– Перенесите меня вот с этой горы.
Молодцы тотчас его спустили. Иван-царевич надел перстень – их не стало; пошёл в своё царство, приходит в тот город, где жил его отец и братья, остановился у одной старушки и спрашивает:
– Что, баушка, нового в вашем царстве?
– Да чего, дитятко! Вот наша царица была в плену у Коша Бессмертного; её искали три сына, двое нашли и воротились, а третьего, Ивана-царевича, нет, и не знат, где. Царь кручинится об нём. А эти царевичи с матерью привезли какую-то царску дочь, большак жениться на ней хочет, да она посылает наперёд куда-то за обручальным перстнем или велит сделать такое же кольцо, какое ей надо; колдася уж кличут клич, да никто не выискивается.
– Ступай, баушка, скажи царю, что ты сделаешь; а я пособлю, – говорит Иван-царевич.
Старуха в кою пору скрутилась, побежала к царю и говорит:
– Ваше царское величество! Обручальный перстень я сделаю.
– Сделай, сделай, баушка! Мы таким людям рады, – говорит царь, – а если не сделаешь, то голову на плаху.
Старуха перепугалась, пришла домой, заставляет Ивана-царевича делать перстень, а Иван-царевич спит, мало думает; перстень готов. Он шутит над старухой, а старуха трясётся вся, плачет, ругает его:
– Вот ты, – говорит, – сам-от в стороне, а меня, дуру, подвёл под смерть.
Плакала-плакала старуха и уснула. Иван-царевич встал поутру рано, будит старуху:
– Вставай, баушка, да ступай понеси перстень, да смотри: больше одного червонца за него не бери. Если спросят, кто сделал перстень, скажи: сама; на меня не сказывай!
Старуха обрадовалась, снесла перстень; невесте понравился:
– Такой, – говорит, – и надо!
Вынесла ей полно блюдо золота; она взяла один только червонец. Царь говорит:
– Что, баушка, мало берешь?
– На что мне много-то, ваше царско величество! После понадобятся – ты же мне дашь.
Пробаяла это старуха и ушла.
Прошло там сколько время – вести носятся, что невеста посылает жениха за подвенечным платьем или велит сшить такое же, како ей надо. Старуха и тут успела (Иван-царевич помог), снесла подвенечное платье. После снесла нешитые башмаки, а червонцев брала по одному и сказывала: эти вещи сама делает. Слышат люди, что у царя в такой-то день свадьба; дождались и того дня. А Иван-царевич старухе заказал:
– Смотри, баушка, как невесту привезут под венец, ты скажи мне.
Старуха время не пропустила. Иван-царевич тотчас оделся в царское платье, выходит:
– Вот, баушка, я какой!
Старуха в ноги ему.
– Батюшка, прости, я тебя ругала!
– Бог простит.
Приходит в церковь. Брата его ещё не было. Он стал в ряд с невестой; их обвенчали и повели во дворец. На дороге попадается навстречу жених, большой брат, увидал, что невесту ведут с Иваном-царевичем, ступай-ка со стыдом обратно. Отец обрадовался Ивану-царевичу, узнал о лукавстве братьев и, как отпировали свадьбу, больших сыновей разослал в ссылку, а Ивана-царевича сделал наследником.
Бывало-живало – в некотором государстве был-жил царь и царица; у них родился сын, Иван-царевич. Няньки его качают, никак укачать не могут; зовут отца:
– Царь, великий государь! Поди, сам качай своего сына.
Царь начал качать:
– Спи, сынок! Спи, возлюбленный! Вырастешь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трёх мамок дочку, трёх бабок внучку, девяти братьев сестру.
Царевич уснул и проспал трое суток; пробудился – пуще прежнего расплакался. Няньки качают, никак укачать не могут; зовут отца:
– Царь, великий государь! Поди, качай своего сына.
Царь качает, сам приговаривает:
– Спи, сынок! Спи, возлюбленный! Вырастешь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трёх мамок дочку, трёх бабок внучку, девяти братьев сестру.
Царевич уснул и опять проспал трое суток; пробудился, ещё пуще расплакался. Няньки качают, никак укачать не могут:
– Поди, великий государь, качай своего сына.
Царь качает, сам приговаривает:
– Спи, сынок! Спи, возлюбленный! Вырастешь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трёх мамок дочку, трёх бабок внучку, девяти братьев сестру.
Царевич уснул и опять проспал трое суток. Пробудился и говорит:
– Давай, батюшка, своё благословение; я поеду жениться.
– Что ты, дитятко! Куда поедешь? Ты всего девятисуточный!
– Дашь благословение – поеду, и не дашь – поеду!
– Ну, поезжай! Господь с тобой!
Иван-царевич срядился и пошёл коня доставать; отошёл немало от дому и встретил старого человека:
– Куда, мо́лодец, пошёл? Волей аль неволей?
– Я с тобой и говорить не хочу! – отвечал царевич, отошёл немного и одумался: «Что же я старику ничего не сказал? Стары люди на ум наводят». Тотчас настиг старика:
– Постой, дедушка! Про что ты меня спрашивал?
– Спрашивал: куда идёшь, мо́лодец, волей али неволей?
– Иду я сколько волею, а вдвое неволею. Был я в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня высватать Ненаглядную Красоту, трёх мамок дочку, трёх бабок внучку, девяти братьев сестру.
