—Нет!
Макияж не мог скрыть ее бледности. Лицо у нее словно покрылось воском. Она стала похожа на мертвеца.
—Да.
Я откинул край кисеи и вышел из комнаты.
Я позвонил Карбоуну и сообщил, что нахожусь на съемочной площадке, поскольку Бонни Спенсер могла быть связана с кем-то из киношников, к тому же я пытаюсь узнать, как она вела себя, когда Сай ее выгнал, не выкинула ли какого-нибудь психопатического номера. Он сказал, что Ляжки, Робби и Чарли Санчес выехали в город и разыскивают ее. Как бы между прочим, как будто бы мне неизвестен был заранее ответ, я поинтересовался, каковы результаты ДНК-теста по новым образцам волос. Это волосы Бонни, сказал Карбоун. А ты по-прежнему уверен, что она этого не делала?
Я посоветовал ему, если больше нечем заняться, просмотреть папки с перечнем улик. Проверить, сколько волосков мы нашли в день убийства, потом спуститься и заглянуть в пакетик для вещдоков, который вернулся из лаборатории. Я предсказал ему, что там окажется на один волос меньше.
Он сказал, что я становлюсь все более эмоционально неустойчив, что я проецирую что-то — я не разобрал что — на Робби Курца, что мне необходим отпуск, и что если я буду проезжать мимо этого забавного итальянского магазинчика в Ист-Хэмптоне, он просит меня закупить кило колбасы с укропом.
Отбой. Робби просто не мог не подкинуть этот волос. И совершенно точно, что он намеренно распускал слухи и о том, что я снова запил, и о том, что «Стив + Бонни = любовь». Он рыскал по городу в поисках нас обоих. Рано или поздно он сообразит, что у Бонни объявился защитник, который помог ей на время исчезнуть. И тогда он отправится прямо ко мне домой.
Грегори Дж. Кэнфилд должен был, по идее, находиться в местном магазинчике при исполнении своих обязанностей ассистента режиссера, а именно, в данном конкретном случае, покупать свежий инжир, копченую ветчину, хлеб с отрубями и бутылку вина «Дольчетто» — лично для Ника Монтелеоне, поскольку, как сказали люди на площадке, Ник мямлил что-то про то, что из-за жары он не хочет наедаться на ночь, просто легкий ужин, а поскольку Линдси играла по-прежнему вяло, все надежды на спасение репутации «Звездной ночи» оказались возложены на тщательно отмассированные плечи Ника, и в итоге, после сорокаминутного совещания звукооператора и первого ассистента постановщика (включая звонок агенту Ника в район Беверли Хиллз), термин «легкий ужин» был принят в первом чтении, и Грегори отправили покупать провиант.
Но я догадался, что Малыш Грегори обязательно задержится попрощаться со своей дамой сердца, костюмершей Мирной. И убежденный, что они жмут друг другу ручки в ее трейлере, нежно глядят друг другу в глаза, обмениваются сладостными, быстрыми поцелуями со сжатыми губами, я отправился туда. Они не обращали никакого внимания на помощницу Мирны, которая в двух шагах от них гладила запасной теннисный костюм для Линдси. На меня они тоже не обратили ни малейшего внимания, хотя я крикнул: — Грегори, привет!
Он посмотрел на меня затуманенным взором, а потом снова погрузился в бездны Мирниных очей.
Трейлер был огромным, напоминал неимоверно распухший самоходный шкаф: ряды вешалок с одеждой, полки с обувью и ящики с шарфами, платки и белье, бижутерия, свисающая отовсюду. Я прошел вовнутрь и потрепал Мирну по плечу.
—Привет!— сказала она.
—Как поживаете?
—Спасибо, ничего.
Она выглядела такой же неряхой, как и тогда, в мотеле, когда я застукал ее в пеньюаре наизнанку. На этот раз на ней была длинная мешкообразная штука с попугаями. Похоже, она приобрела эту рванину где-то в Гонолулу, в 1952 году, на блошином рынке, и с тех пор носила не снимая.
—Мирна, мне нужен Грегори, на минуточку.
—Что-нибудь случилось?— спросила она.
—Нет. Все нормально. Нужно выяснить некоторые моменты.
Она кивнула, отпустила Грегори и ласково подтолкнула ко мне.
Я вывел его из трейлера, к столику с пирожными, французскими батонами, орешками из теста, начиненными пралине, орехами и изюмом. Рядом стояла ваза с черным виноградом, который тоже вспотел и покрылся влагой. Грегори протянул мне банку кока-колы, достав ее из холодильника, спрятанного под столом.
—Ну как дела, парень?— спросил он.
Парочка ночей, проведенных в обществе Мирны, превратили его из супер-дегенерата в Крутого Малого.
—Дела нормально,— сообщил я.
Лучше некуда. Было уже без десяти пять. Я уже должен был вернуться к Бонни, но я не мог явиться с пустыми руками. Я приложил холодную банку ко лбу.
—Вы помните нашу беседу, когда вы рассказали, что произошло на одном из просмотров? Насчет того, что «если бы Линдси ударила молния»?
Грегори кивнул.
—Конечно, конечно.
Вид у него был чрезвычайно глубокомысленный. Наверное, он вспоминал уровень зернистости кинопленки и, по-моему, в настоящий момент готовился мне описать нюансы. Я решил задушить эту идею во младенчестве.
—Кто был тогда на просмотре? Вы сказали, что было уже поздно. Большинство уже ушли.
—М-м-м-м,— начал он.
—Не мекайте. Говорите.
—Сай.
—Отлично. Продолжайте.
—Один из ассистентов продюсера, мальчик на побегушках. Его зовут Истон.
—Еще кто?
—Я. Кажется, Ник Монтелеоне. Потом еще оператор.
—Как его зовут, Грегори?
—Ален Дювивье.
—Он француз?
—Mais oui, monsieur le detective. Вместе со своей возлюбленной.
—Как ее зовут?
—Моника, вернее, Monique. Но она уже уехала.
—Как все происходило?
—Он сначала разговаривал с декоратором, с Рейчел.
—Еще с кем?
Грегори закрыл глаза и даже на минуту захлопнул рот. Казалось, он пытается восстановить в памяти всю сцену.
—И все.
—Вы уверены?
—Уверен.
—Сай просил кого-либо остаться и поговорить позже?
—Не знаю. Он отослал меня положить в машину папку с розовыми страничками. Это были страницы сценария, которые он уже просмотрел. У нас принято — если ты уже просмотрел сценарий — цвет страниц меняется. Сначала — голубые, потом розовые, потом желтые, зеленые, бежевые, а потом лимонные…
—Приведите ко мне Алена.
—Не могу. Я уже должен быть в Ист-Хэмптоне, а он…
—Приведите его немедленно.
Обернется за пару минут.
Я заметил одну интересную штуку в киношниках: ни один из них не был одет в нормальную деловую одежду. Ален Дювивье одет был именно так, как все думают, должна одеваться французская богема. Ему было под тридцать, наполовину обесцвеченные длинные волосы стояли дыбом, и вполне соответствовали его густым бровям и серьге в ухе. На нем были шорты цвета изжеванной жвачки и поверх этих шорт надеты другие — как бы семейные трусы с разрезами по бокам. Он был чуть пониже, чем средний медведь-гризли, и чуть повыше, чем нормальный человек. Грегори за его спиной вообще не было видно.
—Привет,— сказал я.
—Алло,— отозвался он, а потом добавил, с приличествующей моменту печалью: — Сай. Очень, очень грустно.
У него был такой сильный французский акцент, что я подумал, сейчас как воскликнет: О-ля-ля! Но он не воскликнул.
—Мистер Дювивье, как я понял, вы присутствовали на просмотре в тот вечер, когда там произошел известный разговор.
Он начал так старательно прислушиваться, что я решил говорить помедленнее.
—В тот вечер говорили о молнии и обсуждение — разговор — зашел о том, что бы произошло, если бы молния ударила в Линдси Киф. Вы что-нибудь такое припоминаете?
—Съемки Линдси Киф?
—Нет, не съемки, а молния. Разговор был о молнии.
—О молнии?
Я обернулся к Грегори.
—Как, черт побери, «молния» по-французски?
—А я испанский учил.
Я снова обернулся к Дювивье.
—Молния.
Я показал на небо и начертил зигзаг в воздухе. Он бросил беспокойный взгляд в сторону Грегори. Я зарычал, изображая раскат грома, и снова начертил в воздухе зигзаг. Дохлый номер.
И тут Ален завопил:
—Рашель!
—Рашель?— переспросил я.
Грегори пояснил:
—Ему девушки обычно заодно и переводят.
—Он не понимает по-английски?
—Ну, технические термины понимает. А еще умеет говорить: «Алло, милашка», и у него это неплохо выходит.
—Au revoir,— сказал я Дювивье.
—Пока,— ответил он.
Умница. Она включила телевизор, но убавила громкость, так что даже если бы кто-нибудь прислушивался у окна, он не догадался бы, что в доме кто-то есть. Бонни сидела на моей лежанке и смотрела фильм. Перед тем, как она выключила телевизор, я успел заметить, что, хотя фильм черно-белый, я бы и сам не отказался его посмотреть: что-то не то с Кирком Дугласом, не то с Бертом Ланкастером. Вечно их путаю.
Она вскочила со стула.
—Ну что, готово? Уже полшестого.
—Расслабься.
—Мы же договорились.
Она выглядела очень взволнованной.
—Ты в порядке?
—Вполне.
Она, конечно, не была в порядке, но поскольку она не плакала, глаза у нее не припухли, вид был не сердитый, я не смог точно угадать, о чем она думала.
—Какие у тебя планы? Сначала позвонить Гидеону или мне сразу отправляться…
—Послушай, ты мне веришь? Доверяешь тому, что я говорю?
—А не слишком ли поздно для таких вопросов?
—Нам нужно убираться отсюда как можно скорее, потому что у меня есть дурное предчувствие, что козел Робби сейчас здесь объявится и будет тебя искать.
—Почему ты так думаешь?
—Сейчас нет времени объяснять. Пошли отсюда. По дороге объясню.
—По дороге домой?
Она говорила очень тихо, голос у нее был печальный. Что ж, понятное дело. Покинуть мой дом для нее могло означать то, что она вытащила несчастливый билет и может отправиться прямиком в тюрьму.
—Нет, пока еще не домой.
—Но ты же обещал.
—Знаю, но нам нужно еще кое-что сделать. Дашь мне еще полчаса?
—Да.— Она сказала это кротким, спокойным, даже каким-то светским тоном.— Дам.
—Тогда оторви задницу от стула, Бонни.
Она с удивлением оглядывала кухню и грязную комнату рядом с кухней. Плита и холодильник были старше, чем я сам, а на поверхности белого обеденного стола образовались трещины в виде глубоких черных кратеров.