льцами, мог найти себе место. Его дыхание было таким ядовитым, что, стоило ему рассердиться и выдохнуть со всей силы — любая живая тварь, оказавшаяся в округе, падала замертво и погибал урожай. Своим раздвоенным языком он сбрасывал холмы и целые деревни прямо в море, подхватывал и ломал не то что дома, но и корабли — а всё для того, чтобы сожрать людей, прятавшихся внутри. И вот, когда он добрался до страны, где жил Асссипатл, и принялся зевать, люди поняли, что им придётся кормить змея, а не то он разозлится и разорит их земли. Разнеслась весть о том, что король обратился за советом к старому мудрецу, прорицателю, а тот ответил, что единственный способ ублажить Сторского змея — отдавать ему каждую неделю на съедение семерых девственниц. Люди пришли в ужас от этого, но их страх перед змеем был столь велик, что они согласились. И вот каждый раз субботним утром семь перепуганных девушек, связанных по рукам и ногам, оставляли на скале рядом с берегом. Чудовище поднимало голову из воды, слизывало их своим раздвоенным языком — так девушки пропадали вовсе.
И вот покуда вся семья слушала рассказ королевского вестового, лица отца Ассипатла и его братьев посерели от страха, и только Ассипатл взял да и произнёс, храбрец, что он готов сразиться с чудовищем. И прихвастнул ещё, что все эти годы он только и копил силы для этого. Братья разозлились и забросали его камнями, но отец с горечью произнёс: «Ну да, как я стану из рогов полумесяца ложки точить, тут-то ты и отправишься со Сторским червём сражаться». Но вестовой поведал ещё не всё — впереди были новости куда ужаснее. Он сказал, что жители страны были так напуганы гибелью самых прекрасных девушек, что стали искать иного средства, как бы задобрить дракона. Король опять посоветовался с мудрецом, и тот после долгих размышлений ответил, посмотрев на короля глазами, полными ужаса, что единственный способ навсегда избавиться от змея — отдать ему самую прекрасную девушку в стране, принцессу Прекрасную Драгоценность, единственную королевскую дочь. Прекрасная Драгоценность была наследницей престола своего отца, и отец любил её больше всех. Но людей так тяготили горе и скорбь по дочерям, что король ответил, обливаясь слезами: «Конечно, самое прекрасное создание, последний отпрыск древнего племени, ведущего свой род от бога Одина, примет смерть за свой народ».
Был только один способ спасти принцессу, так что король испросил отсрочки, чтобы разослать гонцов во все уголки своей страны и объявить: принцесса станет женой того, кто будет силён и отважен настолько, чтобы сразиться с чудищем и одержать победу. В приданое победителю предназначалось всё королевство, а также знаменитый меч Скинкерснаппер, который король унаследовал от самого Одина.
Тридцать храбрецов собрались во дворце (так сказал вестовой, сделавший привал на ферме Ассипатла), но, едва взглянули на Сторского змея, только двенадцать из них согласились остаться. Уж точно король не надеялся ни на одного из них. Потому — хоть был он стар и дряхл — взял король свой меч Скинкерснаппер, что висел в ножнах позади его престола, и поклялся, что лично отправится сражаться с чудовищем и ни за что не отдаст ему свою дочь, приказал спустить на воду свою лодку и держать её наготове.
Ассипатл внимательно выслушал рассказ — хотя никто из присутствующих не обратил на него внимания. Вестовой не спеша отправился прочь, а отец с матерью пошли спать — со своей лежанки Ассипатл слышал, как родители порешили наутро отправиться к берегу, посмотреть, как король будет сражаться с чудищем. А поехать туда они собирались на Титгонге — самой быстрой лошади, что была в той стране.
Тут-то мать и спрашивает: «Как же Титгонг может скакать быстрее любой другой лошади?» Отец не очень-то хотел отвечать, но поддался и под конец уступил надоедливым вопросам: «Когда я хочу, чтоб Титгонг остановился, то хлопну его по левой лопатке, когда хочу, чтоб скакал быстрее, дважды хлопаю по правой, а когда хочу, чтоб он нёсся вперёд что есть сил, дую в гусиную горловину, которая у меня всегда с собой в кармане. Едва услышит он этот звук, так мчится быстрее ветра».
Понемногу в доме установилась тишина: Ассипатл понял, что все заснули. Втихаря он вытащил гусиное горло из отцовского кармана, пробрался в стойло, попытался надеть узду на Титгонга. Тот поначалу брыкался, но, стоило Ассипатлу хлопнуть его по левой лопатке, тот притих, словно мышь. Ассипатл взобрался ему на спину, хлопнул по правой лопатке — и тут конь рванул вперёд, громко заржав. От этого ржания отец проснулся, вскочил на ноги и давай поднимать сыновей. Все вместе они оседлали лошадей и давай преследовать вора. А откуда им было знать, что коня украл не кто иной, как Ассипатл?
Отец, скакавший быстрее всех, почти настиг Титгонга и крикнул ему: «Хей! Хай! Ху! Титонг тпру!» — тут Титгонг и встал как вкопанный. Ассипатл поднёс гусиное горло ко рту и дунул в него что было сил. Титгонг, едва услыхал звук, помчался что есть сил, оставив своего хозяина и шестерых его сыновей далеко позади. А нёсся он так быстро, что Ассипатл и дышать-то мог с трудом. И вот к рассвету Ассипатл добрался до того самого места на берегу, где лежал Сторский червь. Была там долина, теснившаяся между двух холмов, а в долине стоял домишко. Ассипатл привязал Титгонга, а сам сунулся в этот домик: на кровати лежала огромная старуха и громко храпела. В очаге продолжал гореть огонь, а рядом стоял железный горшок. Ассипатл взял горшок, кинул в него горящего торфа из очага. По дому он передвигался на цыпочках, так что старуха и не проснулась, и только серая кошка, лежавшая у неё в ногах, зевнула и потянулась. Ассипатл поспешил прямиком к берегу. На большом расстоянии от земли высился мрачный остров — а на самом деле то была макушка головы Сторского червя. Зато поблизости оказалась лодка, стоявшая на якоре, а в лодке был человек, он скрестил руки — всё пытался согреться, поутру-то холодно. Ассипатл окликнул этого человека: «А ты чего не выберешься на берег погреться?» — «Да я бы рад, да только королевский сенешаль намнёт мне бока, если я лодку брошу». — «Смотри, как хочешь, я-то сейчас разведу огонь и поджарю себе моллюсков на завтрак», — ответил Ассипатл и принялся рыть яму под очаг. Минута-другая, и вдруг как вскочит с криком: «Золото! Золото! Точно золото! Желтее пшеницы и ярче солнца!» А тот, кто был в лодке, едва про золото услышал — прыгнул в воду и давай к берегу. Он едва не сбил Ассипатла с ног — кто ж золота-то не хочет — и давай руками землю скрести там, где Ассипатл яму рыл. Тем временем Ассипатл отвязал лодку и прыгнул в неё с горшком в руках. Он уже отплыл далеко в море, когда человек наконец обернулся, прекратил копать и взвыл от досады. Солнце поднялось над долиной, словно огромный большой шар, — Ассипатл грёб всё быстрее, чтобы добраться до головы чудовища. Он обернулся и увидел, что король и вся его свита собрались на берегу. Люди, подпрыгивая от гнева, кричали, чтобы он возвращался. Но он не обратил на эти окрики никакого внимания, потому что знал — надо успеть добраться до чудовища, пока оно не зевнёт семь раз. Голова Сторского змея была величиной с гору, его глаза словно круглые озёра, глубокие и тёмные. Едва лучи солнца коснулись его глаз, чудовище очнулось от сна и принялось зевать. Змей всегда зевал семь раз, после чего из пасти появлялся его раздвоенный язык, сметавший всё живое, оказывавшееся поблизости. Ассипатл подплыл к чудовищу как раз в тот момент, когда оно зевнуло во второй раз. С каждым зевком вода приливной волной устремлялась прямо в утробу змея. Вот так Ассипатл, сидя в лодке, был подхвачен волной и попал в глотку чудовища — огромную пещеру, извивающуюся, словно гигантский туннель. Его несло по волнам миля за милей, вокруг пенилась вода, тут и там закручивались водовороты, наконец волнение поутихло, поток стал слабее, и лодка остановилась. Ассипатл знал, что времени у него совсем мало, ибо чудище должно было зевнуть опять, поэтому он побежал со всех ног и так, огибая один угол за другим, добрался до самой печени змея. Он-то знал, куда держать путь, да и внутри Сторского змея было светло от морских огней. Наконец Ассипатл достал большой нож и вырезал в печени большую дыру. Затем он достал торф из котелка и принялся запихивать его как можно глубже, набирал в себя воздух и дул на торф что есть мочи, пусть пламя полыхнёт — так уж полыхнёт. Ассипатл стал отчаиваться, огонь никак не занимался, но вдруг яркий язык пламени озарил темноту, и печень стала полыхать, словно костёр на Иванов день. Убедившись, что вся печень объята пламенем, Ассипатл побежал обратно к лодке — он нёсся обратно ещё быстрее и добрался как раз вовремя, ибо занявшаяся огнём печень вызвала у змея дикую боль: он рыгал и рыгал без устали. Волна, поднявшаяся в животе, подхватила лодку и вынесла её в пасть чудовища, а потом и наружу, прямо к берегу, где он пристал на возвышенности, куда воде не так-то легко добраться.
И хотя Ассипатл был цел и невредим, никто даже не думал о нём, ибо всем казалось, будто наступил конец света. И король со своей свитой, и старуха, разбуженная громким шумом, и даже кошка — все принялись взбираться на холм, чтобы спастись от потоков воды, которые извергались из пасти Сторского змея.
Огонь становился всё сильнее и сильнее, из ноздрей чудовища струились чёрные потоки дыма, небо потемнело, в агонии чудище высунуло свой раздвоенный язык и зацепилось им за рог у полумесяца, но тут язык соскользнул, упал вниз и оставил на земле след — глубокую трещину. Прилив наполнил эту впадину водой, — вот так земли датчан оказались отделены от берега Норвегии. А там, куда ударился кончик языка, появилось Балтийское море. Сторский червь извивался в мучительной агонии, он пытался достать головой до неба, и каждый раз, когда голова падала, весь мир сотрясался от удара. С каждым падением из пасти чудища выпадали зубы. В первый раз из них образовались Оркнейские острова, затем — Шетландские, и вот, когда уже Сторский червь почти испустил дух, Фарерские острова с грохотом упали прямо в море. Наконец чудовище свернулось огромным клубком, и старые люди говорят, что остров Исландия — это и есть остатки мёртвого змея, чья печень всё ещё полыхает в недрах гор.