поле овес,
Водяная фиалка — в болоте,
Ветви белых плакучих берез!
Пусть шиповник и жимолость будут
Над моею могилой цвести;
И, как теплое лето настанет,
Ты порой свою дочь навести.
Я тебя не забуду, родная,
И когда над моей головой
Ступишь ты по росистому дерну,
Каждый шаг буду слышать я твой.
Своенравна была я… Но знаю,
Все простит мне твоя доброта.
Поцелуй же теперь меня крепче,
Поцелуй и в чело и в уста!
О, зачем ты так плачешь, родная!
Сокрушать тебя скорбь не должна:
У тебя еще дочь остается,
Ты на свете не будешь одна.
Из могилы холодной и тесной
Стану я приходить… И хоть ты
Меня видеть не можешь, родная,
Но твои я увижу черты,
И, безмолвна сама, я услышу
Звуки милых, знакомых речей.
Знай, что дочь твоя будет с тобою
Каждый раз, как ты вспомнишь о ней.
Доброй ночи! Когда мне придется
«Доброй ночи»… сказать навсегда…
И меня унесут на кладбище, —
Не пускай нашей Эвы туда
До тех пор, пока зеленью свежей
Не оделась могила моя.
Эва — милый ребенок и лучшей
Будет дочерью, нежели я.
В кладовой — весь прибор мой садовый,
Там и заступ, и грабли лежат;
Я их Эве дарю. Мне уж больше
Не копать в цветнике своем гряд.
Под окном я гвоздику и розы
Посадила. Им нужен уход,
Так пускай же она хорошенько
Их по смерти моей бережет.
Да, еще… Ты Робину, родная,
Отнеси мой прощальный поклон.
Бог пошлет ему лучше подругу,
На меня пусть не сердится он.
Ведь останься в живых я, быть может,
За него бы я вышла… Как знать!
Все прошло! И в могиле я скоро
Буду, всеми забытая, спать!
Доброй ночи, родная! Смотри же,
Разбуди ты меня; не забудь.
Я могу после ночи бессонной
Слишком крепко под утро заснуть.
А ты знаешь, что мне бы хотелось
Увидать завтра солнца восход…
Разбуди! Ведь уж мне не дождаться,
Как наступит опять новый год!
[1871]
А. Н. Плещеев
«МЕНЯ ТЫ ЛЮБИЛ КАК СЕСТРУ…»
Меня ты любил как сестру —
Тебя я сильнее любила…
И знаю — когда я умру
Ко мне ты придешь на могилу.
И может, заплачешь над ней,
И сердце мое встрепенется,
Когда из любимых очей
Слеза за слезою польется.
И если услышишь ты вдруг,
Что птичка в кустах распевает…
То знай: это Мери — мой друг —
Привет тебе с ней посылает.
А. Н. Плещеев
ПАМЯТИ БЕДНЯКА
Окончились тяжелый труд и муки,
Сложи, бедняк, измученные руки.
Что для тебя речей земные звуки?
Оставь другим безумье грез!
Здесь, над твоей могилою — с весною
Покрывшейся зеленою травою,
Мелькает тень от молодых берез…
Оставь другим безумье грез.
Здесь клевета настичь тебя не может,
Глубокий сон ничто не потревожит.
Червь гробовой? Но он не душу гложет:
Оставь другим безумный бред.
Здесь над твоей могилою зеленой,
С закатом дня росою окропленной,
Сменяются чудесно тень и свет.
Оставь другим безумный бред.
Там над тобой лишь крокодилов слезы
Лились ручьем, — тут жимолость и розы
Кропят росой несбывшиеся грезы;
Оставь другим безумный бред.
Шумят дожди, и с влагою весенней
Здесь аромат струится от сиреней,
Здесь горестям былого места нет.
Оставь другим безумный бред.
Не лучше ли рабочих пчел жужжанье
И нежное цветов благоуханье,
Чем клеветы пустые нареканья
И тяжкий гнет житейских бед?
Нежнее мха — не только у вельможи,
У короля едва ль найдется ложе.
Всех горестей здесь исчезает след.
