— А где сейчас тетя Зара? — спросила я.
— На этом собрании, — сказал дядя Кестрел. Он, наверное, заметил мой взгляд, потому что объяснил, хромая к двери: — Зара тоже в сложном положении. Ты пойми — она боится, что ее причислят к вам и тоже захотят убить. Вот ей и пришлось пойти. Ну, а я — дело другое. Вы ж понимаете.
На самом деле, я вовсе не понимаю, в чем тут разница, и почему для дяди Кестрела это было безопаснее. Даже Робин, и та не понимает.
Я открыла дверь, чтобы выпустить дядю Кестрела, и в дверной проем ворвался грохот, идущий со стороны Реки. Он был настолько громким, что мне пришлось зажать уши. Я не слыхала такого шума даже во время бури. Но при этом ветер бы несильный, и дождь еле-еле накрапывал. Это шумела Река. В полосе света, падающего из двери, стало видно, что черная вода поднялась уже до середины склона.
Дядя Кестрел прокричал мне что-то — правда, я ничегошеньки не расслышала, — и заковылял прочь. Я захлопнула дверь, а потом мы с Хэрном забаррикадовали окна и двери. Нам даже не потребовалось ничего обсуждать. Мы просто носились, как угорелые, и заклинивали дверные ручки самыми тяжелыми стульями, а лавки и полки пристраивали поперек ставен. Дверь дровяного сарая мы подперли лодкой. Мы здорово нашумели, пока закрывали окно наз кроватью Гулла, но Гулл не проснулся.
Все это время Утенок простоял, склонив голову, перед нишей с Бессмертными, а Робин так и не встала из-за стола с остатками ужина.
— Я не могу в это поверить! — сказала она. А когда мы на следующий раз пробегали мимо нее, добавила: — В конце концов, мы знаем это только со слов нашего несчастного дяди Кестрела. А он сильно сдал. Он мог неправильно понять Звитта. Мы же прожили в Шеллинге всю жизнь! Они не могут…
— Еще как могут! — сказал Утенок, который так и стоял перед нишами. — Нам надо уходить.
Робин принялась заламывать руки. Ей всегда хотелось быть настоящей леди.
— Но как мы уйдем?! На Реке половодье! И куда мы поведем Гулла, когда он в таком состоянии? Куда нам идти?
Я видела, что Робин сделалась совершенно беспомощна. А я терпеть не могла, когда она становилась такой.
— Мы можем отправиться вниз по Реке и найти какое-нибудь другое место для жизни, получше этого, — сказала я.
Я никогда в жизни не говорила ничего более волнующего. Мне всегда хотелось посмотреть: а что там, дальше?
— Вот именно. Нельзя же притворяться, будто этой зимой нам здесь хорошо жилось, — сказал Хэрн. — Так что давайте и вправду уплывем.
— Но там же варвары! — воскликнула Робин и снова принялась заламывать руки. Мне захотелось ее стукнуть.
— Тв что, забыла? Мы на них похожи, — сказала я. — Так почему бы нам этим не воспользоваться? Все равно мы из-за этого уже натерпелись. Наверное, тетя Зара сказала нам, чтобы мы убирались прочь, потому, что думала, что мы — варвары.
— Нет, — возразила Робин. Теперь в ней, в дополнение к беспомощности, взыграла честность. От такого сочетания взбеситься можно. — Не могла она ничего такого думать. Она просто имела в виду, что мы выглядим иначе. У нас волосы светлые и вьющиеся, а у всех остальных джителей Шеллинга — черные и прямые.
— Сегодня из-за этой разницы можно и умереть, — заметил Хэрн. Я всегда говорила, что он не дурак.
— Но мы же знаем об этом только со слов дяди Кестрела! — снова возразила Робин. — И кроме того, Гулл спит.
И мы уселись, так ничего толком и не решив. Спать никто из нас не пошел. А впрочем, никто и не смог бы заснуть — из-за шума половодья. Оно журчало, рокотало, бурлило, бормотало. Вскоре к этому добавился стук дождя по крыше и шипение дождевых капель, падающих через трубу в очаг. А Река лаяла, ревела и била, словно в барабан. Весь этот шум так меня запутал, что мне уже начало казаться, будто я различаю сквозь шум половодья чьи-то пронзительные крики.
А потом, уже посреди ночи, раздалось отчаянное мычание — это смыло нашу корову. Робин вскочила из-за стола и закричала: «Помогите!»
Хэрн дремал сидя. Утенок свернулся калачиком на коврике у очага. Я была самая несонная, потому я встала и помогла Робин расчистить заднюю дверь. Но как только мы убрали задвижку, как дверь распахнулась, и на нас обрушился вал желтой воды.
— Помогите! — снова крикнула Робин. Нам кое-как удалось закрыть дверь обратно. На полу осталась лужа, и я заметила, что из-под двери сочится вода.
— Давай через дровяной сарай! — крикнула Робин.
И мы побежали в дровяной сарай, хотя я ясно слышала, что коровье мычание уже удаляется. А из-под двери дровяного сарая тоже текло. Мы отодвинули лодку — это оказалось совершенно нетрудно, потому что она уже плавала. А когда мы открыли дверь, оттуда хлынуло. Робин решила, что нам надо выйти в огород и отыскать корову, и уперлась на своем. Мы подоткнули подолы и пошлепали наружу; приходилось одновременно придерживать одежду, сохранять равновесие и пытаться хоть что-то разглядеть. Дождь лил как из ведра. Он шипел, и Река шипела, и вода бурлила, да так, что меня едва не сбило с ног. Я видела, что это все без толку. Корову уже было еле видно. Но Робин все-таки ухитрилась одолеть несколько ярдов, и лишь после этого сдалась и признала поражение.
