— И что же это за заклинание? — пророкотал Канкредин.
— Это колыбельная! — огрызнулась я.
— В общем, детский лепет, — сказал Канкредин. Он издевательски рассмеялся и повернулся к Хэрну. — По крайней мере, у тебя хватает ума ходить без этой чепухи.
— У меня для вас послание, — сказал Хэрн. Странное дело. Почему-то Хэрна Канкредин беспокоил куда больше, чем нас с Утенком. Хэрн сразу побледнел, а вскорости его еще бросило в пот, а дыхание сделалось тяжелым. Конечно, при нас с Утенком были наши Бессмертные, но мне кажется, что у Хэрна дело было не только в этом. Хэрн по-прежнему думал, что сможет сражаться с Канкредином при помощи здравого смысла. Здравый смысл пошел на дно, когда мы увидели души, бьющиеся в сети, но Хэрн не желал этого признавать.
— Я пришел от Карса Адона… — начал он.
— Чего там еще хочет этот глупый мальчишка? А? — спросил Канкредин. Это его «а?» производило отвратительное впечатление. Оно как будто вытягивало из тебя ответ и задирало тебя, даже если ты вовсе не собирался отвечать. Как бы ты ни твердил себе, что не станешь ничего говорить, но все равно вскоре обнаруживал, что отвечаешь на это «а?».
— Я как раз и говорю вам, — сказал Хэрн, словно преодолевая сопротивление, — что сегодня Карс Адон уходит вглубь страны. Он сказал…
— Да пусть себе идет, и пусть его сожрут местные, — сказал Канкредин. — Меня он не волнует. Если бы он остался, я позволил бы ему разделить со мной победу, но я с тем же успехом могу поделиться и с местными. Это все? А?
— Нет, — сказал Хэрн, продолжая бороться. — Я хочу знать, что вы, по вашему мнению, делаете с Рекой?
— Это что за наглость? — прогудет Канкредин, поднимаясь на ноги. — А?
От него исходил такой холод, что я отступила на шаг.
Должна признаться, что с этого места я плохо помню, о чем шла речь, потому что я принялась читать наряд Канкредина. Мне приходится полагаться на память Утенка, а у него она хорошая, но все-таки похуже моей. Хэрн уверяет, что с этого момента у него было такое ощущение, будто его голова очутилась под водой. В ушах что-то ревело. Он почти ничего не помнит — только помнит, как сопротивлялся, не давая Канкредину забрать его душу.
Когда Канкредин встал, я начала читать его одеяние — сперва медленно, как бы от нечего делать. Когда я отступила на шаг, то увидела у него на левом плече: «Я, Канкредин, величайший из волшебников, сотворил эти заклинания, чтобы завоевать и разрушить эту землю». Эта надпись находилась как раз на уровне моих глаз. Я стала читать дальше. «Сперва я тщательно все изучил, — прочла я, — дабы выяснить, в чем заключена душа и сущность этой земли, ибо только так можно на на самом деле завоевать землю. И вскоре я пришел к выводу, что душа этой земли заключена в некой могучей реке, которая, вместе со своими притоками, поит всю эту землю. Эта река, — да-да, он так и писал „река“ с маленькой буквы и использовал вовсе не тот узор, который показал мне Танамил! — эта река лежит в своем источнике, свернувшись, словно змея или дракон. Но я поймал его в эту сеть слов, между сном и бодрствованием, и быстро связал. Но его сила еще не…»
Тут Канкредин сел на место, и следующие строчки исчезли в складках, угодивших между животом и ногами. Так что я перешла к надписи на левом бедре.
А тем временем, как утверждает Утенок, Канкредин осыпал Хэрна оскорблениями, за то, что тот посмел спросить, что волшебник делает с Рекой.
— Я тружусь над этой Рекой днем и ночью, я гоню ее воды, чтобы утопить местных и расчистить эту землю для нас, а у тебя хватает наглости заявляться сюда и спрашивать что я, по моему мнению, делаю!
Утенок, увидев, как тяжело дышит Хэрн, сказал, что все думают, что Река сердится.
— Сердится? Конечно, он сердится! — прогрохотал Канкредин. — Он сражается со мной, дерется зубами и когтями. Но я побеждаю. Я держу его мертвой хваткой, и ему не уйти!
Утенок говорит, что Канкредин то и дело взревывал. Утенок слушал его с презрением, потому что был уверен, что на самом деле Канкредин ничегошеньки не знает про Реку. Вот и у меня было точно такое же ощущение, когда я читала его одеяние, хотя Утенку Канкредин сказал одно, а на одеянии было написано другое.
— «…на моих условиях, — было написано там, откуда я принялась читать заново. — Так я укротил его и вытянул из него жизненную силу этой земли. Но он схитрил и спрятал свою силу в душах некоторых своих людей. Когда я узнал об этом, то послал своих волшебников в сражение, дабы разыскать эти души».
Плетение было крупное и неаккуратное. Следующая часть обнаружилась на правом плече Канкредина. «Тогда я отдал реке первое свое повеление — чтобы он передал мне эти души. А он не желал этого делать. Мы боролись, и он загнил от чрезмерных усилий, и стал разносить болезнь, которой я его проклял…» На этом месте Канкредин поддернул одеяние, и оно улеглось складками поверх правого бедра. Я всматривалась долго и старательно, но смогла разобрать лишь разрозненные отрывки, очутившиеся на верхних частях складок. «…отказал земле в его водах…» «…спрятал свои души от меня…» «…обратился к большей силе…» «…и тогда я воззвал к абсолютной силе…»
— Как по-вашему, зачем я установил эту душесеть? — проревел Канкредин (так сказал мне Утенок).
— Полагаю, затем, чтобы улавливать души местных, — сказал Утенок. — Кстати, а вам известно, что довольно много душ проходят через нее?
Тут Канкредин и вправду разозлился, хотя и постарался этого не показывать.
— А, так значит, вы это заметили, — презрительно произнес он. — Но многие люди, способные видеть души, все-таки не являются волшебниками. Так вы советуете мне использовать сеть с более мелкими ячейками? А?
— Если вы это сделаете, то будете улавливать больше, — сказал Утенок. — А что вы с ними делаете?
— Не ваше дело! — отрезал Канкредин. — Эта сеть — чары, наложенные на Реку, а не ловушка для душ в прямом смысле слова.
— Понятно, — сказал Утенок. Хотя на самом деле ничего ему не было понятно — он сам мне сказал. Но я совершенно уверена, что при этом он был очень доволен собою. Я помню, что еще тогда, рассматривая одеяние Канкредина, я мимоходом подумала, что нечасто видела, чтобы Утенок казался настолько уверенным в себе.
Потом я добралась до бедра Канкредина и прочитала: «…и благодаря этому мы взяли одного человека с такой душой. Я уверен, что мы случайно перехитрили реку, поскольку те, кто схватил его, были уверены, что он — человек кланов, как и они сами». Я поняла, что тут говорится о Гулле, и жутко разозлилась. «Река не отдал мне душу этого парня, хотя мы боролись за нее три дня. Но я хитер. Я изучил парня и мысленно развернул его душу. Я обнаружил, что его душа — нечто большее, чем река. Это часть древней жизни, существовавшей до реки».
За этим отрывком последовал подол; он свисал над толстой ногой Канкредина, а из-под подола выглядывала грязная сандалия. Остальная часть истории находилась на спине. Я чуть не закричала.
Мне нужно было как-то заставить Канкредина встать и повернуться ко мне спиной. Никогда еще меня не переполняла такая решимость. Я посмотрела на Утенка и осторожно повертела рукой внутри рукава, надеясь, что Канкредин этого не заметит. Утенок меня понял. Он тоже пытался прочитать, что написано на одеянии Канкредина, но он читает медленнее меня, и он видел, что я ушла в это занятие с головой. Потому Утенок бросил на меня совершенно полоумный взгляд — на его собственном языке это означало: «Ладно, но это будет нелегко», — и повернулся к магам Канкредина.
— А вы умеете творить иллюзии? Вы можете придать себе внешность кого-нибудь другого?
Я поняла, что он пытается выяснить, нет ли среди этих двоих замаскированного Танамила. Мне захотелось покачать головой, но я не решилась. Я была уверена, что противоположная часть одеяния Канкредина расскажет мне обо всем.
Канкредин и два его мага издали негодующие возгласы. Но они бы поступили точно так же, если бы просто не хотели, чтобы мы знали, умеют они это или нет. Утенок этого не учел.
— Так можете или нет? — спросил он. — Может, вы встанете и покажете мне что-нибудь?
Канкредин догадался, что тут скрывается какой-то подвох. Он был до ужаса умен. На мгновение его толстое лицо приблизилось, и его стало ясно видно. Пухлые веки наползали на глаза. Канкредин смотрел на Утенка. Его сила обеспокоила Утенка — впервые за все это время. Утенок крепко сжал Леди — под накидкой у него проступила выпуклость, — и судорожно вздохнул.
— Это отучит тебя докучать мне дурацкими вопросами, — сказал Канкредин. — Ведь верно? А?
И тут меня внезапно посетила мысль: а почему, собственно, он вообще утруждает себя беседой с нами? Он же считает, что мы всего лишь глупые дети. Я посмотрела на Хэрна. Хэрн начал здорово походить на Гулла.
— Прекратите! — крикнула я. — Оставьте в покое душу моего брата!
— Я тут ни при чем, — сказал Канкредин. — В его душе какая-то странность.
Он внимательно посмотрел на Хэрна. Хэрн спрятал лицо в ладонях — как будто у него вдруг закружилась голова.
Тут мы с Утенком здорово испугались. Утенок схватил Хэрна за руку и потащил его прочь из комнаты. Канкредин вскочил с кресла — по комнате прокатилась волна холодного воздуха, — и заревел, чтобы Утенок не вмешивался.
Потом начался сущий кошмар. Мне представилась превосходная возможность прочитать то, что написано на спине у Канкредина — но за счет Хэрна. А до меня дошло, что если на одеянии Канкредина написана правда — а я полагаю, что это так и есть; то есть, та часть правды, которая известна Канкредину, — то наши души, моя, Хэрна и Утенка, подобны душе Гулла, и их можно использовать таким же образом. Канкредин смотерл на Хэрна из-под своих пухлых век, а Хэрн дрожал, опираясь на Утенка. Утенок стоял, обхватив Хэрна и прижимая к нему Леди — так сильно, что потом у них обоих долго не сходили синяки. И при этом, как он утверждает, он изо сех сил желал, чтобы душа Хэрна на вид казалась самой обычной — как душа Кориба, сына мельника, или тети Зары, или того же Звитта. А я, лихорадочно спеша, прочитала то, что было написано на широкой спине Канкредина.