Оставь другим безумный бред.
Немногие тебя судили верно.
Кто клеветал и осуждал безмерно,
А кто жалел — постыдно лицемерно;
Оставь же им безумье грез.
Окончились тяжелый труд и муки.
Сложи, бедняк, измученные руки,
Достаточно ты в жизни перенес…
Оставь другим безумье грез.
О. Чюмина
IN MEMORIAM
Мне кажется почти грехом
Излить в словах мою кручину:
Возможно выразить стихом
Печаль души лишь вполовину.
Когда душа поражена —
Врачует боль размер певучий,
Невольно черпает она
Забвенье в музыке созвучий.
Как плащ тяжелый в холода,
Слова — от скорби мне защита,
Но ту печаль, что в сердце скрыта —
Не передам я никогда.
О. Чюмина
Со мною будь в часы тоски,
Когда светильник догорает,
Биенье жизни замирает
И с силой кровь стучит в виски.
Со мною будь в печальный миг,
Когда в душе слабеет вера,
И жизнь — зловещая мегера,
А время — хилый гробовщик.
Будь здесь, когда слабею духом,
И люди, мнится мне тогда,
Живут, жужжат, подобно мухам,
И умирают без следа.
Будь здесь, когда в борьбе суровой
Конец настанет для меня,
И там за гранью жизни новой,
Блеснет заря иного дня.
О. Чюмина
СЛЕЗЫ
О слезы, слезы, чтó в вас, я не знаю,
Из глубины какой-то высшей боли
Вы к сердцу подступаете, к глазам,
Глядящим на желтеющие нивы,
На призрак дней, которых больше нет.
Вы свежи, словно первый луч, что глянул
На корабле, любимых нам вернувшем,
Вы грустны, как последний луч, вдали,
На корабле, увлекшем наше счастье,
Так грустны дни, которых больше нет.
О, странно-грустны, как в рассвете летнем
Крик сонных птиц, сквозь сон поющих песню
Для гаснущего слуха, в час, когда
Горит окно для гаснущего взора,
Так странны дни, которых больше нет.
Желанные, как сладость поцелуев,
Как сладость ласк, что мыслим мы с тоскою
На чуждых нам устах, — и как любовь,
Как первая любовь, безумны, страстны,
Смерть в жизни, дни, которых больше нет.
К. Бальмонт
ВОЛШЕБНИЦА ШАЛОТ
По обе стороны реки
Во ржи синеют васильки,
Поля безбрежно-далеки,
Ведут в зубчатый Камелот.
Мелькает тень и там, и тут,
И вдаль прохожие идут,
Глядя, как лилии цветут
Вкруг острова Шалот.
Осина тонкая дрожит,
И ветер волны сторожит,
Река от острова бежит,
Идя по склону в Камелот.
Четыре серые стены,
И башни, память старины,
Вздымаясь, видят с вышины
Волшебницу Шалот.
Седеют ивы над водой,
Проходят барки чередой,
Челнок, тропою золотой,
Скользя, промчится в Камелот.
Но с кем беседует она?
Быть может, грезит у окна?
Быть может, знает вся страна
Волшебницу Шалот?
Одни жнецы, с рассветом дня,
На поле желтом ячменя,
Внимают песне, что, звеня,
С рекой уходит в Камелот;
И жнец усталый, при луне,
Снопы вздымая к вышине,
Тихонько шепчет, как во сне:
«Волшебница Шалот!»
Пред нею ткань горит, сквозя,
Она прядет, рукой скользя,
Остановиться ей нельзя,
Чтоб глянуть вниз на Камелот.
Проклятье ждет ее тогда,
Грозит безвестная беда,
И вот она прядет всегда,
Волшебница Шалот.
Лишь видит в зеркало она
Виденья мира, тени сна,
Всегда живая пелена
Уходит быстро в Камелот.
Светло-вспененная река,
И темный образ мужика,
И цвет мелькнувшего платка
Проходят пред Шалот.
И каждый миг живет тропа,
Смеется девушек толпа,
И ослик сельского попа
Бредет в зубчатый Камелот.
