Через поле тянется узенькая тропка в лес. Гандзя хорошо знает эту тропку, она по ней больше всего любит бегать, отсюда так хорошо виден лес!.. Вот он, большой, сумрачный, говорливый! У Гандзи дух захватывает от радости, что вот еще чуть-чуть пробежать, и она будет в лесу, одна!
Она бежит, но почему-то ей не удается бежать так быстро, как раньше. Рожь важно кивает колосьями, когда она на бегу проведет ручкой по стеблям. Как она любит сейчас эту рожь, эти васильки и цветочки куколя, тут и там вспыхивающие, как синие и розовые звезды, среди леса золотистых стеблей!
— Русалка! Русалка! — бежит по тропке и радостно кричит Гандзя. — Я уже иду, бегу, гляди, как быстро! Будем с тобой играть.
Все громче и явственнее звучит лесная песня. Гандзя слушает ее, упивается ею. Среди шума и гомона листьев она ясно слышит еще что-то, словно звонкий плеск рыбок в чистой хрустальной воде: это смех и радостные крики русалок. Она слышит даже, как они зовут ее к себе:
— Гандзя, ку-ку! Гандзя, ку-ку!
Да как же они близко! Вот здесь, сразу за опушкой, ну да! Милые русалочки, они, наверно, пришли сюда за мной! И не побоялись! Ведь если бы люди их поймали, то забрали бы в мешок! Но нет, она не дала бы русалок в обиду, они такие добрые, такие красивые!..
— Русалка! Русалка! — кричит Гандзя что есть мочи. — Я уже здесь, я сейчас добегу, еще чуточку подожди.
Ах, вот уже и лес! Какой тихий, огромный, угрюмый! Березы греются на солнце и красуются издалека своей белой корой. Их длинные ветви, как зеленые косы, свесились до земли и колышутся от ветра. Вот здесь где-нибудь и русалки сейчас покажутся. А, верно, спрятались от Гандзи, но она их позовет, они сразу выбегут, засмеются звонко и здесь и там…
— Русалка! Русалка! Я уже здесь, здесь, здесь! Выходи, будем играть!
Ай! Вон засмеялась одна, но как далеко! Ах, вторая, третья!.. Ведь Гандзя знала, что они долго не вытерпят в своих тайниках. Ах, как чудесно звонок их смех! Как ласково зовут они Гандзю с собой! Здесь темно, а там дальше так ярко, там столько зелени, красивой, пахучей! Там такие легкие качели! Ох, Гандзя побежит за ними, не так уж это далеко!
Вечерело.
Гандзина мать давно уже возвратилась с грибами домой и весь день ходила по селу, искала Гандзю. Девочку никто не видел. Бедная мать чем ближе к ночи, тем с большей тревогой бегала от хаты к хате, но Гандзи и след простыл.
— Вот, видите, какое несчастье! И родилась-то она слабенькая да худенькая, а теперь уже с месяц, как начнет иной раз говорить, так словно в горячке! Наплели ей глупые бабы про каких-то русалок, а она только о них и думает, и во сне все русалки да русалки! Наказание мое! А теперь куда девалась, один господь ведает. К тому же не привыкла она далеко бегать никуда, все смотрю за ней, не пускаю…
Но Гандзи нет как нет. Вечером мать со слезами упросила соседей, чтоб пошли в лес поискать. Но прошла ночь, а Гандзи не нашли. Еще день прошел, Гандзи все нет! Как убивалась, куда только не бегала за этот день бедная мать, и сказать нельзя! Только на третий день, рубя деревья в лесу, селяне нашли под березой маленькую девочку. Она лежала, крепко обняв ствол закоченевшими ручонками. Открытые глаза уже не блестели, только на губах застыла блаженная улыбка; видно, Гандзя только что перестала играть с русалкой.
1879 г.
Змитрок БядуляПАНАС НА НЕБЕПо народной сказке
Помер старый Панас.
Тело его похоронили на кладбище, а душа, как все человеческие души, жаворонком в небо полетела.
Попав в незнакомое место, Панас огляделся по сторонам и скоро уразумел, что к чему:
«Эх, язык до Киева доведет! Кто спросит, тот не заблудится».
И давай у встречных-поперечных допытываться:
— А где же тут, пане-добродзею, дорога в рай?
Крылатые ангелы пялили глаза на простую душу, а все-таки показывали дорогу, уверенные, что тут никаких хитростей нет; ведь коли человек смолой в глаза лезет, так это не хаханьки какие-нибудь.
Боком-скоком добрался Панас до райских врат.
— Эй! — крикнул Панас снаружи. — Пусти, дядька, в рай!
— А кто это там горло дерет? — отозвался за воротами ключарь Петр.
— Это я!
— А кто ж ты?
— Ну, я ж! Отвори, дядька, ворота!
— Ишь ты какой ловкий! А что ты там на земле поделывал? Будь ласков, скажи!
Тут у Панаса на душе тошновато стало. Вспомнил он, как однажды перед попом шапку не снял. Вспомнил, что когда мать померла, так он долго креста на могиле не ставил, покуда не удалось стянуть сосну из господского леса. Еще много чего припомнил он, и давай затылок почесывать.
— Как тебя зовут? — спросил ключарь Петр и чуть высунулся из-за ворот, оглядывая Панаса с головы до ног.
— Панас… — боязливо, будто он перед урядником стоит, ответил Панас и опустил глаза.
— Молился? — сурово спросил Петр.
— Часом, — бормочет Панас, озираясь по сторонам как бы в поисках спасенья.
