Из чулана Моника прихватила аквамариновое платье из хлопка, в котором появилась на выпускном школьном балу. Оно было простенькое, с короткими рукавами. Единственным его украшением были четыре перламутровые пуговицы на лифе. Моника помнила, что платье было ей очень велико.
— Слава богу, бабушка сшила его на вырост, — сказала она Дэйзи, которая тявкнула, когда хозяйка стала через голову натягивать на себя платье.
Моника посмотрелась в высокое зеркало на ножках в раме из вишневого дерева и ужаснулась тому, что пуговицы на лифе едва сходятся. Казалось, ее груди вот-вот выскочат наружу. Какой кошмар! Она плотнее прижала грудь, придав себе более пристойный вид, но стоило пошевелить руками, как все опять вернулось в прежнее положение. Она продолжила пристальный осмотр себя в зеркале и обнаружила, что на ее округлившихся бедрах платье сидело как-то странно.
— Похоже, я выросла и из него, Дэйзи, — сказала она удрученно. — Но ничего больше нет. Боюсь, придется ехать в этом.
Она еще порылась и нашла белые туфли на плоской подошве, в которых была на выпускном вечере. Слава богу, хоть ноги не располнели.
Она погасила свет и спустилась в гостиную.
«Я справлюсь с этим», — подбодрила она себя после глубокого вдоха. Нахлынули мысли об Остине и воспоминания о снисходительности Джейка. Моника без сил упала в кресло-качалку.
Дэйзи крутила головой то влево, то вправо, следя за хозяйкой, которая вновь вскочила с кресла и принялась торопливо ходить по комнате.
Решимость действовать то оставляла Монику, то крепла в ней, то опять угасала. Она принуждала себя сделать то, чему противилась ее природа. Ходила из угла в угол, ломая руки. Вышла за порог глотнуть свежего воздуха.
Ночь выдалась на редкость ясной и тихой. Весна в этом году пришла рано, и о близости лета можно было догадаться по запахам. Полная луна висела над хижиной, словно мячик, в который Моника играла в детстве. Луна и окрестные пейзажи всегда поселяли покой в ее растревоженной душе, и сегодняшняя ночь не была исключением. Вдыхая сосновый аромат, Моника обошла озеро, лежавшее как посеребренное зеркало, и по горной тропинке поднялась на косогор, откуда открывался ее излюбленный вид на Силвер-Спе. Моника смотрела на городские огни, мерцающие словно крохотные звездочки Млечного Пути. Ей нравилось стоять здесь, вдали от людей в низине, воображая, будто она имеет над ними власть, хотя в действительности все было наоборот. Здесь, на вершине, никто не мог причинить ей боль. Здесь она была в безопасности.
Ребенком она представляла, будто взирает сверху на древние города Египта или Китая. Пыталась вообразить, как жили люди тысячи лет тому назад в своих уединенных селениях. Были бы они добрее к ней, чем те, кто живет теперь? Позже, в школе, научившись читать, она поняла, что с подобными ей во все времена обращаются дурно.
Во втором классе Моника впервые услышала слово «ублюдок» от Трэйс. «Моя мама сказала, что нам нельзя вместе играть в скакалку», — заявила та однажды. «Почему? Потому что я прыгаю лучше, чем ты?» «Не поэтому, а потому что ты ублюдок». — «Не правда», — ответила Моника, хотя не поняла смысла этого слова. «Правда. Твоя мама не вышла замуж за твоего папу, а это значит, что ты ублюдок, то есть внебрачный ребенок. Поскольку твоя мама умерла, то она уже никогда не сможет выйти за твоего папу. Моя мама говорит, что многое может измениться, но ублюдок есть ублюдок навсегда».
В поисках правды Моника бросилась к бабушке. «Тебе еще слишком мало лет, чтобы понять это, Моника, — объясняла бабушка, держа плачущую внучку на руках. — Роза очень рассердилась на твоего отца, когда он ушел, однако так было не всегда. Здесь, в то лето, он был иным. Твоя мама просто ожила, такой я ее никогда не видела. Вот отчего ей было потом так больно. Как и мне в свое время. Роза была без ума от Теда Мартина. Я пыталась ее предостеречь, но она не слушала. Он был поэтом, хотя и безработным. Я говорила Розе, что он никудышный человек, однако сама же наняла его к нам на работу. В то лето в обмен на комнату и еду он починил крышу, укрепил изгороди и переделал все то, до чего у нас с Розой не доходили руки. Я видела, что он заглядывается на Розу. Он говорил, что все блага мира не стоят ее сердца. Я хочу, чтобы ты всегда помнила, что была зачата в любви. Но однажды утром Тед ушел навсегда, узнав, что Роза беременна». — «Он не хотел, чтобы я появилась на свет?» — «Не совсем так. Скорее он просто не созрел для отцовства. Растить ребенка — это самая важная работа на свете. Твоя мама знала это. Она не испугалась. Она хотела твоего появления, так же как я когда-то хотела ее появления. В какой-то степени твой отец выполнил роль ангела — принес тебя в нашу жизнь». — «Но я все равно ублюдок». — «Только для тех, у кого недостает в сердце любви, чтобы понять, какая ты чуткая и красивая девочка…»
Моника всмотрелась сверху в очертания старого дома Харрисонов, где теперь жил Остин. Увидела, как открылась дверь и на террасе появился мужчина. Его лицо было обращено в ее сторону. Моника не сомневалась, что он заметил ее.
Было что-то удивительное в том, что он возник перед ее глазами, едва она подумала о нем. А вдруг это знак его отличия от остальных людей? Впрочем, она и без того была уверена в его способности. Никто еще не заступался за нее так, как он. Никто в Силвер-Спе не имел смелости противостоять Джейку Симмонсу, а Остин кинул ему вызов. Мужество. Вот что отличало Остина.
Она могла только надеяться, что наделена отвагой равным образом…
Остин отправился спать. Он по-прежнему ютился в дальней комнате вместе с нераспакованной электробытовой техникой и компьютером, поскольку в спальне из-за ремонта жить было еще нельзя.
В тенниске с надписью Чикагского университета и боксерских трусах, он поворочался в кровати, устраиваясь поудобнее, взбил кулаком подушку и натянул на себя плед. Но сон не шел, и тогда он зажег свет, решив часок-другой посмотреть телевизор или почитать книгу. Протопал в полудреме в гостиную, где в картонных коробках лежали книги и журналы. Вытащил из первой подвернувшейся под руку стопки прошлогодних журналов один из номеров «Форбса» и стал его пролистывать, пока не почувствовал сквозняк. Он поднял от журнала голову и увидел, что дверь открыта.
— Моника? — Он выронил от неожиданности журнал.
— Ты не починил дверь, — заметила она, входя.
— Дверь?
— Замок сломался несколько лет назад.
— Что? Ах да, замок, — пробубнил он с запинкой. — Я думал, ты меня бросила.
— Бросила?
— Когда не пришла, как обещала, я решил, что ты уладила свои дела с Джейком сама.
— Нет, — помотала она головой. — Просто была очень занята на ранчо.
— Понятно.
Она прошлась по комнате, оглядывая происшедшие изменения.
— Что случилось со столовой? А с камином? Наблюдая за ней, Остин не был до конца уверен, что перед ним все та же Моника Скай, с которой он встречался раньше. На ней было вызывающе соблазнительное платье. Сквозь натянутую ткань обрисовывались соски. Было заметно, что под платьем нет сорочки, настолько плотно оно облегало бедра.
Волосы ниспадали на спину пышными светлыми волнами и выглядели так, будто Моника расчесывала их несколько часов подряд. Никакой косметики, зато на щеках горел румянец. В ее глазах было выражение такой беззащитности, будто она недавно плакала. Даже в голосе ощущался какой-то надлом.
Если бы Остин был в Чикаго и в его квартире появилась девушка в столь откровенном одеянии, он знал бы, что делать. Однако здесь было не Чикаго, а у Моники Скай вместо визитной карточки был дробовик.
— Если тебе не нравится, что я тут натворил, ты пальнешь в меня опять? спросил он.
Она повернулась к нему с улыбкой на лице.
— Но мне нравится.
— Шутишь?
— Нет, теперь здесь почти так же, как у меня.
— Как это?
— У меня такой же потолок и камин. Гостиная и столовая объединены, а кухня — отдельно. Дом мой дедушка построил сам, по проекту своего друга-архитектора. Его звали мистер Морган.
— Дж. П. Морган?
— Да, — кивнула она, продолжая осмотр.
— А ты знаешь, кем был Дж. П. Морган?
— Да. — Ее глаза сверкнули озорным блеском, когда она вновь повернулась к нему. — В горах Адирондак он строил бревенчатые хижины вроде моей и заработал кучу денег.
— Точно, — кивнул Остин с улыбкой. Глаза Моники блуждали по комнате, словно выискивая что-то.
— Ты ищешь что-то особенное? — не выдержал он. — Может быть, какую-то вещь Харрисонов? — И прежде чем она разразится какой-нибудь гневной тирадой, поспешил пояснить:
— Я сложил все их вещи в сарай. Если тебе что-нибудь нужно на память, то я с радостью…
— Где твой компьютер?
Вот почему она надела такое платье. Видимо, полагала, что ради получения информации ей придется его соблазнить. Ее мнение о нем, оказывается, еще хуже, чем он думал.
— В спальне. — Его слова прозвучали двусмысленно: не подстраивает ли он ловушку для себя самого? — Пойду распечатаю сводки и принесу их тебе.
Моника обошла гранитную стойку и шагнула к нему ближе.
— Мне нечем тебя отблагодарить. «Красноречивый намек, лишь глухой не услышит», — подумал он и сказал:
— Неважно. Я скоро. Присядь пока на диван. — И он пулей вылетел из комнаты.
Моника не понимала, что с ним. У него был вид затравленного зайца. Она присела на диван и откинулась на спинку, из-за чего на платье тут же расстегнулась верхняя пуговица. Слыша, как Остин наткнулся на что-то в соседней комнате, она хмыкнула себе под нос и привела платье в порядок.
Казалось странным сидеть на современном кожаном диване, стоящем на недавно уложенном полу, и взирать на новенькие окна и ободранные стены. Она ожидала, что будет во власти теней прошлого, но ничего подобного не ощущала. Наоборот, ей все здесь нравилась. Нравилась прочность каменной кладки камина и то, как вписана в новую среду мебель из прошлой, чикагской жизни Остина. Ее ошеломило ощущение уюта этого места, где еще не закончен ремонт.