— Почтенный, — сказал араб, — я хочу купить пару сапог.
— А зачем? — спросил Хонеим, не отрывая глаз от книги.
— Зачем? Затем, для чего сапоги покупают, — чтобы носить их.
— Тебе сапоги не нужны, — ответил Хонеим, обернувшись к арабу. — Ты — сын пустыни; живёшь ты не в городе; шатёр твой стоит среди песчаной равнины, где сапоги совсем бесполезны. Ты приехал в город купить убор для своего верблюда и уже истратил немало денег. Я тебе ничего продать не могу.
Араб был удивлён.
— Откуда ты знаешь обо всём этом? — воскликнул он.
— Не спрашивай Хонеима, откуда он знает о том, чего другие не знают, — отвечал сапожник. — Разве я тебе не правду сказал?
— Истинную правду! — ответил араб, ещё более удивлённый странными речами сапожника. — Но может быть, тебе кто-нибудь рассказывал обо мне раньше?
— Не трать слов попусту, — был ответ Хонеима. — Кто в этом большом городе может знать о тебе и о том, что ты сегодня приедешь!
— Правда, правда, — сказал задумчиво араб. — Ты странный сапожник. А может быть, ты колдун?
— Не дано тебе, сын пустыни, постигнуть тайны, которых и я тебе не открою, — ответил ему Хонеим. — Однако ты уже и так слишком задержался в городе. Торопись к шатрам своего племени, пока не постигло тебя несчастье. Ты не знаешь нравов большого города; удались же с миром.
Араб разгорячился.
— Кто ты, что смеешь так говорить со мной? — спросил он гневно. — Ты ведь только сапожник, а я сын властителя пустыни. Мой отец очень богат, он владеет бесчисленными табунами верблюдов…
— Я вижу лишь одно, что ты — сын пустыни и не знаешь нравов города, — ответил Хонеим спокойно. — Иди с миром, говорю я тебе, и наслаждайся богатством отца. Не разбрасывай этого богатства на покупку обуви, которая тебе в пустыне совсем не нужна.
Араб сел на ковёр, разостланный посреди лавки.
— Я не сойду с этого места, — заявил он, — пока не выберу себе пару сапог! Бывают ведь случаи, когда и для сына пустыни нелишне украсить свои ноги изделиями вашего города.
Хонеим проницательно посмотрел на молодого араба. Улыбнувшись, он сказал:
— Та, к которой влечёт тебя сердце, будет любить тебя больше, если ты не станешь брать пример с легкомысленных городских юношей. Она ведь тоже особа благородная и дитя пустыни; а скажи мне, разве она когда-нибудь носила башмаки?
Араб вскочил:
— Откуда ты всё это знаешь?
Хонеим усмехнулся:
— Не сказал ли я тебе, что ты напрасно будешь спрашивать об источниках моих знаний. Довольно с тебя, если я ещё скажу, что ты любишь одну из красавиц пустыни. Объясни мне, почему ты не спросил у меня башмаков для этой девушки? А у меня, как видишь, большой выбор обуви на маленькую женскую ножку.
— Она не стала бы их носить, — печально ответил араб, перестав удивляться речам Хонеима.
— А тогда ей вряд ли было бы приятно видеть сапоги и на твоих ногах, — сказал Хонеим.
На этот раз араб улыбнулся:
— Ты, мне кажется, мудрый и удивительный человек, но ты уже стар и, как я вижу, не очень-то знаешь женский характер. Если бы я в своей пустыне появился в красных сапогах, то я выделился бы из всей нашей молодёжи и заслужил бы особое расположение принцессы.
Хонеим вздохнул:
— Если ты так в этом уверен, то мне трудно будет разубедить тебя. Ты упрямый юноша, и многому ещё тебе надо поучиться. Так и быть, я покажу тебе свой товар. Но будь осторожен: я предупредил тебя, а слова Хонеима нельзя пропускать мимо ушей.
— Помалкивай! Ведь ты всего лишь сапожник! — крикнул араб. — День клонится к вечеру, а я должен вернуться домой до захода солнца. Покажи-ка мне скорее пару хороших сапог.
Хонеим поставил перед арабом несколько пар сапог, но они ему не понравились.
— Эти сапоги годятся для городского нищего, а не для знатного человека. Мне нужно что-нибудь очень красивое…
— Но предупреждаю, у тебя не хватит денег на такие сапоги, — сказал Хонеим.
— Довольно! Надоели мне твои дерзкие слова! — разозлился своенравный араб. — Помни, что я сын богатого и могущественного повелителя, а ты — собака, несчастный сапожник, только и всего!
Хонеим сверкнул глазами.
— Кто назвал меня собакой, тому будет о чём пожалеть, — сказал он, не повышая голоса.
Араб нахмурился. Слова старика немного смутили его, но уж очень ему хотелось купить себе сапоги. Вдруг он увидел великолепные красные сапоги с золотой вышивкой.
— Вот эти мне нравятся! — сказал он. — Уверен, на них благосклонно посмотрят и ясные очи моей красавицы. Дай-ка мне примерить, впору ли они мне.
Не говоря ни слова, Хонеим подал сапоги, и араб чуть не закричал от радости: они были ему как раз по ноге. Он поднялся с ковра и гордо прошёлся по лавке.
— Я беру у тебя эти сапоги, Хонеим!
— Ты ещё не спросил о цене, — ответил сапожник.
Араб вынул из кошеля золотую монету и протянул её Хонеиму.