Порой, в зеркальной глубине,
Проскачет рыцарь на коне,
Ее не видит он во сне,
Волшебницу Шалот.
Но все растет узор немой,
И часто, в тихий час ночной,
За колесницей гробовой
Толпа тянулась в Камелот.
Когда же, лунных снов полна,
Чета влюбленных шла, нежна,
«О, я от призраков — больна!»
Печалилась Шалот.
На выстрел лука, в стороне,
Зарделись латы, как в огне,
Скакал в доспехах, на коне,
Бесстрашный рыцарь Ланчелот.
Служил он даме-красоте,
Чье имя было на щите,
Горевшем пышно, как в мечте,
Вдали-вблизи Шалот.
Свободно бились повода,
Алмаз горел в них, как звезда,
Играла звонкая узда,
Пока он ехал в Камелот.
Блистала светлая броня,
Могучий рог висел, звеня,
И бился по бокам коня,
Вдали-вблизи Шалот.
Седло в огнях из серебра,
Герба лучистая игра,
И шлем, и яркий цвет пера,
Весь блеск уходит в Камелот.
Так бородатый метеор
Во тьме ночей плетет узор,
Как в этот миг сверкал простор
Пред стихнувшей Шалот.
Как пышен был поток лучей.
Копыта били все звончей,
Светились кудри горячей,
Пока он ехал в Камелот.
Внимала песне гладь реки,
Осин и бледных ив листки,
Внимали песне васильки,
Пел рыцарь Ланчелот.
Забыт станок, забыт узор,
В окно увидел жадный взор
Купавы, шлем, коня, простор,
Вдали зубчатый Камелот.
Порвалась ткань с игрой огня,
Разбилось зеркало, звеня,
«Беда! Проклятье ждет меня!»
Воскликнула Шалот.
Бледнели желтые леса,
В реке рыдали голоса,
Закрыла буря небеса,
Летя с востока в Камелот.
Она сошла, как в забытьи,
И начертала у струи
На светлом выступе ладьи:
Волшебница Шалот.
Шумя, туманилась волна,
И, как провидец, в блеске сна,
Взирала пристально она,
Глядя на дальний Камелот.
И день померкнул вдалеке,
Она лежала в челноке,
И волны мчали по реке
Волшебницу Шалот.
Мерцало платье белизной,
Как хлопья снега под луной,
Она плыла во тьме ночной,
И уплывала в Камелот.
И песню слышала волна,
И песня та была грустна,
В последний пела раз она,
Волшебница Шалот.
И смолк напев ее скорбей,
И вот уж кровь остыла в ней,
И вот затмился взор очей,
Глядя на сонный Камелот.
И прежде чем ладья, светла,
До дома первого дошла,
Со звуком песни умерла
Волшебница Шалот.
В виду альтанов и садов,
И древних башен, и домов,
Она, как тень, у берегов,
Плыла безмолвно в Камелот.
И вот кругом, вблизи, вдали,
Толпами граждане пришли,
И на ладье они прочли —
Волшебница Шалот.
В дворце веселый смех погас,
«О Господи, помилуй нас!»
Молились все, греха страшась,
И только рыцарь Ланчелот,
Подумав, молвил, не спеша:
«Лицом как ангел хороша,
Да успокоится душа
Волшебницы Шалот!»
К. Бальмонт
ВКУШАЮЩИЕ ЛОТОС
«Смелей! — воскликнул он. — Вон там, в туманной дали,
Причалим мы к земле». Чуть пенилась вода.
И в сумерки они к чужой стране пристали,
Где сумеречный час как будто был всегда.
В тревожно-чутких снах дышала гладь морская,
Вздымался круг луны над сумраком долин.
И точно бледный дым, поток, с высот сбегая,
Как будто замедлял свой путь, изнемогая,
И падал по скалам, и медлил меж теснин.
О, тихий край ручьев! Как бледный дым, иные
Скользили медленно по зелени лугов,
Иные падали сквозь тени кружевные,
Роняя дремлющий и пенистый покров.
Огнистая река струила волны в море
Из глубины страны; а между облаков
Три мертвые горы в серебряном уборе
Хранили след зари, и сосны на просторе
Виденьями росли среди немых снегов.
На Западе Закат, навек завороженный,
Горя, не погасал; и сквозь провалы гор
Виднелась глубь страны, песками окаймленной,
Леса из пышных пальм сплеталися в узор
Долины и луга, в сверканьи бледной влаги,
Страна, где перемен как будто нет и нет.
И, бледнолицые, как тени древней саги,
Толпой у корабля сошлися Лотофаги,
В их взорах трепетал вечерний скорбный свет.
Душистые плоды волшебного растенья
Они давали всем, как призраки глядя,
И каждый, кто вкушал, внимал во мгле забвенья,
Как ропот волн стихал, далеко уходя;
Сердца, в сознаньи всех, как струны трепетали,
И если кто из них друг с другом говорил,
Невнятные слова для слуха пропадали,
Как будто чуть звеня во мгле безбрежной дали,
Как будто приходя из сумрака могил.
И каждый, хоть не спал, но был в дремоте странной,
Меж солнцем и луной, на взморье, у зыбей,
И каждый видел сон о Родине туманной,
О детях, о жене, любви, — но все скучней
Казался вид весла, все большей тьмой объята
Казалась пена волн, впивающая свет,
И вот один сказал: «Нам больше нет возврата!»
И вдруг запели все: «Скитались мы когда-то.
Наш край родной далек! Для нас возврата нет!»
Есть музыка, чей вздох нежнее упадает,
Чем лепестки отцветших роз,
Нежнее, чем роса, когда она блистает,
Роняя слезы на утес.
Нежней, чем падает на землю свет зарницы,
Когда за морем спит гроза,
Нежней, чем падают усталые ресницы
На утомленные глаза;
Есть музыка, чей вздох как сладкая дремота,
Что сходит с неба в тихий час,
Есть мшистая постель, где крепко спит забота
И где никто не будит нас;
Там дышит гладь реки в согретом полумраке,
Цветы баюкает волна,
И с выступов глядя, к земле склонились маки,
В объятьях нежащего сна.
Зачем душа болит, чужда отдохновенья,
Неразлучимая с тоской,
Меж тем как для всего нисходит миг забвенья,
Всему даруется покой?
Зачем одни лишь мы в пучине горя тонем,
Одни лишь мы, венец всего,
Из тьмы идя во тьму, зачем так скорбно стонем,
В терзанье сердца своего?
И вечно и всегда трепещут наши крылья,
И нет скитаниям конца,
И дух целебных снов не сгонит тень усилья
С печально-бледного лица?
И чужды нам слова чуть слышного завета:
«В одном покое торжество».
Зачем же только мы томимся без привета,
Одни лишь мы, венец всего?
Вон там, в глуши лесной, на ветку ветер дышит,
Из почки вышел нежный лист,
И ветер, проносясь, едва его колышет,
И он прозрачен и душист.
Под солнцем он горит игрою позолоты,
Росой мерцает под луной,
Желтеет, падает, не ведая заботы,
И спит, объятый тишиной.
Вон там, согрет огнем любви, тепла и света,
Растет медовый сочный плод,
Созреет, и с концом зиждительного лета
На землю мирно упадет.
Всему есть мера дней; взлелеянный весною,
Цветок не ведает труда,
Он вянет, он цветет, с землей своей родною
Не разлучаясь никогда.
Враждебен небосвод, холодный, темно-синий,
Над темно-синею волной,
И смерть предел всего, и мы идем пустыней,
Живя тревогою земной.
Что может длиться здесь? Едва пройдет мгновенье,
Умолкнут бледные уста.
Оставьте нас одних в тиши отдохновенья,
Земля для нас навек пуста.
Мы лишены всего. — Нам ничего не надо.
Все тонет в сумрачном Былом.
Оставьте нас одних. Какая нам отрада —
Вести борьбу с упорным злом?
Что нужды восходить, в стремленье бесконечном,
По восходящей ввысь волне?
Все дышит, чтоб иметь удел в покое вечном,
Все умирает в тишине.
