— Поистине, ты сама мудрость, заключённая в безобразную оболочку. Но не подсказывает ли тебе твоя мудрость, что ты навлёк на себя мой величайший гнев?
— Нет, — тотчас ответил раввин, к общему удивлению.
— Это ты, мудрец Израилев, дал мне совет, что царские вина надо перелить из глиняных кувшинов в золотые сосуды и выставить из подвалов на солнце. Знал ты, что вино прокиснет и станет не годным для питья?
— Я знал это, милостивая Принцесса…
— В таком случае ты проявил безумие вместо мудрости.
— Нет, это не так, милостивая Принцесса! Все мы таковы, какими нас создал Бог; и то, что внешне кажется самым красивым, не всегда оказывается самым лучшим. Вот эти золотые сосуды дивно красивы; по сравнению с ними глиняные кувшины из подвалов и грубы, и безобразны. Но в тех грубых кувшинах лучше всего сохраняется свежесть и чистота твоих изысканных вин.
— Так для чего же ты посоветовал мне перелить вино в золотые сосуды? — спросила Принцесса гневно.
— Государыня! — сказал раввин. — То был лишь ответ на твою насмешку надо мною. Помнишь, как ты улыбалась, глядя на мою уродливую фигуру, как ты насмеялась даже над моими знаниями, назвав меня зерном мудрости в безобразной скор лупе. Милостивая Принцесса, я — лишь глиняный кувшин среди смертных…
— А я — золотой сосуд, в котором прокисло вино мудрости, — сказала Принцесса с грустью, склонив голову.
Гробовая тишина воцарилась в зале. Трепет прошёл по гостям, когда Принцесса встала со своего роскошного трона. Все ждали, что она крикнет стражу, прикажет схватить дерзкого раввина и казнить. Но она взяла его за руку и сказала гостям своим:
— Склоните головы перед этим учёным и мудрым мужем: он дал мне урок, которого я никогда не забуду!
Роза спасла
Был у одного царя чудный сад, где он каждый день проводил по много часов. Любил он вдыхать нежный запах цветов, гулять в тени старых деревьев, следить, как распускаются почки и созревают плоды. Нигде царь не был так счастлив, как здесь; и всем, кто в этом саду работал, было строго-настрого приказано не щадить рук своих, лишь бы сад пышно рос и содержался в полном порядке. Так хорошо был сад распланирован и так много было здесь всевозможных растений, что круглый год цветение в нём не прекращалось.
Однажды собрался царь на войну. Весь сад обошёл он, прощаясь со своими любимыми цветами и деревьями.
— Приложи все старания твои, заботься о моём дивном саде без устали, — сказал он старшему садовнику. — Даже на войне я не перестану думать о моём прекрасном саде и его душистых цветах.
— Воля твоя будет исполнена, государь, — ответил садовник. — Цветы ведь тоже живые существа, и жаль было бы оставить их без присмотра или жестоко погубить.
— Что ты хочешь сказать этим? — спросил царь.
— Ничего, государь, — ответил садовник, смахивая слезу. — Ты вот на мое попечение оставляешь эти цветы и деревья; но в войске твоём ты уводишь с собою моего единственного сына; он мне так же дорог, как тебе этот сад.
— Сражаться за своего государя — его долг, — сурово сказал царь и удалился.
Много месяцев тянулась война. Наконец царь возвратился во главе своего войска. Много народа было убито и погребено на полях сражения. Ещё больше было раненых и изувеченных. Эти медленно плелись за войском: одни ковыляли на костылях, других везли на телегах. В числе тяжёло раненных был и сын садовника.
Царь сам сказал об этом старику, как только увидал его.
— Да, да, государь, я уже знаю, — отвечал садовник. — Эту печальную весть я получил несколько недель тому назад. Кое-кто из раненых вернулся домой, они мне это рассказали. Сын мой, как и твой сад, будет теперь иным, совсем иным.
— Что это значит? — спросил царь. — Разве ты не исполнил моих приказаний и не сохранил сад в должном порядке?
— Война — жестокое дело, государь. Она губит жизни, опустошает поля и сады.
— Не понимаю я твоих загадочных слов, — сказал царь грозно. — Веди меня в сад.
Взглянув на свой любимый сад, царь пришёл в ярость. Печальное зрелище предстало его взору: прежние зелёные лужайки с причудливыми цветочными клумбами обратились в дикий пустырь, поросший бурьяном; извилистые дорожки покрылись опавшими бурыми листьями; повсюду росли сорная трава, лопух и чертополох.
— Это не сад, а дебри какие-то! — кричал царь. — Вырубить все деревья, вырвать с корнем все кусты и сорняки, сжечь всё это!
— Да, государь, и война — ужасное дело, — повторял садовник.
— Ты не хочешь меня слушаться? Не понимаю, что с тобой стало! Сейчас же исполнить мое приказание… Я сам буду следить, чтобы всё было сделано.
Садовник позвал рабочих. Они пришли с топорами, мотыгами, лопатами и принялись рубить деревья, выкапывать кусты, вырывать траву и сваливали всё в большие костры.
— Ни одного цветочка не осталось, — сказал царь печально и продолжал следить за разрушительной работой топоров и лопат.
Вдруг он воскликнул:
— Остановитесь!.. Роза! Единственная роза средь диких зарослей!..
Осторожно сорвал царь эту, каким-то чудом уцелевшую розу.
— Какая красота! Какой чудный запах! — восторгался он. — Ещё прекраснее кажется мне этот цветок, потому что он здесь единственный.
— У меня сын тоже единственный, — сказал садовник печально.
Царь взглянул на него удивлённо; и вдруг новая мысль озарила его лицо. Он подошёл к старику и нежно взял его за руку.
— Не рубить более кустов! — приказал он рабочим. — Ради этого чудного цветка весь сад вернётся к жизни… Я дурно поступил, взяв у тебя единственного сына, — продолжал он, обращаясь к садовнику. — Но я окружу его заботами, созову моих лучших врачей, и они возвратят ему здоровье и такой же цветущий вид, в какой ты, я знаю, опять приведёшь этот загубленный сад. И тебя я стану ценить больше, чем прежде, хотя в первом порыве горя хотел было предать смерти.
Старый садовник принялся за работу со всем своим усердием и искусством. Не прошло года, а уж сад принял прежний красивый вид. И под его тенистыми деревьями среди благоухающих цветов к раненому сыну старика возвратились здоровье и сила, и стал он любимым стражем царя.
Лиса-лакомка
Бежала лиса мимо виноградника. Спелый виноград манил свежестью и красотой своих гроздьев.
«Я знаю, где мне сегодня поужинать, — подумала лиса. — Когда все заснут, я сюда вернусь».
Ночью лиса прибежала к винограднику, но, к большому огорчению, увидала, что попасть в него нельзя; решётка крепкая и такая частая, что никак сквозь неё не пролезешь. Старалась лиса и так и сяк — ничего не выходит! Чуть было не застряла в решётке. Пришлось оставить бесплодные попытки. «Как же быть? Искать ужина в другом месте? Где его теперь найдёшь?… А виноград-то какой аппетитный!»
Легла лиса спать голодная. Утром проснулась, и опять к винограднику, — а гроздья выглядят ещё соблазнительнее, чем вчера.
«Экая досада! — думает хитрая лиса. — А всё-таки я должна поесть этого винограда и доберусь до него. Вот сяду здесь и буду голодать, пока не похудею настолько, что пролезу сквозь решётку».
Три дня лиса голодом себя морила и действительно стала такая тощая, что пролезла сквозь прутья решётки, добралась до винограда и уж поела его всласть.
— Как хорошо! — говорила она, катаясь по земле от удовольствия. — Стоило поголодать три дня, чтобы таким лакомством себя побаловать.
Довольная своей хитростью, собралась лиса домой. Подошла она к решётке, сунулась в неё — не тут-то было! От вкусного винограда лиса опять так растолстела, что пролезть сквозь прутья решётки не смогла.
Тут-то хитрая лисонька призадумалась.
«По правде сказать, не очень-то я умна! Теперь, чтобы убраться отсюда подобру-поздорову, придётся мне опять три дня голодать здесь, среди спелого винограда!»
И пришлось лисе опять три дня поститься.
— Ну, дела мои теперь совсем плохи, — говорила лиса, пролезая сквозь решётку. — Есть ой-ой как хочется; а как я теперь промышлять пойду — совсем ослабела? Так мне и надо!..
Волшебные сапоги Хонеима
Давным-давно, когда на свете было ещё так много чудесного и таинственного, в одном большом городе у границы африканской пустыни жил старый сапожник по имени Хонеим. Он был еврей, и другие жители этого города считали его колдуном. В самом деле, Хонеим был человек не совсем обыкновенный: только взглянув на покупателя, он сразу определял, насколько тот богат или беден, и никогда не позволял никому купить такую пару сапог, за которую человеку было бы трудно заплатить.
Хонеим продавал сапоги всех сортов, и его лавка на главном городском базаре представляла собой интересное зрелище. Сотни пар всевозможной обуви различных размеров, вида и цвета были аккуратно расставлены на полках и на полу или свешивались с потолка. Хонеим никогда не спрашивал, какого размера нужны сапоги или сандалии. Посмотрит он на покупателя — и сразу даст ему обувь того самого размера, покроя и цвета, какие человеку нужны; и обыкновенно первая же пара, которую он предлагал, оказывалась самой подходящей.
Если, приметив три пары, покупатель не был удовлетворён, то Хонеим говорил ему:
— У меня нет таких сапог, какие ты требуешь; поищи их в другом месте.
Затем он садился за книгу и больше не отвечал ни на какие вопросы.
Если покупатель хотел непременно приобрести такие сапоги, которые были ему не по карману, то странный сапожник говорил ему:
— Дешевле сказанной цены я эти сапоги продать тебе не могу, а эта цена для тебя слишком высока; значит, не суждено нам с тобой сговориться. Да будет же мир с тобою!
И сейчас же, прекратив беседу, молча погружался в изучение своей книги.
Однажды какой-то молодой араб подъехал на верблюде к лавке и залюбовался обувью. Хонеим это видел, но не обратил на него внимания. Араб, полагая, что сапожник его не замечает, заставил своего верблюда опуститься на колени, потихоньку слез с него и вошёл в лавку. Хонеим по-прежнему не смотрел на него.