– Рыбы и гад водяной! Идите сюда.
Тотчас сине море всколыхалося, собирается рыба и большая и малая, собирается всякий гад, к берегу идёт – воду укрывает. Спрашивает старуха:
– Где живёт Ненаглядная Красота, трёх мамок дочка, трёх бабок внучка, девяти братьев сестра?
Отвечают все рыбы и гады в один голос:
– Видом не видали, слыхом не слыхали!
Крикнула старуха по земле:
– Собирайся, зверь лесной!
Зверь бежит, землю укрывает, в один голос отвечает:
– Видом не видали, слыхом не слыхали!
Крикнула старуха по поднебесью:
– Собирайся, птица воздушная!
Птица летит, денной свет укрывает, в один голос отвечает:
– Видом не видали, слыхом не слыхали!
– Больше некого спрашивать! – говорит старуха, взяла Ивана-царевича за руку и повела в избу; только вошли туда, налетела Моголь-птица, пала на землю – в окнах свету не стало.
– Ах ты, птица Моголь! Где была, где летала, отчего запоздала?
– Ненаглядную Красоту к обедне сряжала.
– Того мне и надоть! Сослужи мне службу верою-правдою: снеси туда Ивана-царевича.
– Рада бы сослужила, много пропитанья надоть!
– Сколь много?
– Три сороковки говядины да чан воды.
Иван-царевич налил чан воды, накупил быков, набил и наклал три сороковки говядины, уставил те бочки на птицу, побежал в кузницу и сковал себе копьё длинное железное. Воротился и стал со старухой прощаться.
– Прощай, – говорит, – бабушка! Корми моего доброго коня сыто – я тебе за всё заплачу.
Сел на Моголь-птицу – в ту ж минуту она поднялась и полетела. Летит, а сама бесперечь оглядывается: как оглянется, Иван-царевич тотчас подаёт ей на копье кус говядины. Вот летела-летела немало времени, царевич две бочки скормил, за третью принялся и говорит:
– Эй, птица Моголь! Пади на сыру землю, мало пропитанья стало.
– Что ты, Иван-царевич! Здесь леса дремучие, грязи вязучие – нам с тобой по конец века не выбраться.
Иван-царевич всю говядину скормил и бочки спихал, а Моголь-птица летит – оборачивается. «Что делать?» – думает царевич, вырезал из своих ног икры и дал птице; она проглотила, вылетела на луга зелёные, травы шёлковые, цветы лазоревые и пала наземь. Иван-царевич встал, идёт по́ лугу – разминается, на обе ноги прихрамывает.
– Что ты, царевич, али хромаешь?
– Хромаю, Моголь-птица! Давеча из ног своих икры вырезал да тебе скормил.
Моголь-птица выхаркнула икры, приложила к ногам Ивана-царевича, дунула-плюнула, икры приросли – и пошёл царевич и крепко и бодро.
Пришёл в большой город и пристал отдохнуть к бабушке-задворенке. Говорит ему бабушка-задворенка:
– Спи, Иван-царевич! Заутро, как ударят в колокол, я тебя разбужу.
Лёг царевич и тотчас уснул; день, спит, ночь спит… Зазвонили к заутрене, прибежала бабушка-задворенка, стала его будить, что ни попадёт в руки – тем и бьёт; нет, не могла сбудить. Отошла заутреня, зазвонили к обедне, Ненаглядная Красота в церковь поехала; прибежала бабушка-задворенка, принялась опять за царевича, бьёт его чем ни попадя, насил-насилу разбудила. Вскочил Иван-царевич скорёхонько, умылся белёхонько, снарядился и пошёл к обедне. Пришёл в церковь, образам помолился, на все стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; стоят они рядом да богу молятся. На отходе обедни она первая под крест, он второй за ней.
Вышел на рундук, глянул на сине море – идут корабли; наехало шесть богатырей свататься. Увидали богатыри Ивана-царевича и ну насмехаться:
– Ах ты, деревенская зобенка! По тебе ль такая красавица? Не сто́ишь ты её мизинного пальчика!
Раз говорят и в другой говорят, а в третий сказали – ему обидно стало: рукой махнул – улица, другой махнул – чисто, гладко кругом! Сам ушёл к бабушке-задворенке.
– Что, Иван-царевич, видел Ненаглядную Красоту?
– Видел, по век не забуду.
– Ну ложись спать; завтра она опять к обедне пойдёт; как ударит колокол, я тебя разбужу.
Лёг царевич; день спит, ночь спит… зазвонили к заутрене, прибежала бабушка-задворенка, стала будить царевича, что ни попадёт под руки – тем и бьёт его; нет, не могла разбудить. Зазвонили к обедне, она опять его бьёт и будит. Вскочил Иван-царевич скорёхонько, умылся белёхонько, снарядился и в церковь. Пришёл, образам помолился, на все на четыре стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; она на него глянула – покраснела. Стоят они рядышком да богу молятся; на исходе обедни она первая под крест, он второй за ней.
Вышел царевич на рундук, поглядел на сине море – плывут корабли, наехало двенадцать богатырей; стали те богатыри Ненаглядную Красоту сватать, Ивана-царевича на смех подымать:
– Ах ты, деревенская зобенка! По тебе ль такая красавица? Не сто́ишь ты её мизинного пальчика!
От тех речей ему обидно показалося; махнул рукой – стала улица, махнул другой – чисто и гладко кругом! Сам к бабушке-задворенке ушёл.
– Видел ли Ненаглядную Красоту? – спрашивает бабушка-задворенка.
– Видел, по век не забуду.
– Ну, спи; заутро я тебя опять разбужу.
Иван-царевич день спит и ночь спит; ударили в колокол к заутрене, прибежала бабушка-задворенка будить его; чем ни попадя бьёт его, не жалеючи, а разбудить никак не может. Ударили в колокол к обедне, она всё с царевичем возится. Насилу добудилась его! Иван-царевич вскочил скорёхонько, умылся белёхонько, снарядился и в церковь. Пришёл, образам помолился, на все на четыре стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; она с ним поздоровалась, поставила его по правую руку; а сама стала по левую. Стоят они да богу молятся; на исходе обедни он первый под крест, она вторая за ним.
Вышел царевич на рундук, поглядел на сине море – плывут корабли, наехало двадцать четыре богатыря Ненаглядную Красоту сватать. Увидали богатыри Ивана-царевича и ну над ним насмехаться:
– Ах ты, деревенская зобенка! По тебе ль такая красавица? Ты не сто́ишь её мизинного пальчика!
Стали к нему со всех сторон подступать да невесту отбивать; Иван-царевич не стерпел: махнул рукой – улица, махнул другой – гладко и чисто кругом, всех до единого перебил. Ненаглядная Красота взяла его за руку, повела в свои терема, сажала за столы дубовые, за скатерти браные, угощала его, потчевала, своим женихом называла.
Вскоре потом собрались они в путь-дорогу и поехали в государство Ивана-царевича. Ехали, ехали и остановились в чистом поле отдыхать. Ненаглядная Красота спать легла, а Иван-царевич её сон сторожит. Вот она выспалась, пробудилась; говорит ей царевич:
– Ненаглядная Красота! Похрани моего тела белого, я спать лягу.
– А долго ль спать будешь?
– Девятеро суток, с боку на бок не поворочусь; станешь будить меня – не разбудишь, а время придёт – сам проснусь.
– Долго, Иван-царевич! Мне скучно будет.
– Скучно не скучно, а делать нечего!
Лёг спать и проспал как раз девять суток. В это время приехал Кощей Бессмертный и увёз Ненаглядную Красоту в своё государство.
Пробудился от сна Иван-царевич, смотрит – нету Ненаглядной Красоты; заплакал и пошёл ни путём, ни дорогою. Долго ли, коротко ли – приходит в государство Кощея Бессмертного и просится на постой к одной старухе.
– Что, Иван-царевич, печален ходишь?
– Так и так, бабушка! Был со всем, стал ни с чем.
– Худо твоё дело, Иван-царевич! Тебе Кощея не потребить.
– Я хоть посмотрю на мою невесту!
– Ну ложись – спи до утра; завтра Кощей на войну уедет.
Лёг Иван-царевич, а сон и на ум нейдёт; поутру Кощей со двора, а царевич во двор – стал у ворот и стучится. Ненаглядная Красота отворила, глянула и заплакала; пришли они в горницу, сели за стол и начали разговаривать. Научает её Иван-царевич:
– Спроси у Кощея Бессмертного, где его смерть.
– Хорошо, спрошу.
Только успел он со двора уйти, а Кощей во двор:
– А! – говорит, – Русской коской пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был.
– Что ты, Кощей Бессмертный! Где мне Ивана-царевича видать? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери съели!
Стали они ужинать; за ужином Ненаглядная Красота спрашивает:
– Скажи мне, Кощей Бессмертный: где твоя смерть?
– На что тебе, глупая баба? Моя смерть в венике завязана.
Рано утром уезжает Кощей на войну. Иван-царевич пришёл к Ненаглядной Красоте, взял тот веник и чистым золотом ярко вызолотил. Только успел царевич уйти, а Кощей во двор:
– А! – говорит, – Русской коской пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был.
– Что ты, Кощей Бессмертный! Сам по Руси летал, русского духу нахватался – от тебя русским духом и пахнет. А мне где видать Ивана-царевича? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери съели!
Пришло время ужинать; Ненаглядная Красота сама села на стул, а его посадила на лавку; он взглянул под порог – лежит веник позолоченный.
– Это что?
– Ах, Кощей Бессмертный! Сам видишь, как я тебя почитаю; коли ты мне дорог, так и смерть твоя дорога́.
– Глупая баба! То я пошутил, моя смерть вон в дубовом тыну заделана.
На другой день Кощей уехал, а Иван-царевич пришёл, весь тын вызолотил. К вечеру ворочается домой Кощей Бессмертный.
– А! – говорит, – Русской коской пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был.
– Что ты, Кощей Бессмертный! Кажется, я тебе не раз говаривала: где мне видать Ивана-царевича? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери растерзали.
Пришло время ужинать; Ненаглядная Красота сама села на лавку, а его на стул посадила. Кощей взглянул в окно – стоит тын позолоченный, словно жар горит!
– Это что?
– Сам видишь, Кощей Бессмертный, как я тебя почитаю; коли ты мне дорог, так и смерть твоя дорога́.
Полюбилась эта речь Кощею Бессмертному, говорит он Ненаглядной Красоте:
– Ах ты, глупая баба! То я пошутил; моя смерть в яйце, то яйцо в утке, та утка в кокоре, та кокора в море плавает.
Как только уехал Кощей на войну, Ненаглядная Красота испекла Ивану-царевичу пирожков и рассказала, где искать смерть Кощееву.