— Вот этого вполне достаточно, — сказал он. — Получи сколько следует и дай мне сдачи. Мне давно пора ехать. Хочу, чтобы моя будущая невеста сегодня же увидала меня в этих сапогах.
— Ты слишком спешишь, сын пустыни, — ответил Хонеим. — За золото ты этих сапог не купишь.
— Как так? — удивился араб.
— За них, — медленно отвечал Хонеим, — ты можешь заплатить только верблюдом — вот таким, какой привязан у дверей.
— Вздор! — крикнул араб. — Ты сам не знаешь, что говоришь. Мой верблюд стоит больше, чем двадцать пар таких сапог. Это один из лучших верблюдов в табуне моего отца. Такой верблюд годился бы для самого царя.
— Таковы же и эти сапоги, — возразил Хонеим. — Перестань торговаться со мною. Tы не можешь иметь одновременно и сапоги, и верблюда.
— Странны мне твои слова. Что ты хочешь ими сказать? — спросил араб.
— Хонеим не бросает слов на ветер да и не повторяет их, — ответил сапожник. — Не относись презрительно к тому, что я говорю. Я продам тебе другую пару сапог, чтобы хватило твоей золотой монеты.
— Мое предположение, кажется, было верно, — сказал араб, — ты, по-видимому, колдун и сапоги твои волшебные.
— Может быть, — ответил Хонеим, пожимая плечами. — Помни, что я тебя предупреждал.
— Знать не хочу твоих предупреждений! — сердился араб. — Я сын царя пустыни, и в нашем племени трусов нет. Не боюсь я твоего колдовства и непременно возьму эти сапоги!
— Только отдав за них верблюда, — спокойно ответил Хонеим.
Напрасно араб торговался и упрашивал, Хонеим едва ли слушал его. Он взялся за книгу и был глух ко всем уговорам араба. Тогда тот пришёл в ярость, разразился угрозами, но и этим ничего не достиг. Хонеим даже не отвечал ему.
Раз шесть араб влезал на своего верблюда, опять слезал с него, возвращался в лавку и снова принимался торговаться; но Хонеим молчал и продолжал читать книгу. Наконец араб сел на верблюда и, удаляясь от лавки, в бешенстве крикнул на всю площадь:
— У-y, собака!
Хонеим медленно поднялся и посмотрел ему вслед.
— Легкомысленный сын пустыни, он не хочет слушать моих предупреждений; так скоро он убедится, что они были не напрасны.
И сапожник вновь погрузился в чтение книги.
Спустя немного времени за городские ворота, ведущие в пустыню, выехал молодой араб на своём верблюде. Он был очень сердит — видимо, не мог успокоиться после неудачи. Вдруг он остановил верблюда и с криком радостного изумления соскочил на землю: перед ним лежал красный сапог.
— Да ведь это точь-в-точь один из волшебных сапогов Хонеима! Хотел бы я знать, как он попал сюда.
Но на дороге не видно было ни одного человека. Да и второго сапога поблизости не оказалось.
С гневом швырнул он сапог на дорогу:
— На что мне один сапог?! Только время теряю я тут напрасно, а уж темнеет.
Поспешно взобрался он на верблюда и быстро поехал дальше. Однако не проехал он и версты, как увидел на дороге другой сапог. Он слез с верблюда и поднял его.
— Это как раз пара к тому сапогу! — воскликнул араб. — Вероятно, их кто-нибудь купил, а потом растерял на дороге. Как же я глуп был, что первого не поднял. Теперь у меня была бы целая пара, и притом даром.
Солнце уже зашло. До своего табора арабу оставалось недалеко. Он посмотрел вокруг. На пустынной дороге по-прежнему никого не было видно.
«Надо вернуться, — подумал араб и, привязав верблюда к дереву, пустился во всю прыть назад. Через несколько минут он был уже на том месте, где лежал первый сапог, и, счастливый и радостный, поднял его.
«Могу теперь посмеяться над колдуном. Сапоги я всё-таки получил, и не только что верблюда, а и совсем ничего за них не отдал».
И быстро помчался опять к своему верблюду.
Вдоль дороги лишь кое-где росли одинокие деревья, и араб сразу узнал то место, где оставил привязанным верблюда: тут по-прежнему лежал другой найденный красный сапог. Но верблюда не было… Несколько раз пробежал араб по дороге взад-вперед, но нигде — никого: живой души за версту не видно, а верблюда и след простыл.
Усталый и грустный, поплёлся молодой араб к шатрам своего отца, в ту сторону, где догорала вечерняя заря, красная с золотыми переливами; цветом своим она напоминала арабу те сапоги, которые нёс он теперь с собой.
«Ты не можешь иметь одновременно и сапоги, и верблюда!» — это было предостережение, — размышлял араб, — а я его не послушал. Что-то я теперь скажу отцу и невесте?»
Было уже темно, когда араб добрался до своего лагеря. Отец поджидал сына, а возле него сидела красавица-девушка.
Юноша подошёл с поклоном.
— Ты возвращаешься пешком и один. А где же твой верблюд? — спросил отец.
— Его у меня украли.
Глаза отца сверкнули, и он готов был сказать гневное слово. Но не успел он его произнести, как голос девушки, певучий и нежный, спросил:
— Но, конечно, ты что-нибудь принёс с собою?
— Я принёс сапоги от Хонеима, — ответил юноша и развернул свой плащ, в который были завёрнуты сапоги. Но сапог там не оказалось.
— И они исчезли! — сказал он печально. — Надо мною подшутил волшебник, но я сам в этом виноват: он меня предупреждал, а я не послушался.