— Что же мы будем делать без молока? — сказала она, и добавила: — Бедная корова!
Нам не удалось закрыть дверь дровяного сарая. Я привязала лодку к балке, мы пробрались обратно в главную комнату и закрыли дверь. Дровяной сарай — он на ступеньку пониже дома. Но вскоре и из-под этой двери потекли ручейки воды, словно темные жадные пальцы.
Робин села у очага. Я опустилась рядом.
— Если вода поднимется еще, мы утонем, — сказала Робин.
— А Звитт скажет «скатертью дорога!» и добавит, что это Река нас покарала, — сказала я. Я сидела, прислонившись к Робин, и смотрела, как с моих волос капает вода. Каждая капелька по дороге проделывала поворотов двадцать, потому что воловы у меня, когда намокают, начинают сильно виться. И я поняла, что теперь нам и вправду нужно уплывать. Коровы у нас больше нет. Папы нет, и поле вспахать некому. Бедолага Гулл пахать не сможет, а у Хэрна пока для этого маловато сил. Денег, чтобы покупать еду, у нас нету, потому что никто не покупает мои накидки. А если бы деньги и были, вполне могло бы оказаться, что жители Шеллинга не захотят нам ничего продавать. А потом я вспомнила, что они все равно собрались нас убить. Я думала, что заплачу. Но опять не получилось. Я смотрела на Младшего — в свете очага казалось, будто он улыбается, — на Утенка — он сопел во сне, и то приоткрывал, то закрывал рот, — и на воду, которая сочилась из дровяного сарая и собиралась в лужу. Робин была теплая и мягкая. Она, конечно, иногда может здорово разозлить, но все-таки она старалась как могла.
— Робин, — сказала я, — а мама выглядела так же, как мы? Она была из варваров?
— Я не знаю, — отозвалась Робин. — Я плохо ее помню. Мне кажется, что волосы у нее были такие же, как у нас, — но, может, я это выдумываю. Я почти ничего не помню. Я даже не помню, как она учила меня ткать.
Я, честно говоря, удивилась, что Робин ничего не помнит. Ей же было почти восемь лет, когда мама умерла. Вот я была намного младше, когда Робин учила меня ткать, а я все прекрасно помню. Я помню, что Робин не знала нужного узора для некоторых слов, и мы с ней рассчитывали узор вместе. Я сильно сомневаюсь, что хоть кто-то, кроме нашей семьи, сможе бы это прочесть — даже те, кто умеет читать тканье. Все прочие просто примут мою историю за очень красивую и необычную накидку, только и всего. Но я тку ее для себя. Когда я излагаю нашу историю на полотне, я лучше понимаю смысл нашего путешествия. Но сейчас мне придется прекратить, а то стук ткацкого станка беспокоит бедную Робин.
@GLAVA = 3
А потом мы окончательно решили, что надо отсюда уходить. Уже близился рассвет, но через ставни еще не пробивалось ни единого лучика света. У меня заболела шея, а во рту появился противный привкус. Огонь в очаге почти погас, но я все-таки видела в его свете, как Утенок переворачивается с бока на бок. Хэрн сидел за столом.
— Пол уже весь мокрый, — сказал Хэрн.
Я потрогала коврик перед очагом. Он и вправду был мокрый, словно болотный мох. Я охнула.
И тут дверь спальни распахнулась, и на пороге возник Гулл. Он был одет в ночную рубаншку, и казался сейчас совершенно обычным, прежним Гуллом.
— Уже пора? — спросил он.
— Что — пора? — удивился Хэрн.
— Пора уходить, — сказал Гулл. — Нам надо плыть вниз по Реке.
Вот клянусь — перед этим Робин спала. Но тут она мгновенно вскочила и попыталась успокоить Гулла и уложить его обратно в постель.
— Да-да, мы уходим. — сказала она. — Но еще рано. Пойди полежи, пока мы будем собираться.
— Но вы же не уйдете без меня? — спросил Гулл, когда Робин оттеснила его обратно в спальню.
— Конечно, нет! — сказала Робин. — Но мы еще не сложили вещи в лодку. Ты отдохни, пока мы будем их складывать, а когда завтрак будет готов, я тебя позову.
Пока она укладывала Гулла в постель, мы с Хэрном сердито шлепали по комнате. Мы заправили лампу, зажгли ее снова и подложили в очаг последние поленья. Утенок проснулся.
— Мы вправду уходим? — спросил он, когда Робин вернулась.
Мы с Хэрном думали, что Робин просто успокаивала Гулла. Но она сказала:
— Видимо, придется. Мне кажется, Гуллу лучше знать, чего хочет Бессмертный.
— Ты имеешь в виду, что это Бессмертный сказал ему, что нам нужно уходить? — спросила я. И хотя было раннее утро, от благоговейного ужаса у меня по спине побежали мурашки. Обычно со мной такое случается только по вечерам.
— Гулл, должно быть, услышал наш разговор, — сказал Хэрн. — Только-то и всего. Но лично я доволен, что хоть что-то заставило тебя пошевелить мозгами и начать соображать. Давайте собираться.
Тут я поняла, что мне совершенно не хочется никуда уплывать. Шеллинг был единственным местом, которое я знала. А вокруг была пустота. Люди приходили из ниоткуда и рассказывали всякие истории про варваров с их заклинаниями, про короля, про войну — но я не верила, что все это взаправду существует. Настоящим был только Шеллинг. Мне не хотелось уходить в никуда. Кажется, Хэрн себя чувствовал примерно так же. Мы взяли лампу и побрели в дровяной сарай, чтобы выгнать лодку наружу, для погрузки.