Тем временем доложили барину, что баня готова, и пошёл он париться; а дело-то шло к вечеру. Вымылся барин, воротился назад и стал спрашивать:
– Эй, кто там есть? Подать босовики!
А Иван тут как тут, стащил ему сапоги с ног, подал босовики; сапоги тотчас под мышку и унёс домой.
– На, батюшка, – говорит отцу, – снимай свои лапти, обувай господские сапоги.
Наутро хватился барин – нет сапогов; послал за Иваном:
– Ты унёс мои сапоги?
– Знать не знаю, ведать не ведаю, а дело моё!
– Ах ты, плут, мошенник! Как же ты смел воровать?
– Да разве ты, барин, не сам сказал: хоть воровством, да корми отца с матерью? Я твоего господского приказу не хотел ослушаться.
– Коли так, – говорит барин, – вот тебе мой приказ: украдь у меня чёрного быка из-под плуга; уворуешь – дам тебе сто рублей, не уворуешь – влеплю сто плетей.
– Слушаю-с! – отвечает Иван.
Тотчас бросился он на деревню, стащил где-то петуха, ощипал ему перья, и скорей на пашню; подполз к крайней борозде, приподнял глыбу земли, подложил под неё петуха, а сам за кусты спрятался. Стали плугатари вести новую борозду, зацепили ту глыбу земли и своротили на́ сторону; ощипанный петух выскочил и что сил было побежал по кочкам, по рытвинам. «Что за чудо из земли выкопали!» – закричали плугатари и пустились вдогонку за петухом. Иван увидал, что они побежали как угорелые, бросился сейчас к плугу, отрубил у одного быка хвост да воткнул другому в рот, а третьего отпряг и увёл домой.
Плугатари гонялись-гонялись за петухом, так и не поймали, воротились назад: чёрного быка нет, а пёстрый без хвоста. «Ну, братцы, пока мы за чудом бегали, бык быка съел; чёрного-то совсем сожрал, а пёстрому хвост откусил!» Пошли к барину с повинною головою:
– Помилуй, отец, бык быка съел.
– Ах вы, дурачьё безмозглое, – закричал на них барин, – ну где это видано, где это слыхано, чтоб бык да быка съел? Позвать ко мне Ивана!
Позвали.
– Ты быка украл?
– Я, барин.
– Куда же ты девал его?
– Зарезал; кожу на базар снёс, а мясом стану отца да мать кормить.
– Молодец, – говорит барин, – вот тебе сто рублей. Но украдь же теперь моего любимого жеребца, что стоит за тремя дверями, за шестью замками; уведёшь – плачу двести рублей, не уведёшь – влеплю двести плетей!
– Изволь, барин, украду.
Вечером поздно забрался Иван в барский дом; входит в переднюю – нет ни души, смотрит – висит на вешалке господская одёжа; взял барскую шинель да фуражку, надел на себя, выскочил на крыльцо и закричал громко кучерам и конюхам:
– Эй, ребята! Оседлать поскорей моего любимого жеребца да подать к крыльцу.
Кучера и конюхи признали его за барина, побежали в конюшню, отпёрли шесть замков, отворили трое дверей, вмиг всё дело исправили и подвели к крыльцу осёдланного жеребца. Вор сел на него верхом, ударил хлыстиком – только и видели!
На другой день спрашивает барин:
– Ну, что мой любимый жеребец?
А он ещё с вечера выкраден. Пришлось посылать за Иваном.
– Ты украл жеребца?
– Я, барин.
– Где ж он?
– Купцам продал.
– Счастлив твой бог, что я сам украсть велел! Возьми свои двести рублей. Ну, украдь же теперь керженского наставника.
– А что, барин, за труды положишь?
– Хочешь триста рублей?
– Изволь, украду!
– А если не украдешь?
– Твоя воля; делай, что сам знаешь.
Призвал барин наставника.
– Берегись, – говорит, – стой на молитве всю ночь, спать не моги! Ванька-вор на тебя похваляется.
Перепугался старец, не до сна ему, сидит в келье да молитву твердит. В самую полночь пришёл Иван-вор с рогозиным кошелём и стучится в окно.
– Кто ты, человече?
– Ангел с небеси, послан за тобою унести живого в рай; полезай в кошель.
Наставник сдуру и влез в кошель; вор завязал его, поднял на спину и понёс на колокольню. Тащил-тащил.
– Скоро ли? – спрашивает наставник.
– А вот увидишь! Сначала дорога хоть долга, да гладка, а под конец коротка, да колотлива.
Втащил его наверх и спустил вниз по лестнице; больно пришлось наставнику, пересчитал все ступеньки!
– Ох, – говорит, – правду сказывал ангел: передняя дорога хоть долга, да гладка, а последняя коротка, да колотлива! И на том свете такой беды не знавал!
– Терпи, спасён будешь! – отвечал Иван, поднял кошель и повесил у ворот на ограду, положил подле два березовых прута толщиною в палец и написал на воротах: «Кто мимо пройдёт да не ударит по кошелю три раза – да будет анафема проклят!» Вот всякий, кто ни проходит мимо, – непременно стегнёт три раза. Идёт барин:
– Что за кошель висит?
Приказал снять его и развязать. Развязали, а оттуда лезет керженский наставник.
– Ты как сюда попал? Ведь говорил тебе: берегись, так нет! Не жалко мне, что тебя прутьями били, а жалко мне, что из-за тебя триста рублей даром пропали!
Шут
В одной деревне жил шут. Какой-то поп вздумал ехать к нему, говорит попадье:
– Ехать было к шуту, не сшутит ли каку́ шутку!
Собрался и поехал; шут по двору похаживает, за хозяйством присматривает.
– Бог в помощь, шут!
– Добро жаловать, батюшка! Куды тебя бог понёс?
– К тебе, свет; не сшутишь ли шутку мне?
– Изволь, батюшка; только шутку-то я оставил у семи шутов, дак снаряди потеплей да дай лошади съездить за нею.
Поп дал ему лошадь, тулуп и шапку. Шут сел и поехал. Приехал к попадье и говорит:
– Матушка! Поп купил триста пудов рыбы; меня вот послал на своей лошади к тебе за деньгами, триста рублей просит.
Попадья тотчас отсчитала ему триста рублей; шут взял и поехал назад. Приезжает домой, тулуп и шапку положил в сани, лошадь в ограду пустил, а сам спрятался. Поп пождал-пождал, не мог дождаться, собрался и воротился к попадье. Она спрашивает:
– А где рыба-то?
– Какая рыба?
– Как какая! Шут приезжал за деньгами, сказывал, будто ты заторговал триста пудов рыбы; я ему триста рублей дала.
Узнал поп, каковую шутку сыграл над ним шут!
На другой день собрался, и опять к шуту. Шут знал, что поп приедет, переоделся женщиной, взял пресницу и сел под окошко, сидит да прядёт. Вдруг поп:
– Бог в помочь!
– Добро жаловать!
– Дома шут?
– Нету, батюшка!
– Где же он?
– Да ведь он, батюшка, с тобой вчерась пошутил да после того и дома не бывал.
– Экой плут! Видно, назавтрее приезжать.
На третий день приехал; шута всё нет дома. Поп и думает: «Чего же я езжу без дела? Эта девка, знать, сестра его, увезу её домой, пусть зарабливает мои деньги». Спрашивает её:
– Ты кто же? Как шуту доводишься?
Она говорит:
– Сестра.
– Шут у меня триста рублей денег взял, так ступай-ка, голубушка, зарабливай их…
– Дак что! Ехать дак ехать!
Собралась и поехала с попом. Живёт у него уж и долго.
У попа были дочери-невесты. Вдруг к нему сватовщики – какой-то богатый купец начал сватать дочь за сына. Поповски дочери что-то купцу не понравились, не поглянулись, он и высватал стряпку, шутову сестру. Весёлым пирком да и за свадебку. Справили всё как следует. Ночью молодая говорит мужу:
– Высади меня в окошко по холсту поветриться; а как тряхну холстом, назад тяни.
Муж спустил её в сад; женушка привязала вместо себя козлуху, тряхнула – молодой потащил. Притащил в горницу, смотрит – козлуха.
– Ох, злые люди испортили у меня жену-то! – закричал молодой; все сбежались, начали возиться с козлухой; дружки взялись наговаривать, чтобы обратить её в женщину, и совсем доконали-замучили: пропала козлуха!
Шут между тем пришёл домой, переоделся и поехал к попу. Тот его встретил:
– Милости просим, милости просим! – угощает.
Шут сидит, ест да пьёт; те-други разговоры; он и спрашивает:
– Батюшка, где же моя сестра? Не увозил ли ты?
– Увёз, – говорит поп, – да и отдал взамуж за богатого купца.
– А как же, батюшка, без моего спросу отдали её взамуж? Разве есть таки законы? Ведь я просить пойду!
Поп биться-биться с ним, чтобы не ходил в просьбу. Шут выпросил с него триста рублей; поп отдал. Шут взял и говорит опять:
– Ладно, батюшка, теперь своди-ка меня к сватушку-то; покажи, каково они живут.
Поп не захотел спорить; собрались и поехали.
Приезжают к купцу; тут их встретили, начали потчевать. Шут сидит уж и дивно времени – сестры не видать, и говорит он:
– Сватушка, где же моя-то сестра? Я давно с ней не видался.
Те посёмывают. Он опять спрашивает; они и сказали ему, что злы люди похимостили, испортили её в козлуху.
– Покажите козлуху! – просит шут; они говорят:
– Козлуха пропала.
– Нет, не козлуха пропала, а вы разве мою сестру убили; как сделаться ей козлухой! Пойду просить на вас.
Те ну просить его:
– Не ходи, пожалуйста не ходи просить: чего хочешь бери!
– Отдайте триста рублей, не пойду!
Деньги отсчитали, шут взял и ушёл, сделал где-то гроб, склал в него деньги и поехал.
Вот едет шут, а навстречу ему семь шутов; спрашивают:
– Чего, шут, везёшь?
– Деньги.
– А где взял?
– Где взял! Вишь, покойника продал и везу теперь полон гроб денег.
Шуты, ничего не говоря, приехали домой, перебили всех своих жён, поделали гроба, склали на телеги и везут в город; везут и кричат:
– Покойников, покойников! Кому надо покойников?
Услыхали это казаки, живо подскакали и давай их понужать плетями; драли-драли, ещё с приговорами: «Вот вам покойники! Вот вам покойники!» – и проводили вон из города. Еле-еле убрались шуты; покойников схоронили, сами и ступай к шуту отметить за насмешку; тот уж знал, вперёд изготовился.
Вот они приехали, вошли в избу, поздоровались, сели на лавку; а у шута в избе была козлуха: она бегала-бегала, вдруг и выронила семигривенник. Шуты увидели это, спрашивают:
– Как это козлуха-то семигривенник выронила?
– Она у меня завсегда серебро носит!
Те и приступили: продай да продай! Шут упрямится, не продаёт: самому-де надо. Нет, шуты безотступно торгуют. Он запросил с них триста рублей. Шуты дали и увели