– Но это могут быть только они! – в его голосе звучало полнейшее недоумение. – Почему они не узнают меня?
Фенодири присел на корточки, пристально рассматривая стрелу.
– Кто бы не выпустил эту стрелу, он непременно небольшого роста, – сказал Гаутер. – В стреле не больше восемнадцати дюймов. Что же за лук должен быть для нее? И что за Кроха! Стрелок!
– Эльфы света, лайос-альфары, – сказал Фенодири задумчиво. – Стрела сделана эльфами, это ясно. И все-таки я думаю, что их с нами нет. Скорее всего, на этот раз сработали стромкары.
– Стромкары? – закричал Дуратрор. – Ты когда-нибудь видел, чтобы речной народ брал в руки оружие? Это лайос-альфары!
– Эй, гляньте, что это там? – сказал Гаутер, показывая куда-то в гущу деревьев.
Что-то белое возникло среди ветвей. Гаутер не мог сказать, когда и в каком месте оно впервые появилось. Это белое мягко опускалось прямо к ним, оно изящно парило в воздухе, легонько покачивалось и легло на землю, прямо к ногам Дуратрора.
Гном схватил его и поднес к носу Фенодири.
– Гляди! Это знак! Это перо из плаща эльфов! Что ты теперь скажешь?!
Фенодири внимательно посмотрел на перо, потом на Дуратрора.
– Это лайос-альфары, – сказал он.
Фенодири первый пришел в себя после неожиданной проволочки и заставил всех спешно двигаться вперед. Больше никаких знаков от эльфов – если только это были эльфы – не появилось. Дуратрор вынужден был подавить свое возбуждение и обратить свои мысли к насущным проблемам.
– Это нелегко, – сказал он позже Колину, когда они укрывались одним плащом, – чтобы остаться в живых – это тяжело лишиться общения с эльфами. Тем более, когда один из них был тебе ближе, чем вся твоя родня, когда он был тебе больше, чем брат, с тех пор, как ты себя помнишь, то такая утрата почти что непереносима. Когда Атлендор увел свой народ на север, я уже решил отказаться от всего своего наследия и пойти с ним, но он не взял меня с собой. «На тебе будет лежать трудная обязанность, и ты должен ее выполнить», – сказал он мне. Глаза лайос-альфаров видят не только настоящее. Возле Золотого Камня мы простились, он подарил мне Вальхам, и я расстался с Тарнхельмом, величайшим сокровищем народа хульдра.
Дуратрор печально улыбнулся.
– Я обменял возможность быть невидимым на возможность полета. И Гондемар, мой отец, разгневался и выгнал меня за это. И вот я бродил неприкаянный и покинутый эльфами и отвергнутый моим народом. И пришлось бы мне навеки остаться несчастным скитальцем, если бы Каделлин не пожалел меня и не открыл бы мне двери Фундиндельва.
Но весь этот разговор состоялся много позже. А пока что Гаутеру и ребятам оставалось только гадать, что же значили эти мертвые птицы и безумное поведение Дуратрора.
Правда, и времени для размышлений особенно не было. Они пробирались по едва заметной тропинке среди рододендронов, засыпанной замерзшими прошлогодними листьями. Ветви смыкались у них над головами, а понизу загораживали дорогу. Вдруг Фенодири остановился.
– Следы! – закричал он. – Скорее – в кусты! Они рванулись сквозь листву в переплетение веток.
– Замрите и не шевелитесь! – прошептал Дуратрор строго. – Он близко!
Было трудно что-либо разглядеть из кустов в мрачноватом сером освещении. Они услышали, как кто-то приближается, но разглядеть сумели только его темную одежду. Кто бы это ни был, но дышал он тяжело. Когда неизвестный подошел к ним почти вплотную, он остановился. Колин, Сьюзен и Гаутер молили Бога, чтобы он не услышал, как колотятся их сердца. Дуратрор и Фенодири обменялись взглядами.
– Тьфу! Черт бы побрал эту старуху Плейс! – произнес низкий голос, и обладатель этого голоса уселся на поваленный поперек тропы ствол бука. В таком положении его лицо вырисовывалось очень отчетливо. Это был мистер Ходкинс, местный бизнесмен.
Каждое утро в будние дни его можно было встретить на платформе Олдерли Эдж с кейсом, туго свернутой газетой и туго свернутым зонтом в руках. Но сейчас вместо крахмального воротничка официального костюма туловище Джеймса Генри Ходкинса обтягивали плотные лыжные штаны, анорак с капюшоном, из-за которого высовывалась горловина свитера. Берет скрывал его редеющие волосы, на шее на шнурке висели снегозащитные очки, кожаные перчатки болтались на ремешках у запястий, ботинки, подбитые гвоздями, отягощали его ноги. По вытянутому желтоватому лицу бизнесмена стекали ручейки пота. Он прислонился спиной к корням поваленного дерева, вытащил из кармана платок и начал утирать пот.
Пять пар глаз с ужасом наблюдали за ним. Ни ребята, ни Гаутер, ни гномы – никто не успел устроиться поудобнее, все стояли, застыв в самых неудобных позах, едва удерживая равновесие. Одно движение – и листья запляшут на кончиках змеевидных веток.
Однако Джеймс Генри был не тот человек, кто станет даром тратить время. Как только он обрел обычную температуру тела, он поднял себя и пошел дальше, проклиная громоздкий, натиравший плечи рюкзак.
– Ну и ну! – воскликнул Гаутер. – Старина Ходкинс! Да он десять лет был моим клиентом. Вот уж точно: никогда нельзя знать.
– Я ни разу не посмела вздохнуть, – сказала Сьюзен.
– А я и не мог, – добавил Колин. – Какой-то сук зацепился за мой воротник и чуть не задушил меня. Он и сейчас душит. Что, уже можно двигаться, Фенодири?
– Да, если только сумеем, – ответил гном. Он изо всех сил старался высвободить ногу, которую закрючил толстый сук. Но сук вздергивался все выше с каждым рывком. Гном выглядел так потешно, когда колено его оказалось на уровне уха, что у остальных, может, и появилось бы искушение посмеяться над ним, если бы сами они не оказались бы в таком же положении, как только попробовали двинуться с места.
В страхе и спешке они забрались в старые-престарые кусты, зеленые снаружи, но внутри которых было то, что разрослось и накопилось за целое столетие: крепкие корявые сучья и тонкие, гнущиеся, как проволока, ветви, и путаница отмерших веток, ломавшихся от первого прикосновения. Острыми концами, как ланцетом, ветки царапали и резали кожу, и отовсюду сыпалась омертвевшая кора, превратившаяся в черную пыль, горькая на вкус, которая жгла горло и засыпала глаза, точно мелкий песок.
– Это… как ходить… по старому… пружинному матрасу, – вымолвила Сьюзен.
– Еще хуже, – отозвался Колин.
Им приходилось наступать на более толстые ветки, а затем, перегнувшись, расчищать силки переплетенных сучьев на земле.
Но до земли достать у них не получалось. Кусты сами диктовали им направление движения, а продвигаться удавалось с большим трудом. Ветви прогибались под ногами, пружинили, подлетали вверх, хватали за ноги. Даже Гаутер со всем его могучим весом, шатался и кренился, как пьяный, хватаясь за первую подвернувшуюся опору, которая обеспечивала, как правило, перемену к худшему.
Они уже совсем сбились с направления и двигались по линии наименьшего сопротивления туда, куда удавалось двигаться. Тут путники с тревогой заметили, что земля под их ногами все меньше и меньше походила на землю, она скорее была похожа на воду. Все чаще стали попадаться затянутые льдом лужи, они становились все шире, все шире, глубже, сливаясь одна с другой. Потом все лужи превратились в одну сплошную необозримую лужу: возле корней позвякивали сосульки, под ними плескалась вода и только вода – земли не было.
Впереди завеса из веток и сучьев стала слегка редеть, и Фенодири с обновленными силами, подпрыгивая, извиваясь, вертясь, протискиваясь, высунул, наконец, голову из этого рододендронового хаоса сучьев и веток. Перед ним, под ним, справа и слева простирался Раднорский лес.
Рододендроны широко разрослись на болоте, их корни цепко держались в глубине за жирный питательный ил, и в том самом месте, где они далеко выдавались в болото, пять раскрасневшихся перепачканных лиц показались среди листвы, точно бутоны экзотических цветов.
– Может, я и искупался бы, – сказал Гаутер, – только у меня что-то нет настроения сегодня нырять. И кикуок плясать я тоже устал. Что мы будем делать дальше, мастер? – обратился он к Дуратрору.
– Нет-нет, меня ты ни о чем не спрашивай, друг мой, – ответил Дуратрор. – Мои мысли иссякли.
– Братец, здесь нам может хватить места вытащить мечи, – сказал Фенодири. – Если это удастся, то мы прорубим себе дорогу отсюда к тропе, по которой надо идти.
Дирнуин и Делатель Вдов с большим трудом покинули ножны. Откинувшись назад и балансируя над водой, гномы сумели сделать первые, самые трудные удары. После этого дело пошло легче. И омертвелые сучья, и покрытые листьями ветки-щупальца рушились, не в силах противостоять сильному характеру мечей. Им приходилось уговаривать только более толстые ветви, но и те быстро сдавались, лишившись поддержки меньших своих собратьев.
Главная опасность заключалась в том, что дорога, которую прорубали гномы, неизбежно будет заметна с воздуха. И все же стоило рискнуть.
– А теперь – бегом, – скомандовал Фенодири, когда они все, разопревшие, покрытые саднящими царапинами, вывалились на тропу. – Мортбруды знают, где мы находимся.
Только когда уже большой кусок густолесья остался позади, Фенодири позволил им несколько минуточек отдыха.
– Мы направляемся в какое-то определенное место? – спросил Колин.
– В данный момент – нет, – сказал Фенодири. – Я имею в виду одно местечко, которое может для нас оказаться спасительным, если, конечно, мы до него доберемся. Но я не стану об этом говорить, есть опасность, что рядом скрываются уши.
– Братец, – сказал Дуратрор. – Ты слышишь? Все смолкли, стали прислушиваться.
– Слышу. Это топор.
Они все теперь слышали – раздавался отчетливый и ритмичный звон стали о дерево. Гаутер сразу успокоился.
– Понятно, кто это может быть. Это Гарри Уордл из Паркхауза. Он ничего. Я его с детства знаю. Если кто-нибудь появлялся сегодня в этой части леса, он будет знать. Давайте спросим.
– Гм, – произнес Дуратрор. – Я бы не хотел сейчас встречаться с людьми. Я никому не склонен доверять.