Все падает, мелькнув, как тень мечты бессильной,
Как чуть плеснувшая волна.
О, дайте нам покой, хоть черный, хоть могильный,
О дайте смерти или сна.
Глаза полузакрыв, как сладко слушать шепот
Едва звенящего ручья,
И в вечном полусне внимать невнятный ропот
Изжитой сказки бытия.
И грезить, и дремать, и грезить в неге сонной,
Как тот янтарный мягкий свет,
Что медлит в высоте над миррой благовонной,
Как будто много-много лет
Отдавшись ласковой и сладостной печали,
Вкушая Лотос день за днем,
Следит, как ластится волна в лазурной дали,
Курчавясь пеной и огнем.
И видеть в памяти утраченные лица,
Как сон, как образ неживой,
Навек поблекшие, как стертая гробница,
Полузаросшая травой.
Нам память дорога о нашей брачной жизни,
О нежной ласке наших жен;
Но все меняется, и наш очаг в отчизне
Холодным прахом занесен.
Там есть наследники; и наши взоры странны;
Мы потревожили бы всех,
Как привидения, мы не были б желанны
Среди пиров, где дышит смех.
Быть может, мы едва живем в мечте народа,
И вся Троянская война,
Все громкие дела теперь лишь гимн рапсода,
Времен ушедших старина.
Там смута, может быть; но, если безрассудно
Забыл народ завет веков,
Пусть будет то, что есть: умилостивить трудно
Всегда взыскательных богов.
Другая смута есть, что хуже смерти черной, —
Тоска пред новою борьбой;
До старости седой — борьбу и труд упорный
Везде встречать перед собой, —
Мучение для тех, в чьих помыслах туманно,
Кто видел вечную беду,
Чей взор полуослеп, взирая неустанно
На путеводную звезду.
Но здесь, где амарант и моли пышным цветом
Везде раскинулись кругом,
Где дышат небеса лазурью и приветом
И веют легким ветерком,
Где искристый поток напевом колыбельным
Звенит, с пурпурных гор скользя,
Как сладко здесь вкушать в покое беспредельном
Восторг, что выразить нельзя.
Как нежны голоса, зовущие оттуда,
Где шлет скала привет скале,
Как нежен цвет воды с окраской изумруда,
Как мягко льнет акант к земле,
Как сладко здесь дремать, покоясь под сосною,
И видеть, как простор морей
Уходит без конца широкой пеленою,
Играя светом янтарей.
Здесь Лотос чуть дрожит при каждом повороте,
Здесь Лотос блещет меж камней,
И ветер целый день, в пленительной дремоте,
Поет нежней и все нежней.
И впадины пещер, и сонные долины
Покрыты пылью золотой.
О, долго плыли мы, и волны-исполины
Грозили каждый миг бедой, —
Мы ведали труды, опасности, измену,
Когда средь стонущих громад
Чудовища морей выбрасывали пену,
Как многошумный водопад.
Клянемтесь же, друзья, изгнав из душ тревоги,
Пребыть в прозрачной полумгле,
Покоясь на холмах, бесстрастные, как боги,
Без темной думы о земле.
Там где-то далеко под ними свищут стрелы,
Пред ними нектар золотой,
Вкруг них везде горят лучистые пределы,
И тучки реют чередой.
С высот они глядят и видят возмущенье,
Толпу в мучительной борьбе,
Пожары городов, чуму, землетрясенье,
И руки, сжатые в мольбе.
Но в песне горестной им слышен строй напева
Иной, что горести лишен,
Как сказка, полная рыдания и гнева,
Но только сказка, только сон.
Людьми воспетые, они с высот взирают,
Как люди бьются на земле,
Как жатву скудную с полей они сбирают
И после тонут в смертной мгле.
Иные, говорят, для горечи бессменной
Нисходят в грозный черный ад,
Иные держат путь в Элизиум блаженный
И там на златооках спят.
О лучше, лучше спать, чем плыть во тьме безбрежной,
И снова плыть для новых бед.
Покойтесь же, друзья, в отраде безмятежной,
Пред нами странствий больше нет.
К. Бальмонт