Ну, вот хорошо, сичас сил и поехал, а они пошли пешком: коней не было. Приехал он на растанье тут. – «Што, братьица, покараульте мои вешши в коня, а я поотдохну́». Вот он лег отдохнуть и богатырским сном заснул. И говорит Федор-царевич: «Что ты, Василий-царевич, думаешь?» – «А вот што, пришлось бы изгнить в ее погребке нам, ежели бы не братец выташшил. Нас отец-от без вешшей немало и чести даст, сделает пастухами. Давай его в нору и спустим, а его вешши возьмем». И спустили его.
Вот он летел туды три дня и три ночи. Улетел, отшиб он свои ноги. Опамятствовал на взморье. У этого моря тольки старый дубни́к лес, да мелкий сосняк. Только нёбо и вода. Вот и подынается погодушка, божья благодать, из моря и с нёба. У Нагай-птицы дити пишшат, а погодка их бьёт. Взял он с себя снял, Нагай-птицы деток покрыл одеяньем, а сам под дуб ушел от погоды.
На проходе этой погодушке летит Нагай-птица. Всякими язы́ками: «Не убила ли вас погодушка-несчастье?» – «Не кричи ты, мать! Нас сберег рассийский человек. Потише, не разбуди его». – «Для чего же ты сюды попал, милый человек?» – «Меня братья засадили так; братья родные, а хуже чужих!» – «Што же тебе надо за беспокойство? Ты моих деток сберег. Злата ли, серебра, камня драгоценного?» – «А ничего, Нагай-птица, мне не надо, ни злата, ни серебра, ни камня драгоценного. А нельзя ли мне попасть в родную сторону?» – «Ну дак мне надо два чана пудов о двенадцать говедины».
Вот он был человек прожиточный, сошел к рыбакам и к лесникам на взморье. Накупил гусей, лебедей и серых у́тиц. Привезли, поставили ей один на правое плечо, а другое на левое, а сам стретину стал кормить, и она летит в вышине. Шшан вы́давал целый, изо другого стал потчивать. Подавать да подавать – и стало у ей харчей всех. Вот стали у ей харчи все. А она обёртывается. Он у себя и у рук и у ног персты обрезал да ей и выдал. Прилетели. «Слезай, Иван-царевич!» – «Не могу сойти: свои персты отрезал». – «Не знала, что твое мясо. Всего бы тебя съела».
Всё взать выхаркнула, она взать отправилась. Он примазал живой водой да молодой: у его была склянка для дороги. Он посмотрел, братовей нет уж. Пришел он пешком в своё отецецькое царьство. А отцю, матери не кажется. По прежнему купецецкая была торговля, винная лавка. Он всё пьет. Слышал, что отець ешшо царство не прописал, а вешши получил.
Вот сейчас это дело прошло. Вот эта девка Синеглазка и прикатили в это царство. Она за три версты в чистом поле, в широком раздолье, на зеле́ных лугах, на шелковых травах раскинула шатер белополотняной. От этого шатра до царского дворца три версты сделала мост калиновый. Маковки точёные, перила золочёные. На этих маковках птицьки пели разными голосами. А это су́кном драгоценным обтянула улоцьку. Вот в восемь часов утра царю повестка: «Ваше царское величество! пожалуйте в севодняшний день виноватого; а виноватого не потаси́, ваше царство покачу, а у тебя живого глаза выну, домой отвезу».
Он читает повестку и плачет. «Ну поезжай-ка, Федор-царевич! ты, видно, виноватой, долго ездил!» Вот он пошол, Федор-царевич, пешком по этому месту. А у этой-то бегают два мальчика около шатра – прижитые. – «Маменька, маменька! Сюды наш тятенька севодня идет». – «А по которую сторону?» – «По правую руку мосту». – «Как ишшити́те, исхлешшите». Так робятка протряхнули, что вернулся и домой и не сказывает отцу.
На второй день повестка: «Подавайте и на севодняшний виноватого! Не дадите, сам подкачу, вас в полон возьму!» Вот он и говорит: «Ступай ты, видно, ты виноват, Василий-царевич!» Василий-царевич пошел. А опять робятка: «Маменька, маменька! К нам опять тятенька идет!» – «А какую сторону?» – «А по левую руку» (и он мостом иДти не смеет) – «Ишшити́те и исхлешшите попушше прежнего!» Так протряхнули, что добром. И этот обратился к отцу. И сейчас, так и не жалится ни на кого.
Вот хорошо, на третий день опять повестка. – «Ну, ступайте ишшите пье́ницу – третьего сына». Сейчас он пошол. С собою взял компанью двенадцать человек выпивших людей из заведенья чайного. Этот мост ломают, су́кна рвут и за собой дорогу чистят. Мальчики: «Какой-то разбой идет с двенадцатью товаришши. Мост ломают, и сукно рвут и по себе ди́лят». А она говорит: «Это ваш тятенька с товаришши. Берите каменье драгоценно, угощенье и напитков, и идите тятьку встречать!» И сама вышла стречать. Вот стре́тила их. А этих товаришшей по стаканчику обнесли, а они по своим домам и отправились.
Вот она сама обратилась к государю: «Вот те двое его засадили, в земное царство его взяли. Он три года там и страдал». Вот было всего довольно в этом царстве. Он обвенчался. Все пили на этом пиру. И посадил его и на царство. И заступил царство теперь отеческое, а этим братьям нес мало чести. Отпустили ночевать: где ночь, где две, а третью ночевать нельзя. Сколько знал, столько и сказал. Весь конец, я не молодец.
Сказка о молодце-удальце, молодильных яблоках и живой воде
Один царь очень устарел и глазами обнищал, а слыхал он, что за девять девятин, в десятом царстве, есть сад с молодильными яблоками, а в нем колодец с живою водою: если съесть старику это яблоко, то он помолодеет, а водой этой помазать глаза слепцу – он будет видеть. У царя этого было три сына. Вот он посылает старшего на коне верхом в этот сад за яблоком и водой: царю хочется и молодым быть и видеть. Сын сел на коня и отправился в далеко царство; ехал-ехал, приехал к одному столбу; на этом столбе написано три дороги: первая для коня сытна, а самому голодна, вторая – не быть самому живому, а третья коню голодна, самому сытна.
Вот он подумал-подумал и поехал по сытной для себя дороге; ехал-ехал, увидал в поле хороший-расхороший дом. Он подъехал к нему, поглядел-поглядел, растворил ворота, шапки не ломал, головы не склонял, на двор вскакал. Хозяйка этого двора, баба-вдова не больно стара, молодца к себе звала: «Добро пожалуй, гость дорогой!» В избу его ввела, за стол посадила, всякого яства накрошила и питья медового перевдоволь натащила. Вот молодец нагулялся и свалился спать на лавке. Хозяйка ему говорит: «Не честь молодцу, не хвала удальцу ложиться одному! Ляжь с моею дочкою, прекрасною Дунею». Он тому и рад. Дуня говорит ему: «Ляжь ко мне плотней, будет нам теплей!» Он двинулся к ней и провалился сквозь кровать: там его заставили молоть сырой ржи, а вылезть оттуда не моги! Отец старшего сына ждал-ждал, и ожиданье потерял.
Царь второго сына отправил, чтоб яблоко и воды ему доставил. Он держал тот же путь и напал на ту же участь, как и старший его брат. От долгого жданья сыновьёв царь больно- больно загоревался.
Молодильные яблоки
Младший сын начал просить у отца позволенья ехать в тот сад; а отец ни за что не хочет его отпустить и говорит ему: «Горе тебе, сынок! Когда старшие братья пропали, а ты молод, как вьюноша, ты скорее их пропадешь». Но он умоляет, отцу обещает, что он постарается для отца лучше всякого молодца. Отец думал-думал и благословил его на ту же дорогу. На пути до вдовина дома с ним случилось все то же, что и с старшими братьями. Подъехал он ко двору вдовину, слез с коня, постучал у ворот и спросился ночевать. Хозяйка обрадовалась ему, как и этим, просит его: «Добро пожалуй, гость наш нежданный!» Посадила его за стол, наставила всякого яства и питья, хоть завались! Вот он понаелся, хотел ложиться на лавке. Хозяйка и говорит: «Не честь молодцу, не хвала удальцу ложиться одному! Ляжь с моей прекрасною Дунею». А он говорит: «Нет, тетушка! Проезжему человеку не годится так, а надо в го́ловы кулак, а по́д бок так. Если б ты, тетушка, баньку мне истопила и с твоей дочерью в нее пустила».
Вот вдова баню жарко-разжарко натопила и его с прекрасною Дунею туда проводила. Дуня такая же, как мать, злоехидна была, ввела его вперед и дверь в бане заперла, а сама в сенях покуда стала. Но молодец-удалец оттолкнул дверь и Дуню туда впер. У него было три прута: один железный, другой свинцовый, а третий чугунный, и начал этими прутьями Дуню хвостать. Она кричит, умоляет его; а он говорит: «Скажи, злая Дунька, куда девала моих братьев?» Она сказала, что у них в подполье мелют сырую рожь. Он пустил ее. Пришли в избу, навязали лестницу на лестницу и братьев оттуда вывели. Он их пустил домой; но им стыдно к отцу появиться – оттого, что с Дуней ложились и к черту не годились, и пошли они бродяжничать по полям и по лесам.
А молодец поехал дальше, ехал-ехал, подъехал к одному двору, вошел в избу: там сидит красна девица, ткет утирки. Он сказал: «Бог помочь тебе, красная девица!» А она ему: «Спасибо! Что, добрый молодец, от дела лытаешь или дело пытаешь?» – «Дело пытаю, красна девица! – сказал молодец. – Я еду за девять девятин, в десятое царство, в сад – за молодильными яблоками и за живой водой для своего старого и слепого батюшки». Она ему сказала: «Ну, мудро тебе, мудро-мудро добраться до этого сада; однако поезжай, на дороге живет другая моя сестра, заезжай к ней: она лучше меня знает и тебя научит, что делать». Вот он ехал-ехал до другой сестры, доехал; так же, как и с первой, поздоровался, рассказал ей об себе и куда едет. Она велела ему оставить своего коня у ней, а на ее двукрылом коне ехать к ее старшей сестре, которая научит, что делать: как побывать в саду и достать яблоко и воды. Вот он ехал-ехал, приехал к третьей сестре. Эта дала ему своего коня об четырех крыльях и приказала: «Смотри, в этом саду живет наша тетка, страшная ведьма; коли подъедешь к саду, не жалей моего коня, погоняй хорошенько, чтоб он сразу перелетел через стену; а если он зацепит за стену – на стене наведены струны с колокольчиками, струны заструнят, колокольчики зазвенят, она проснется, и ты от нее тогда не уедешь! У ней есть конь о шести крыльях; ты тому коню у крыльев подрежь жилки, чтоб она на нем тебя не догнала».
Он все так и сделал. Полетел через стену на своем коне, и конь хвостом зацепил не дюже за струну; струны заструнели, колокольчики зазвенели, но тихо: ведьма проснулась, да не разобрала хорошо голоса струн и колокольчиков, опять зевнула и уснула. А молодец-удалец с молодильным яблоком и живой водою ускакал; заезжая к сестрам, коней у них переменял и на своем опять помчался в свою землю. Поутру рано страшная ведьма заметила, что в саду у ней украдено яблоко и вода; она тут же села на своего шестикрылого коня, доскакала до первой племянницы, спрашивает ее: «Не проезжал ли тут кто?» Племянница сказала: «Проехал молодец-удалец, да уж давно!» Она поскакала дальше, спрашивает у другой и у третьей; те то же ей сказали. Она еще поскакала и чуть-чуть не догнала, но уж молодец-удалец на свою землю пробрался и ее не опасался: сюда она скакать не смела, только на него посмотрела, от злости захрипела и так ему запела: «Ну, хорош ты, вор-воришка! Хороша твоя успешка! От меня успел ты ускакать, зато от братьев тебе непременно пропасть!» Так ему наворожила и домой поворотила.