Сликси сощурила глаза.
– Тогда я уж лучше поживу в тюрьме.
Мимо прохромал пожилой гоблин, и Клакз сунул ожерелье ему в рюкзак.
– Жертвуя, мы преисполнимся радости, Сликси.
Ей стало тошно от одной мысли об этом, а затем и от другой: «Что, если я не смогу спасти своего мужа… или саму себя?»
Несколько дней спустя Сликси вернулась домой и обнаружила, что Клакз пропал, а ее дом совершенно опустел – в нем не осталось ни носка, ни ломтика хлеба. Придя в ярость, Сликси бросилась прочь из дома.
– Я убью Клакза, когда найду его! – ревела она.
Сликси нашла его на окраине города, где он бродил с горстью камней в руках. Клакз раздарил все, что у них было, и теперь раздавал камни, словно они представляли такую же ценность, как жемчужины. Она попыталась убедить его вернуться домой, но он отказался.
– Дом больше не наш, – пояснил он, уходя в закат. – Я отдал его Потропшику.
После той ночи Сликси больше никогда не видела своего мужа.
Но в одном Клакз ошибался. Он кое-что оставил в доме, хотя даже не подозревал об этом.
Сликси поняла это в тот же миг, когда переступила порог.
Тогда же она впервые ощутила леденящее чувство, словно что-то скользнуло по ее шее. Кровь застыла в жилах гоблинши, и правда огорошила ее, подобно удару камня. Безымянное, безликое существо, пожиравшее ее мужа… оно не ушло вместе с ним.
Незваный Гость все еще находился в доме. И он все еще был голоден.
Сликси выбежала из входной двери и помчалась во тьму ночи, подталкиваемая страхом и отчаянием. Благодаря Клакзу у нее ничего не осталось. Он все роздал.
– Нет, не все, – прошептала она.
Сликси бросилась к лесу, спотыкаясь о корни деревьев и вьющиеся растения. Она нашла то место и бросилась на землю. Сликси не видела существо, но холодок, касавшийся шеи гоблинши, говорил ей о том, что оно рядом, следит за ней. Она голыми руками спешно выкопала галлеоны и сложила их в подол рубашки. Сердце колотилось в ее груди, и Сликси снова бросилась бежать через лес.
«Не останавливайся», – думала она, не зная, окажется ли хоть когда-нибудь, хоть где-нибудь в безопасности.
Пробегая мимо скрюченного дерева, Сликси зацепилась за корень. Она пролетела вверх тормашками по воздуху и больно ударилась о землю. У нее закружилась голова, и она с ужасом подумала, что настал ее конец.
Когда голова Сликси перестала кружиться, она набрала в грудь воздуха и оглянулась. Монеты разлетелись по дороге, и казалось, что они двигаются. «Не может быть». Должно быть, она ударилась головой сильнее, чем думала. Гоблинша снова посмотрела себе за спину и тут же поняла… что монеты двигаются очень знакомым образом.
Они по одной поднимались из кучки и складывались в ровный ряд так, словно кто-то – или что-то – их считало.
Одна. Две. Три. Четыре.
Монеты продолжали складываться в ряд.
Существо перебирало их, как ребенок, который учится считать сдачу.
Сликси собрала ближайшие к ней монеты и медленно попятилась. Проходя через пятно лунного света, она задержала дыхание, боясь, что Незваный Гость заметит ее. Когда тьма снова скрыла гоблиншу, она почувствовала прилив надежды. Она знала, что существу не нужен свет, чтобы ее обнаружить – все-таки оно только что нашло ее в кромешной тьме. Но тьма дала Сликси ложное чувство защищенности, и она на миг прикрыла глаза, чтобы перевести дыхание.
Ощутив покалывание, поползшее по спине снизу вверх, Сликси осознала свою ошибку. Она распахнула глаза и быстро посмотрела на дорогу.
Монеты перестали двигаться.
Сликси швырнула последние галлеоны себе за спину, и они приземлились в пятне лунного света. Когда она повернулась, чтобы побежать, то заметила, как над монетами повисло нечто размытое – воронка из текучей тьмы, которая вытянулась, удлинилась и сложилась в пальцы. У существа не было глаз, лишь две темные впадины над огромной черной пустотой, которая, как предположила Сликси, служила ему ртом.
Золото засверкало в лунном свете, когда одна из монет поднялась из кучки.
Но Сликси не осталась смотреть, как Незваный Гость будет их считать.
Сликси Бумпорох побежала прочь, и той ночью ей удалось спастись. Возможно, у нее просто не осталось ничего, чем существо могло бы поживиться – ни денег, ни жадности.
Она поселилась в крошечном домике, и, конечно же, ей пришлось самой зарабатывать себе на жизнь, поэтому Сликси занялась тем, что получается у гоблинов лучше всего. Она мастерила и изобрела кое-что ценное (по крайней мере, для гоблинов): блестящие, крашенные под золото монетки, один в один похожие на галлеоны. Она выбила на них лицо первого торгового принца и назвала их роняй-грошами. Ужасающая история о судьбе Клакза разлетелась, и каждый гоблин, ее услышавший, поспешил на рынок, чтобы купить роняй-гроши у его смышленой вдовы.
Незваный Гость бродит по Азероту и по сей день, так что, если вы встретите гоблина без гроша за душой, бросьте себе за спину несколько роняй-грошей, чтобы не стать следующей жертвой существа. Клакз Бумпорох тоже все еще ходит по земле, раздавая подарки всем, кто согласится их принять. Поговаривают, что порой в ночной тиши можно услышать голос пожилой женщины, читающей знакомый стишок:
При свете дня, в ночной тиши
Роняй-грош в руке держи.
Копи добро, но знай и меру,
Чтоб Гостю ты не стал обедом.
«Сестра» значит всегда
АВТОР Кэтрин М. Валенте
ИЛЛЮСТРАТОР Золтан Борос
В моей груди, промеж костей, открылся холодный разлом. Не боль. Не рана. А просто зияющая пустота, глубокая, как тьма. Голубая расщелина, сквозь которую проносились леденящие, свистящие порывы ветра.
Их завывания складывались в песню о двоих близких и об утрате, и песня эта никогда не стихала и была последним вздохом той, кто покинула этот зеленый мир навсегда.
Вот что я почувствовала, когда погибла моя сестра. Нас разделяли многие мили, мы не могли ни увидеть, ни докричаться друг до друга, но, умирая, она прошла сквозь меня, прежде чем уйти туда, куда не дотягивается свет солнца. Бездонная леденящая дыра пронзила мое горячее, светлое сердце насквозь. Последняя из моей семьи ускользнула прочь из моих протянутых рук, как красный листок осенью. В момент ее гибели я рухнула на колени, и, думаю, какая-то часть меня так больше и не поднялась. Под некоторыми ударами судьбы душа неспособна выстоять.
Кем я была без нее? Я даже не могла вспомнить собственное имя. И ее имя, казалось, таяло, подобно туману. То, как мы звались, провалилось в морозную пропасть, внезапно разверзнувшуюся внутри меня. Зачем нужно имя, если семья, давшая ему жизнь, исчезла с лица этого мира? Я осталась одна. Я стала одиночеством. Я была сестрой Скорбью, ибо, кроме скорби, во мне ничего не осталось. Она была сестрой Отвагой, ибо отвага ее и сгубила.
Отвага и он.
Тогда мне хотелось лишь покоя или же умереть вместе с ней. Мне казалось, что разницы нет. Я жаждала забытья так страстно, как другие жаждут прикосновения любимого. Я пыталась уснуть, провалиться в беспамятство, положить конец песне гнетущего ветра в моей груди. Но ледяная песнь не давала мне покоя. Она не позволяла мне уснуть. Она не позволяла забыть. Когда я закрыла глаза, то не увидела того небытия, к которому так стремилась.
Я увидела ее. Я увидела нас: две девочки, совсем еще маленькие, мы играем на берегу широкой, стремительной реки, которая бежит посреди леса. За верхушками деревьев виднеются шпили из хрусталя, слоновой кости и мрамора, похожие на высокие свечи на столе мага. На берегу реки мы танцуем и поем, словно мы – лишь мы вдвоем – живем в первозданном сердце тайного леса.
Я металась и ворочалась, пытаясь вырваться из воспоминания и погрузиться в блаженную тьму, но память не уступала.
Моя сестра танцует впереди, бесстрашно ступая по высокой траве. Дикие белые розы и сверкающие алые кровопийки касаются ее босых ног. Она держит в руках сплетенный из них венок и с легкостью прыгает по камням на отмели реки.
– Подожди! – кричу я ей. – Подожди меня. Я еще маленькая. Мне тебя не догнать!
И она ждет, смеясь и маня меня ближе. Я сажусь рядом с ней на корточки. Я не слышу звуков большого города. Я не вижу бурлящей в нем жизни и суматохи. Мои уши ловят лишь ее частое, легкое дыхание, и я вижу лишь искорки в ее озорных серых глазах. Мы клоним головы поближе друг к другу; ее лицо обрамлено волосами цвета сладкой мякоти поздних яблок, а мое – белыми, как залитый звездным светом снег, локонами.
– Давай я тебе кое-что покажу, – шепчет она.
Сестра расслабляет свое длинное, гибкое тело от макушки до пальцев босых ног. Выражение ее лица становится таким мягким, что мне кажется, если я ее коснусь, оно растает под моими пальцами, растопится, как мед под дождем. Даже в острой линии ее подбородка я вижу столько умиротворенности и доброты, что мне хочется плакать. И вот, когда слезы уже готовятся потечь из моих глаз, моя сестра мягко, медленно окунает руку в речную воду и зачерпывает в горсть сверкающую серебристо-белую рыбку. Мне кажется, что это мифрилоголовая форель, но она еще совсем маленькая, и понять это трудно. Она смотрит на мою сестру своими темными глазами и тычется в ее ладонь, покусывая губами кожу. Вода утекает сквозь пальцы, снова попадая в стремительный поток.
– Это волшебство? – затаив дыхание, спрашиваю я.
Сестра отрицательно мотает головой.
– Тогда что? – говорю я, боясь дышать и своим неуклюжим, грубым сопением развеять чары. – Как у тебя получилось?
– Просто добротой, – говорит сестра.
– Ну а я считаю, что это волшебство, – упрямо настаиваю я.
– Возможно, – печально улыбаясь, говорит она. – Но остальной мир так не думает.
Она смотрит, как рыбка распахивает рот, пытаясь поймать воду, но находит лишь воздух и любовь. Рыбка не борется – любви ей хочется больше, чем жизни. Но трепыхания ее серебристого хвоста замедляются. И, возможно, моя сестра слишком долго наблюдает, как рыбка жадно глотает и извивается.