– Возьми себе мясо, тащи под печку!
Чертёнок подхватил мясо в охапку и унёс под печь. Оставалась одна старухина шкура; старый чёрт залез в эту шкуру и лёг на том самом месте, где лежала колдунья.
Вот воротилась дочь, привела с собой с десяток баб, и принялись они убирать покойницу.
– Мама, – говорит девочка, – а без тебя с бабушки шкуру стащили.
– Что ты врёшь?
– Право, мама! Вылез из-под печки такой чёрный-чёрный, содрал шкуру, да сам в неё и залез.
– Молчи, негодная! Ишь что выдумала! – закричала старухина дочь, принесла большой котёл, налила холодной воды, поставила в печь и нагрела крутого кипятку; потом подняли бабы старуху, положили в корыто, взялись за котёл и разом весь кипяток на неё вылили. Чёрт не вытерпел, выскочил из корыта, бросился в дверь – и пропал совсем со шкурою. Бабы смотрят: что за чудо? Была покойница, да и нет её! Ни убирать, ни хоронить некого; в глазах черти унесли!
Ворожея
В одном селе жила-была старуха старая, а у ней был сын не велик и не мал, такой, что ещё в поле не сможет хорошо работа́ть. Вот они дожили до того, что им пришлось – и перекусить нечего; вот тут-то задумалась больно старуха, думала себе, гадая крепку думушку, как им быть и на белу свету жить, да чтобы и хлебушка был.
Думала-думала и вздумала думу, да и гуторит своему мальчуге:
– Сынок, поди хоть ты, уведи у кого лошадушек и привяжи их в таком-то кусте да сена дай, а потом отвяжи опять, и отведи в этакую-то лощину, и там поколь пусти их.
Малый её был, нечего сказать, больно проворен; как услыхал, что матушка ему приказывает, вот он пошёл да и свёл где-то лошадушек, и сделал всё так, как матушка ему гуторила.
Про старуху же преж сего была молва, что она таки кое-что знает и по просьбе кой-когда бывала ворожа.
Как хватились хозяева своих лошадушек, давай искать, и долго бились они сердечные, да нигде не нашли. Вот и гуторят: «Что делать? Надоть найти знахаря, чтобы поворожить, хошь бы и заплатить ему не больно так много, чтобы найти их». Вот и вспомнили про старуху, да и говорят: «Сем-ка пойдём к ней, попросим поворожить; авось она и скажет нам об них что-нибудь». Как сказано, так и сделано. Вот и пришли к старухе да и бают:
– Бабушка-кормилица! Мы слыхали от добрых людей, что ты кой-чем маракуешь, умеешь гадать по картам и по ним смекаешь, как по-писаному: поворожи-ка и нам, родимая! У нас пропали лошадушки.
Вот бабушка и кажет им:
– Ох, батюшки мои светы, да у меня и мочушки-то нет! Удушье, родимые мои, меня замучило.
А они ей кажут:
– Эка, бабушка, потрудись, желанная ты наша! Это не дарма́, а мы тебе за работу заплатим.
Вот она, переминаясь и покашливая, расклала карты, посмотрела на них долго и кажет им (хошь ничего не знала, да делать нечего; голод не свой брат, уму-разуму научит):
– Эка притча. Подумаю. Глядь-ка сюда, мои батюшки! Вот, кажись, ваши лошадушки стоят в этаком-то месте, в кусте привязаны.
Вот хозяева обрадовались, дали старухе за работу и пошли себе искать своих животинушек. Пришли в сказанному кусту, а там уж их лошадей-то и нет, хошь и было заметно то место, где были привязаны лошади, потому что отрезан гуж от узды и висит на кусте, да и сена навалено, чай, немало. Вот они пришли, посмотрели, а их и след простыл; взгоревались бедняги и не знают, что и делать; подумали меж собой и опять отправились к старухе: коли раз узнала, то и теперь скажет.
Вот пришли опять к старухе, а она лежит на печи да уж так-то кряхтит да охает, что и невесть какая болесть на её приключилась. Они стали её униженно просить ещё им поворожить. Она было опять по-прежнему стала отнекиваться, говоря:
– Мочи нет, и старость-то осилила! – а всё для того, чтобы больше дали ей за труды-то.
Они обещали, коли найдутся, ничего не жалеть для ней, и теперича дать покель поболе. Вот старуха слезла с печи, покрёхтывая и кашляя, раскинула опять карты, призадумалась, посмотрела на них и гуторит:
– Ступайте, ищите их в этакой-то лощине, они там, кажись, ходят, точнёхонько ваши!
Хозяева дали ей с радости за работу оченно довольно и пошли от ней опять искать. Вот пришли они в лощину, глядь – а там их лошади ходят целёхоньки; они взяли их и повели домой.
Вот и пошла про старуху великая слава, что, мол, такая-то ворожея умеет ворожить во́ как: что ни скажет – быть делу так. Эта слава распространилась далеко, и дошёл этот слух до одного боярина, у которого пропал целый сундук денег неизвестно куды. Вот как он услыхал, да и послал за бабушкой-ворожейкой свою карету, чтоб её к нему привезли непременно, будь она хошь как больна; а послал двух своих людей – Самона да Андрюху (они-то и сдули эти деньги у барина). Вот они приехали к бабке и почти силом её посадили в карету и повезли к барину. Дорогой бабушка начала тосковать, охать и вздыхать, и гуторит про себя: «Охо-хо-хо! Кабы не мамон да не брюхо, где бы этому делу сбыться, чтобы мне ворожейкой быть и ехать в карете к боярину для того, чтобы он меня запрятал туда, куда ворон и костей моих не занёс. Ох, плохо дело!»
Самон это подслухал, да и кажет:
– Чуешь, Андрюха! Старуха о сю пору что-то про нас бормочет. Кажись, плохо дело будет!
Андрюха ему гуторит:
– Что ты так сробел, может это так тебе со страстей почудилось.
А Самон ему бает:
– Послухай-ка сам, вот она опять что-то гуторит.
А старуху самоё берёт страх и горе: вот она, посидя немного, опять своё твердит: «Охо-хо-хо! Коли б не мамон да не брюхо, где бы этакой оказии сбыться!» Вот ребята давай прислухивать, что старуха бормочет: а она, посидя немного, опять за своё примется: «Мамон да брюхо» – и бесперечь со страстей всё своё несёт. Как ребята это услыхали, и оторопь сильно взяла: что делать? да и загуторили промеж себя, что надоть бабушку упросить как можно, чтобы она не болтнула этого боярину, а то старая всё твердит: «Кабы не Самон да не Андрюха, где бы этакой оказии сбыться?» Они, окаянные, со страстей-то не разобрали, что старуха гуторит о мамоне да о брюхе, а не Самоне да Андрюхе.
Как меж собой у них сказано, так было и сделано. Вот они и начали просить старуху:
– Бабушка, желанная ты наша, кормилица, не погуби нас, а заставь вечно за тя бога молить. Ну что тебе будет прибыли погубить нас и оговорить перед боярином? Лучше не сказывай на нас, а так как-нибудь; а мы-то уж тебе за это что хошь заплатим.
А бабушка не дура, себе на уме, чует эти слова, схаменулась, и страсть с неё вся соскочила – как рукой сняло, да и спрашивает их:
– Где же вы, детушки, всё это дели?
Они гуторят уж с плачем:
– Что, родимая, чай нас сам окаянный соблазнил, что грех такой сделали.
Бабушка опять спрашивает:
– Да где же они?
Вот они и гуторят:
– Да куда ж их окромя было спрятать-то, как не на мельницу под гать, покуля пройдёт такая непогодь.
Вот они, сгуторившись дорогою как надоть, и приехали в дом к боярину. Боярин как увидал, что привезли старуху, сделался и невесть как рад, взял её под руки к себе в хоромы, начал потчевать всякими этакими питьями и яствами, чего её душеньке угодно, и, напотчевавши её досыта, давай просить её, чтоб она ему про деньги поворожила. А бабушка себе на уме своё несёт, что мочи-то нет и насилу ходит; а боярин и кажет:
– Экая ты, бабушка! Ты будь у меня как в своём дому, хошь – сядь, а хошь – ляжь, если уж тебе невмоготу сидеть-то, да только поворожи, об чем я тя прошу, и если узнаешь, кто взял мои деньги, да ещё я найду свою пропажу, то не только угощу, а ещё и награжу тя чем душеньке твоей угодно, как следует, без всякой обиды.
Вот старуха, переминаясь, как бы её и в самом деле лихая болесть изнимает, взяла карты, разложила как следует и долго на них смотрела, всё пришептывая что-то губами. Посмотревши, и гуторит:
– Пропажа твоя на мельнице под гатью лежит.
Боярин как только услыхал это, что сказала старуха, сейчас и послал Самона да Андрюху, чтобы это всё отыскать и к нему принесть: он не знал, что это всё они сами спроворили. Вот те нашли, отыскали и принесли к боярину; а боярин-то, глядя на свои деньги, так обрадовался, что и считать их не стал, а дал старухе сейчас сто рублей и ещё кое-чего оченно довольно, да ещё и напредки обещался её не оставлять за такую услугу; потом, угостя её хорошенько, отослал опять в карете домой, наградя ещё на дорогу кое-чем по домашнему. Доро́гой Самон и Андрюха благодарили старуху, что она хошь знала про их дела, да боярину не сказала, и дали ей ещё денег.
С этих пор наша старуха ещё боле прославилась и стала жить себе – не тужить, и не только что хлебушка стало у неё вволю, но и всякого прочего, и всего невпроед, да и скотинушки развели оченно довольно; и стали с своим сынком себе жить да поживать и добра наживать, да бражку и медок попивать. И я там был, мёд-вино пил, только в рот не попало, а по усам текло.
Сказка про вора
Жил-был старик со старухою; у них был сын по имени Иван. Кормили они его, пока большой вырос, а потом и говорят:
– Ну, сынок, доселева мы тебя кормили, а нынче корми ты нас до самой смерти.
Отвечал им Иван:
– Когда кормили меня до возраста лет, то кормите и до уса́.
Выкормили его до уса и говорят:
– Ну, сынок, мы кормили тебя до уса́, теперь ты корми нас до самой смерти.
– Эх, батюшка, и ты, матушка, – отвечает сын, – когда кормили меня до уса́, то кормите и до бороды.
Нечего делать, кормили-поили его старики до бороды, а после и говорят:
– Ну, сынок, мы кормили тебя до бороды, нынче ты нас корми до самой смерти.
– А коли кормили до бороды, так кормите и до старости!
Тут старик не выдержал, пошёл к барину бить челом на сына.
Призывает господин Ивана:
– Что ж ты, дармоед, отца с матерью не кормишь?
– Да чем кормить-то? Разве воровать прикажете? Работа́ть я не учился, а теперь и учиться поздно.
– А по мне как знаешь, – говорит ему барин, – хоть воровством, да корми отца с матерью, чтоб на тебя жалоб не было!