– Хорош мо́лодец, учливо говоришь! Только пешему тебе не дойти – Ненаглядная Красота далеко живёт.
– Сколь далеко?
– В золотом царстве, по конец свету белого, где солнышко восходит.
– Как же быть-то мне? Нет мне, мо́лодцу, по плечу коня неезжалого, ни плеточки шёлково́й недержалой.
– Как нет? У твоего батюшки есть тридцать лошадей – все как одна; поди домой, прикажи конюхам напоить их у синя моря: которая лошадь наперёд выдвинется, забредёт в воду по самую шею и как станет пить – на синем море начнут волны подыматься, из берега в берег колыхаться, ту и бери!
– Спасибо на добром слове, дедушка!
Как старик научил, так царевич и сделал; выбрал себе богатырского коня, ночь переночевал, поутру рано встал, растворил ворота и собирается ехать. Проговорил ему конь человеческим языком:
– Иван-царевич! Припади к земле; я тя трижды пихну.
Раз пихнул и другой пихнул, а в третий не стал:
– Ежели в третий пихнуть, нас с тобой земля не снесёт!
Иван-царевич выхватил коня с цепей, оседлал, сел верхом – только и видел царь своего сына!
Едет далёким-далеко, день коротается, к ночи подвигается; стоит двор – что город, изба – что терем. Приехал на двор – прямо ко крыльцу, привязал коня к медному кольцу, в сени да в избу, богу помолился, ночевать попросился.
– Ночуй, добрый мо́лодец! – говорит ему старуха. – Куды тя господь понёс?
– Ах ты, старая сука! Неучливо спрашиваешь. Прежде напой-накорми, на постелю повали, в те́ поры и вестей спрашивай.
Она его накормила-напоила, на постелю повалила и стала вестей выспрашивать.
– Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трёх мамок дочку, трёх бабок внучку, девяти братьев сестру.
– Хорош мо́лодец! Учливо говоришь. Я седьмой десяток доживаю, а про эту красоту слыхом не слыхала. Впереди по дороге живёт моя бо́льшая сестра, может, она знает; поезжай-ка завтра к ней, а теперь усни: утро вечера мудренее.
Иван-царевич ночь переночевал, поутру встал ране́нько, умылся беле́нько, вывел коня, оседлал, в стремено ногу клал – только его и видела бабушка!
Едет он далёким-далеко, высоким-высоко, день коротается, к ночи подвигается: стоит двор – что город, изба – что терем. Приехал ко крыльцу, привязал коня к серебряному кольцу, в сени да в избу, богу помолился, ночевать попросился. Говорит старуха:
– Фу-фу! Доселева было русской коски видом не видать, слыхом не слыхать, а ноне русская коска сама на двор приехала. Откуль, Иван-царевич, взялся?
– Что ты, старая сука, расфукалась, неучливо спрашиваешь? Ты бы прежде накормила-напоила, на постелю повалила, тожно бы вестей спрашивала.
Она его за стол посадила, накормила-напоила, на постелю повалила, села в головы и спрашивает:
– Куды тя бог понёс?
– Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трёх мамок дочку, трёх бабок внучку, девяти братьев сестру.
– Хорош мо́лодец! Учливо говоришь. Я восьмой десяток доживаю, а про эту красоту ещё не слыхивала. Впереди по дороге живёт моя бо́льшая сестра, может, она знает; есть у ней на то ответчики: первые ответчики – зверь лесной, другие ответчики – птица воздушная, третьи ответчики – рыба и гад водяной; что ни есть на белом свете – всё ей покоряется. Поезжай-ка завтра к ней; а теперь усни; утро вечера мудренее!
Иван-царевич ночь переночевал, встал ране́нько, умылся беле́нько, сел на коня – и был таков!
Едет далёким-далеко, высоким-высоко, день коротается, к ночи подвигается; стоит двор – что город, изба – что терем. Приехал ко крыльцу, прицепил к золотому кольцу, в сени да в избу, богу помолился, ночевать попросился. Закричала на него старуха:
– Ах ты, такой-сякой! Железного кольца недостоин, а к золотому коня привязал.
– Хорошо, бабушка, не бранись; коня можно отвязать, за иное кольцо привязать.
– Что, добрый мо́лодец, задала тебе страху! А ты не страшись да на лавочку садись, а я стану спрашивать: из каких ты родов, из каких городов?
– Эх, бабушка! Ты бы прежде накормила-напоила, в те́ поры вестей поспрошала; видишь – человек с дороги, весь день не ел!
В тот час старуха стол поставила, принесла хлеба-соли, налила водки стакан и принялась угощать Ивана-царевича. Он наелся-напился, на постелю повалился; старуха не спрашивает, он сам ей рассказывает:
– Был я в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трёх мамок дочку, трёх бабок внучку, девяти братьев сестру. Сделай милость, бабушка, скажи: где живёт Ненаглядная Красота и как до неё дойти?
– Я и сама, царевич, не ведаю: вот уж девятый десяток доживаю, а про эту красоту ещё не слыхивала. Ну да усни с богом; заутро соберу моих ответчиков – может, из них кто знает.
На другой день встала старуха ране́нько, умылась беле́нько, вышла с Иваном-царевичем на крылечко и скричала богатырским голосом, сосвистала молодецким посвистом. Крикнула по морю: