—Он сам мне сказал. Я уговаривал его оставить ее на главной роли, а он сказал: «Я не могу этого сделать, Эдди. Ты же бывал на просмотрах. У нее ничего не получается». И усмехнулся своей холодной усмешкой. А усмешка у него, как у ледокола, когда он раскалывает лед. А потом он добавил: «Извини, у нее, конечно, все получается, но только в трейлере у Сантаны».
—Как по-вашему, если бы какую-либо из лос-анджелесских актрис устроили условия контракта, означало бы это, что для Линдси все кончено?
—В конечном счете?
—В конечном счете.
—Само собой, все кончено, вот только это бы ему дорого стоило. Даже если б Сай смог нанять актрису подешевле, он потерял бы почти три миллиона — жалованье плюс пересъемки с самого начала. И ему не удалось бы привлечь средства со стороны, поскольку и так добился максимального финансирования. Следовательно, если только он не вознамерился поставить на кон две целых семьдесят пять сотых миллиона собственных денег ради того, чтобы избавиться от Линдси,— она бы осталась.
—А он мог поставить на кон такие деньги?
—Подозреваю, он обдумывал такой вариант. Но с Саем я имею дело уже десять лет. Я его знаю. Я знаю, какой он скряга. Видите ли, фильм вышел бы дерьмовым, но в итоге над титулом фильма красовались бы имена Ника Монтелеоне и Линдси Киф.
—А Линдси тоже об этом знала?
—Я сказал ей.
—Она вам поверила?
—Не знаю. Она боялась.
—Чего?
—Сая Спенсера.
Не могу сказать, что Линн задохнулась от восторга, когда открывала мне дверь, но вид у нее был довольный. Она остановилась на пороге. Прекрасные темно-рыжие волосы распущены по плечам. Шелковая белая блузка и мини-юбка в крапинку. Только через минуту я сообразил: она ждет, пока я ее поцелую. Я исполнил ее желание. После этого она впустила меня в дом.
В доме царило воскресное безмолвие. Джуди и Мэдди, ее соседки по квартире, были на работе, и Линн разбросала свои папки на журнальном столике в гостиной. Вернее, не разбросала. Я подивился тому, насколько безукоризненны стопки этих папок. Ручки и цветные фломастеры разложены параллельно друг другу, на равном друг от друга расстоянии и в строгом отдалении от закругленных краев столика — так, что если они покатятся вниз, она успеет не дать им свалиться на пол.
—Ты наш человек,— улыбнулся я.— В 2013 году, когда я буду искать свои документы по налогообложению, ты найдешь их за три секунды.
—Ты не находишь, что я чересчур аккуратна?— спросила Линн.
Я сел на стул. Она примостилась рядом.
—Джуди утверждает, что я чересчур аккуратна. Только потому, что я всегда снимаю туфли и ставлю их рядышком, носочек к носочку. Она говорит: вот если бы ты просто швырнула туфли в кладовку, ты была бы более творческой личностью.
—А ты смотри на вещи проще. Ни ты, ни я наверняка никогда не напишем «Гамлета», но зато мы никогда не затеряем банковские счета и не забудем ребенка на улице. Это уж точно.
—Именно.— Она улыбнулась.— Расскажи, как движется следствие.
—Движется помаленьку,— сказал я.
—Хорошо. На вас, наверное, давит общественность.
—Давит.
Я огляделся вокруг. Гостиная была уставлена разномастной мебелью. Кожаные стулья не сочетались с полосатыми. Журнальный столик пятидесятых годов, массивный металлический торшер, репродукция с цветами — все эти вещи три хорошенькие двадцатилетние девушки привезли из дома. Скоро эти три девицы обставят свои уютные квартирки хорошей мебелью, устелют полы хорошими коврами, и произойдет это до того, как им стукнет по тридцать.
—И что за класс будет у тебя в сентябре?
—Надеюсь, это будет нечто любопытное. Жду не дождусь. У тебя есть время вместе со мной просмотреть список учеников?
—Уложишься в две минуты?
Линн прижалась ко мне:
—И это все, чем ты располагаешь?
—Прости.
—Так что, ты не думал насчет фаршированных цыплячьих грудок?
Я просунул ладонь за ворот ее блузки, под лифчик.
—Какие же это цыплячьи грудки?!
—Ты знаешь, о чем я!
Я улыбнулся и вытащил руку.
Я совершенно ее не хотел.
—Поедем сегодня на море?— спросил я.
—Ну, я бы с удовольствием, но мне нужно привести в порядок волосы.— По-моему, она решила, что эта новость меня огорчит, потому что добавила: — Только немножко, кончики подзавить.
—По мне с кончиками все нормально.
Все это было ужасно скучно, и я почувствовал угрызения совести из-за того, что мне так надоело ее слушать.
Я подумал: такая же беседа — про цыплячьи грудки и кончики волос — могла состояться между мной и Бонни. И, конечно, это не самая волнующая в мире тема, но я бы ловил каждое ее слово.
Даже за двухмесячный отпуск я не согласился бы выслушивать ее рассказы о том, какие трудности испытывают ее питомцы в связи с дефектами речи и слуха. И вовсе не потому, что меня в принципе не могли интересовать такие вещи, а потому, что меня в принципе не интересовала Линн сама по себе.
Вот бывает, что у человека безупречная характеристика, но для данной конкретной работы он не годится. Именно о такой девушке я всю жизнь мечтал. Почему же я ее не хотел? Другие ведь хотели. Мы шли по улице, и все мужчины — и местные, и приезжие — оборачивались на нее поглазеть. Просто рты раскрывали. Ее телефон разрывался от звонков ее бывших хахалей или парней, с которыми она была едва знакома, и ни один из них не желал верить, что она на самом деле собирается выйти замуж за кого-то другого, не выслушав предварительно их искренние, невероятно заманчивые предложения руки и сердца.
Линн начала водить пальцами по венам на моей руке. Я вдруг понял, что, как ни старайся, я не в силах заставить себя ее любить. Меня ничто в ней не занимало. Ни ее работа, ни ее семья, ни ее увлечения, ни ее чувства.
Зато мне ужасно хотелось узнать, какие курсы прослушала Бонни в своем университете штата Юта. Я хотел знать, как зовут ее братьев, за кого она голосовала в 1980 году и почему и кто был ее первым парнем. Я мечтал услышать ее рассказ о том, как еврейское семейство уживалось в Огдене, среди мормонов. Я жаждал увидеть ее фильм «Девушка-ковбой». Я хотел прочесть ее новый сценарий и все описания женских купальных костюмов, которые она сделала в каталогах для полных женщин. Я хотел встретиться с ее папашей, похитить его у его новой жены, оторвать от бриджа и отправиться с ним на охоту. Я даже готов был наблюдать за птицами вместе с Бонни — или, по крайней мере, наблюдать, как она наблюдает за птицами. Я хотел пробежаться с ней как-нибудь утром. Поехать на природу с палаткой. Поудить форель. Смотаться поглядеть на китов в Монтоке. Я хотел рассказать ей все о моей работе, о всей моей жизни. Сходить с ней на бейсбольный матч, и чтобы играли непременно «Янки». И просмотреть все ее фильмы, так похожие на фильмы сороковых. Заняться с ней любовью.
—Что-то ты сегодня неразговорчив,— заметила Линн.
—Да. Я обдумываю сложные проблемы.
Я подумал: а может, все это самообман, и на самом деле я всего-навсего захотел приобрести сторожевого пса вроде Муз?
—Ты что улыбаешься?— спросила Линн.
—Так просто.
—Расскажи, что еще нового.
Я попытался отсесть, но она так тесно ко мне прижалась, что я не мог двинуться.
—Знаешь, Линн, прости, но…
Она что-то почувствовала, но все же задала этот вопрос, как будто ожидала, что я возмущенно отрину ее подозрения:
—Что-то произошло?
—Не знаю, с чего начать. Не знаю, что тебе сказать.
—О, Господи.
Она встала со стула и стала передо мной. Такая красивая. Такая милая. Ответственная. Работающая. С крепкими моральными устоями.
—Что?
Как бы было правильно на ней жениться.
—Ты снова начал пить?
—Нет.
Я вовсе не обязан все это ей объяснять, подумал я. Пусть будет что будет. Закрою дело Спенсера, хорошенько все взвешу. Мне необходимо время. Линн так мне подходит: может, что-нибудь да получится?
—У тебя появился кто-нибудь другой?
Мне бы встать, обнять ее. Сказать: кто-нибудь другой? При том, что у меня есть ты?! Да ты что?! Но я сидел совершенно парализованный.
—Да,— сказал я наконец.
—Кто она?
—Я давно ее знаю.
—Ты с ней виделся все это время?
—Нет. Это совсем другое. Я недавно ее опять встретил и все понял.
Линн заплакала:
—Что понял?
—Не знаю.
—Что ты понял, Стив?
—Что я жить без нее не могу.
В конце концов я обрел способность двигаться. Я встал и обнял ее. Я хотел сказать ей, что ужасно сожалею. Но я не чувствовал ничего, кроме нежелания ее обидеть. Она такой хороший человек, она любит меня или, по крайней мере, любит человека, которого она считала мной, и любит саму мысль любить кого-то, кто нуждается в ее помощи на жизненном пути.
Она вырвалась из моих объятий и посмотрела на меня исподлобья. Что бы она ни делала, она делала очень красиво, даже плакала. По ее щекам скатились две красивых параллельных слезы.
—Ты меня не любишь?— спросила она.
Я снова обнял ее.
—Линн,— прошептал я в ее блестящие волосы,— ты чудесный человек. Ты красивая, добрая, терпеливая…
—Ты меня не любишь.
—Я думал, что люблю. Я правда думал, что люблю.
—Ты хочешь на ней жениться?
—Нет. Не знаю. Я многого не знаю. Я не понимаю, что происходит. Все происходит само собой. По дороге к тебе я думал, что просто побуду с тобой рядом. У меня даже в мыслях не было заводить этот разговор. Я бы к нему подготовился…
Она снова заплакала.
—Подготовился, чтобы не причинять тебе столько боли.
Она снова вырвалась из моих объятий.
—Мама уже заказала открытки для приглашений.
—Мне очень жаль.
Что я мог сделать? Посоветовать ее родителям — Святой Бэбс и Дядюшке Скруджу, атеисту и коммунисту,— откупорить бутылочку шампанского, разорвать на конфетти приглашения и побросать их в воздух, празднуя избавление от неугодного жениха?
—Она красивее меня?— Линн вытерла слезы.
—Нет.
—Моложе?
—Нет. Старше.— Тут я добавил: — Старше меня.