— Почем «часом»? — строго кричит Петр.
— Потому, знаешь, паночек, бо…бо…бо… не умею, — захлебывался Панас словами, будто горячие клецки глотал.
— Ага, значит, неаккуратно молился, — отчеканивает Петр каждое слово, как заседатель. — А выпивал аккуратно? А жену бил? А за хозяйством смотрел как следует?
Словно дробью, засыпал его Петр вопросами. Панас так корчился, будто его крапивой стегали.
— В ад! — сказал Петр и хотел было затворить ворота.
Панас, увидев этакое дело, чмокнул руку Петру и давай молить-просить, точно так, как научила его на земле старая пани, когда за потраву забирала Панасову кобылу в панский сарай.
— А я ж неученый… а я ж простой, темный мужичина… — запричитал и захныкал он на все небо. — Разве ж я виноват, что не знал, как жить на свете? Разве ж я виноват, коли не…
— Ну хватит! хватит! — перебил его Петр и, с усмешкой поглядывая на Панаса, поглаживал свою бороду. — Хорошо, Панас, может, и попадешь в рай, потому что знаем: ты неученый. Но вот какое дело — не пущу тебя в рай, покуда не научишься хоть немножко грамоте. По крайне мере станешь сидеть да «Отче наш» читать. А то худо, коли ты на всех святых глупой вороной смотреть будешь и никто голоса твоего не услышит.
Горько стало на душе у Панаса.
«Лихо его знает! Это легко сказать: научиться грамоте! Мой Габрусь пять зим учился, а еле-еле по складам читает. А мне, старому хрену, где уж тут уразуметь?»
Даже мурашки поползли по его спине.
Тем временем Петр затворил ворота, дав Панасу псалтырь, по которому приказал учиться.
Панас ткнул книжку за пазуху и, печально опустив голову, побрел куда глаза глядят. Он и надежду потерял в рай пробраться. Ему казалось, что куда легче головой вниз ходить, чем научиться грамоте. Но, «коли на дно покатишься, то и за бритву схватишься», — говорят люди. И бедный Панас, не видя другого спасения, раскрыл псалтырь и, как аист, скосился на непонятные буквы. Ох, как же ему не хотелось попасть в ад на закуску. «Купил — не купил, а поторговаться можно», — подбадривал он себя и уселся на камень у большака. Уткнулся глазами в псалтырь и давай у каждого встречного-поперечного допытываться:
— Паночек, родненький, что это за буква? А что означает этот выкрутас? А как читается эта дуга? А как выговаривается это мудреное топорище? А как все вместе выходит?
Как ангелы ни спешили со своими делами, но, увидев, что человек просто из кожи вон лезет, что с лысины у него пот градом катится, стали охотно ему объяснять.
Там ведь не такие дурные, как на земле.
Панас сначала бекал-мекал, а через неделю уже ничего себе, читал. Через две недели Панас так наловчился, что потрафил бы читать псалтырь на добрых поминках за чарку горилки. На земле его похоронили без попа и дьяк не читал, потому что жене нечем было ему заплатить.
В счастливой улыбке Панас разинул рот чуть не на все небо. Смело отправился он к святому Петру.
— Эй! — крикнул Панас с одной стороны ворот.
— Кто там? — спросил с другой стороны Петр.
— Я! Панас!
— Ну что, научился?
— Научился!
— А ну, попробуй почитай! — Петр заскрипел воротами и вышел послушать.
Панас откашлялся раз, другой, раскрыл засаленный псалтырь и стал читать преважно, словно ксендз в костеле.
Петр кивал головой и удивлялся.
— Ну что, — говорит Панас, — хорошо?
— Гм, хорошо. Теперь, Панаска, иди смело в… ад.
— Что?!
Панас приставил руку к правому уху. Ему показалось, что он чего-то недослышал.
— В ад иди! — гневно крикнул Петр. — Видишь, какой ты неученый, какой ты темный мужичина! Вот и твои оправдания никчемные. Человеку нужно только захотеть. Смотри, как ты быстро научился читать, когда подступило, как говорится, с ножом к горлу! Небось кабы захотел, так и на земле много чего хорошего сделал бы. А теперь убирайся в пекло, душа гулящая! Не мозоль мне глаза, плутяга!
Панас от удивления и страха так разинул рот, что чуть все небо не проглотил. Однако полещука[78] не так-то легко сбить с панталыку. Не успел Петр затворить ворота, как Панас смело крикнул:
— Погоди!
За то время, что Панас околачивался на небе, он освоился тут, как на собственном покосе.
— Чего ты? — строго уставился на него Петр, нахмурив седые брови.
— «Чего ты?» — передразнил его Панас. — Разве так можно?
— Что «разве так можно»?
— Думаешь, полещука голыми руками возьмешь? Разве можно так насмехаться над старым хлеборобом? Сказал бы сразу, что, мол, кабы хотел, так все бы успел на земле сделать. Я б тогда и не спорил. Что ж, либо пан, либо пропал! А то псалтырь в руки тычешь: на, учись! Сколько пота мне стоило это мое образование! Чем же ты мне заплатишь за труды, коли и ломаного гроша на небе нету! Что же мне теперь делать?
Пожалел его Петр:
— Иди, шельмец, в рай. Тебя не переспоришь.
Живется Панасу в раю, как сыру в масле. Усердно псалтырь читает, прислуживает святым, трубки подает. Но вскорости заскучал: привык полещук к работе, без нее ему невмоготу. Подмазался он снова к ключарю Петру: