Я кивнула. Целительница духа словно предупреждала о чем-то страшном и тяжком, но я видела в ее словах лишь сладкое напоминание. Половину жизни я уговаривала сестру делать то, о чем я прошу. И сейчас все будет так же.
Впервые с того момента, как рыцарь смерти пролил кровь моей сестры на поля нашей родины, я не ощущала ни тревоги, ни боли, а одну лишь уверенность. С радостью я шагнула во тьму…
…и очутилась в румяно-лиловых сумерках спящего леса.
Холод исчез, как будто мир никогда его и не знал. Теплый ветерок разносил запахи мха, диких цветов и выпечки. Густая, мягкая трава простиралась передо мной подобно дорогому ковру. Она стелилась вокруг огромных, изогнутых деревьев, широких, как крепостные башни, и спускалась к ручьям и рекам, бежавшим зигзагами и весело журчавшим по лиловым и голубым камням. В сумерках горели зеленые светлячки и глаза величавых оленей. Были там и существа с темно-синими крыльями или создания с длинными мохнатыми лапами и сияющими рогами, но они разбегались или разлетались прочь, стоило мне на них взглянуть. Лиловые цветки с вогнутыми лепестками покачивались на тонких стеблях, источая мягкое голубое, лиловое и лавандовое сияние. На паутинках сверкала роса, а листва отбрасывала изумрудные тени. В воздухе, подобно шепоту, висело приятное напряжение, похожее на ожидание масштабного празднества. Едва сдерживаемый смех, вдох музыканта перед тем, как он начнет играть на флейте, веселый треск огоньков, готовых перекинуться с хвороста на дрова и взвиться кострами.
Я углубилась в лес, как будто знала его. Я улыбнулась, проводя пальцами по коре одного из величественных деревьев, что росли за пределами времени. Она будет здесь, конечно же, она окажется здесь, в месте, куда попадают добрые сердцем. Этот лес, подобно горну, призовет нас к себе. Мы – лесные создания и должны вернуться в лес, как далеко бы ни ушли и как высоко бы ни взлетели.
Но никто не вышел встретить меня. Напряжение продолжало висеть в воздухе. Смех не зазвенел, флейта не заиграла, огонь не вспыхнул. Мне казалось, что за каждым деревом, за каждым грибом я видела то сверкание пяток, то вихрь юбки, но когда я добиралась туда, то находила лишь траву, деревья и светлячков. Запахи выпечки и цветов стали сильнее и резче. Я прикрыла лицо рукавом, чтобы отгородиться от благовоний.
– Сестра моя! – крикнула я в разноцветные тени. – Я здесь! Я пришла! Где же ты?
Ответом мне был беспокойный шелест листвы. Светлячки и грибы померкли.
Земля подо мной омерзительно вздулась, затем опала, а затем разверзлась подобно ужасной слепой пасти, засасывающей и перемалывающей всю эту густую, сочную траву и благодатную почву. Я повернулась, чтобы убежать. Я звала на помощь своих предков. Но пасть, широкая как прошлое, была повсюду. Она распахнулась под моими ногами, и я схватилась за скрюченный, спутанный корень, бешено раскачиваясь над пустотой внизу. Несколько мгновений я беспомощно висела над бездонной ямой, а затем раздались крики. Они роем поднимались из глубин пасти, тысячами и более, они молили об избавлении, о прекращении страданий, хватались за мои ноги и руки, чтобы спастись самим.
Корень изогнулся в моей руке. Я вцепилась в него крепче. Он с отвращением извернулся и сбросил меня, уронив навстречу крикам и тьме. Напряжение разрядилось, но не игрой флейты, не смехом и не кострами. Лишь моим падением, и падала я, удаляясь от леса настолько далеко, насколько было возможно.
Я не столько приземлилась, сколько земля сама образовалась подо мной. Бесплодная, сухая, растрескавшаяся, дрожащая земля; пустыня, но не похожая ни на одну из тех, которые я, страдая от жажды, пересекла на своем долгом пути. Земля мерцала серостью там, где не была красной; крошилась и трескалась там, где не искривлялась, превращаясь в хищные шпили скал, которые пронизывали жестокое синюшное небо. Крики метались и кружились вокруг, подобно злобным певчим птицам, но они не доносились ни из горла, ни из чрева. Они существовали сами по себе.
Я поднялась на ноги и попыталась понять, где я. На севере, на западе и на юге не было ничего помимо такой же истерзанной земли – но на востоке мерцали огни города. Или не города, а по крайней мере крепости… или тюрьмы. Крики, похоже, облюбовали это место. Они проносились по его башням и стенам, завывали в окнах, ютились на контрфорсах и громыхали зловещими вратами. И они водоворотом кружили около громадного, ужасного шпиля, возносившегося над крепостью в грозное небо, где его встречал другой шпиль, указывающий вниз, и между ними сверкали, громыхали, двоились и сталкивались молнии.
Я не была глупа. Моя сестра не могла оказаться здесь. Она никак не могла попасть сюда, в эту яму бессмысленных мук. Она не сделала ничего дурного. Она была доброй, отважной и умной. Она сражалась, чтобы защитить свой дом, и пожертвовала всем, что любила, ради правого дела. Зачем же Отваге даже приближаться к этой смердящей извращенной преисподней?
Я направилась к огромной тюрьме, поджидавшей в конце, хотя идти туда мне хотелось меньше всего в жизни.
Внутри мелькали силуэты и алый, огненный свет. Я заставляла себя идти через пустошь к огромной тюрьме. Вокруг не было ни одной свободной души, которая могла бы направить меня.
Потому я спросила у криков, когда они пролетали мимо:
– Вы видели мою сестру, Отвагу? Неужели она попала в это проклятое место?
Но крики взвыли: «Здесь, за завесой страха, нет никакой отваги!»
Тогда я спросила у истерзанных скал:
– Вы видели мою сестру, Отвагу? Не проходила ли она по этим проклятым камням?
Но камни ответили: «Здесь, за сорванной маской добродетели, ты не найдешь никакой отваги!»
Тогда я спросила у израненного неба:
– Ты не видело мою сестру, Отвагу? Не проходила ли она под этими обреченными звездами?
Но небо ответило лишь: «Отвага изгнана из этого места, где не спасает щит надежды!»
И все они закричали: «Тебе здесь не место! Тебе здесь не место! Тебе здесь не место! Убирайся, эльфийское отродье! Убирайся!»
Нет, она не могла оказаться здесь. Они были правы. Крики, шпили, небеса и цепи. Никто, подобный моей милой сестре, не смог бы жить в этой трясине. Сама земля не выдержала бы ее. Она бы вздыбилась от прикосновения ее ноги.
Наконец я подошла к прилегавшим к тюрьме землям. К гигантским цепям, что приковывали ее к скалам со всех сторон. Казалось, что прошли годы. Я чувствовала, как мои кости становятся хрупкими, как моя кровь густеет и превращается в пепельную жижу. Но даже теперь эта проклятая башня оставалась неприступна. Я не могла к ней подойти. Туман и облака вились, клубились и собирались вокруг нее подобно рву с тлетворной рекой.
Я тяжело опустилась на ее берег, потеряв всякую надежду. Где еще мне искать? Куда я могла податься? Я зашла так далеко, но моя сестра стала ничуть не ближе, чем когда я спала в своей палатке, в другом мире, с моим луком под рукой.
Я почувствовала присутствие. Тень над моим плечом сгустилась и упала на землю передо мной. Эта тень являла собой не просто отсутствие света. Она поглощала свет и ничего не давала взамен.
Я не обернулась. Я не поднялась. Брешь в моей груди стала слишком тяжелой, чтобы я могла что-то сделать. Я подтянула колени к груди и опустила голову на руки, как заледеневшая статуя далеко-далеко отсюда.
– Ты видел мою сестру, Отвагу? – едва слышно прошептала я губами, сухими, как шрам, прочертивший мою родину.
Тень ответила молчанием. Молчанием и ужасным, омерзительным жаром.
– Ты не найдешь ее здесь, – наконец пророкотал голос.
– Я знаю, – негромко сказала я. – Она ни за что не оказалась бы здесь.
– Пока что нет, – в голос прокрались насмешливые, уверенные нотки.
Я повернулась и посмотрела в мрачные, обжигающие голубые глаза гиганта. Темные шипы и пылающие руны покрывали его огромное тело и лысый крепкий череп. Его жилы и мускулы были настолько раздуты и напряжены, что казалось, будто они разрывают кожу изнутри, причиняя ему страдания. В его кулаках я могла поместиться целиком. А посреди его груди зияла черная дыра, окруженная костяными крюками, удерживавшими ее открытой.
Я положила голову на предплечье и вздохнула. У меня не осталось сил ни на изумление, ни на страх.
– В моем сердце такая же дыра, – мягко сказала я.
Его горящие глаза бесстрастно смотрели в мои. Горячие оранжевые искры поднимались из миллионов огней этой пустоши, беспорядочно метались в воздухе и исчезали в пустоте на его груди.
– Она есть у всех, – медленно сказал он. – Но моя заметнее прочих.
Я вдохнула носом зловонный воздух. Слезы покатились по моим щекам и зашипели, падая на выжженную землю.
– Ты хозяин этой тюрьмы? – спросила я.
Он призадумался, словно вопрос был крайне важным.
– Да, – наконец прорычал он. – Но она и моя тюрьма тоже. – Он покачал своей исполинской головой. – Уходи из этого места, – прогремел страж проклятых. – Тебе здесь не место. Возвращайся домой и забудь обо мне. Забудь о ней. Забудь обо всем, кроме искр других жизней, ибо они пылают совсем недолго.
– Я не могу, – сказала я. – Она – моя сестра. Неужели тебе подобные не знают такого родства?
Изгнанник рассмеялся. Его хохот привел крики в исступление, и я почувствовала давление в костях рук и ног, словно они вот-вот переломятся.
– «Семья» – это всего лишь те, кто может ранить тебя глубже всех остальных, – сказал он. Его голос неожиданно стал мягким, как пепел, оставшийся после пожара. – Моя родня предала меня и приговорила к такой судьбе. Я бы не шевельнул и пальцем, чтобы спасти их души. И тебе не стоит. В кровных узах ты найдешь не утешение, а лишь пролитую кровь. Ты должна уйти. Ты не найдешь здесь Отвагу.
Вдруг он резко склонил голову набок. А затем улыбнулся. Жестокой, голодной улыбкой. И эта улыбка сокрушила остатки моего сердца.
Он повернулся ко мне своей необъятной спиной и медленно зашагал к шпилю черной башни, к своему дому. И какое-то время я почти умиротворенно сидела на краю вечных страданий, не обращая внимания ни на крики, ни на уродливые небеса. Я смотрела на петли и водовороты облачного потока, вихрившегося вокруг шпиля наказания. Пока я не смотре