— Ну, тогда другое дело,— обрадовалась Кеема.— Поехали!
Проплыли они полпути, акула остановилась и говорит:
— Ты мне друг, Кеема, лучше я открою тебе всю правду.
— Какую еще правду? — удивилась обезьяна.
— А вот какую: султан наш сильно болен, и прослышал он, что против его болезни только одно средство есть — обезьянье сердце.
— Ай-яй-яй,— сокрушается обезьяна,— что ж ты, глупая, мне об этом раньше не сказала?
— А какая разница? — удивилась в свой черед Папа. Обезьяна молчит, голову ломает, как бы из беды выпутаться.
А акуле не терпится:
— Ну, говори же!
— Что говорить-то? Теперь уж поздно. Вот если б ты с самого начала сказала все начистоту, я бы прихватила сердце с собой.
— Как? Разве у тебя внутри нет сердца?
— То-то и оно! — молвила Кеема.— Неужто ты не знаешь про наш обезьяний обычай? У нас заведено сердце на дереве прятать, без него в пути обходимся. Но я вижу, ты мне не веришь. Думаешь, я с испугу это говорю. Ну что ж, едем дальше, к тебе домой. А как убьешь меня, сердце не ищи, не трать время попусту.
Поверила акула обезьяне и принялась ее умолять:
— Давай вернемся за твоим сердцем!
Не хочу,— упрямится Кеема,— едем к тебе домой.
Но акула стоит на своем: вернемся, прихватим сердце — и обратно.
Под конец обезьяна с большой неохотой поддалась на уговоры, но все ворчала: зачем, мол, ей лишние хлопоты?
Вернулись они к берегу, обезьяна скачет с ветки на ветку и приговаривает:
— Погоди, Папа, вот достану сердце, и поплывем мы с тобой, подружка, честь по чести.
Забралась Кеема на самую верхушку и сидит себе тихохонько, помалкивает. Ждала, ждала ее акула, да и не вытерпела, позвала Кеему:
— Пора, подружка!
А обезьяна в ответ — ни слова.
Поплавала акула вдоль берега и снова кличет обезьяну:
— Пора в путь, Кеема!
На этот раз Кеема высунула голову из ветвей и удивленно спросила:
— В путь? Куда?
— Ко мне домой,— говорит акула.
— Да в своем ли ты уме? — вытаращилась на нее обезьяна.
— В своем ли я уме? Как прикажешь тебя понимать? — рассердилась Папа.
— Ты соображаешь, что говоришь? Уж не принимаешь ли ты меня за прачкину ослицу?
— Чем же она знаменита, эта ослица?
— А у нее нет ни ушей, ни сердца.
Как ни торопилась домой акула, любопытство взяло верх. Стала она уговаривать обезьяну рассказать ей историю прачкиной ослицы. И вот что поведала ей обезьяна:
— Была у прачки ослица Поонда, хозяйка очень ее любила. Однажды ослица удрала от хозяйки и поселилась в лесу. Зажила она там беззаботной жизнью и от безделья жиром заплыла. Как-то раз повстречал ее кролик Соонгоора. А кролик, известно, самый хитрый зверь. Стоит только посмотреть на него — вечно сам с собой рассуждает. Увидел кролик Поонду и пробормотал себе под нос:
— Ну и жирна ослица!
Пошел кролик к Симбе, льву, и рассказал ему про Поонду. А лев Симба еще не оправился после тяжелой болезни. Он так ослаб, что даже охотиться не мог, и брюхо у него подводило с голоду. Вот кролик ему и говорит:
— Завтра я притащу сюда ходячую гору мяса, попируем вволю, но, чур, уговор: ты сам ее забьешь!
— Согласен, дружище,— обрадовался лев.— Какой ты добрый!
Отправился кролик в лес, отыскал там ослицу и склонился перед ней в вежливом поклоне:
Любезная Поонда, я к тебе прислан сватом. От кого же? — спросила, жеманясь, ослица.
— От Симбы, льва. Ослица возликовала.
— Идем,— говорит,— сейчас же. Вот это жених так жених!
Пришли они в дом к Симбе, встретил он их как дорогих гостей, усадил. А Соонгоора Симбе подмигивает: это, мол, и есть обещанная гора мяса, а я за дверью подожду.
— Я пошел,— сказал он Поонде,— меня дела ждут, а ты оставайся, побеседуй с будущим мужем.
Только Соонгоора вышел, лев как набросится на ослицу! И пошла тут у них борьба. Поонда лягает льва копытами, а он, хоть и слаб, царапает ее когтистой лапой. Под конец отбилась ослица и убежала к себе домой, в лес. А кролик уж тут как тут.
— Эй, Симба, одолел ослицу?
— Не одолел,— проворчал лев,— она лягнула меня и ускакала в лес. Но можешь не сомневаться, ей от меня тоже досталось, хоть я силы еще не набрался.
— Ладно, не огорчайся,— утешил его кролик. Выждал он, когда раны у ослицы и у льва зажили, и спрашивает:
— Ну как, Симба, привести жирную ослицу?
— Веди! — грозно зарычал лев.— Я ее пополам разорву!
И Соонгоора снова отправился в лес, к ослице. Поздоровались они, ослица спросила, где был, что слышал.
— Твой возлюбленный снова зовет тебя в гости.
— Бог ты мой! — закричала ослица.— Да в тот раз он меня когтями изодрал. Я теперь и близко к нему не подойду.
— Ерунда! — фыркнул Соонгоора.— Лев тебя приласкать хотел, такая уж у него повадка.
— Ну, тогда пойдем,— согласилась ослица.
И они отправились в путь. На сей раз лев, как только увидел Поонду, прыгнул на нее и разорвал пополам. А кролику приказал:
— Возьми мясо и зажарь. Мне оставь только сердце и уши.
— Благодарствую,— ответил кролик.
Нашел он укромное местечко, подальше от дома льва, и зарыл там сердце и уши ослицы. Потом наелся мяса до отвала, а что осталось, спрятал. Приходит к нему Симба и требует:
— Подавай сюда уши и сердце.
— А откуда я их возьму? — развел лапами кролик.
— Шутить со мной вздумал? — зарычал лев.
— Разве ты не знал, что Поонда — прачкина ослица?
— Ну и что?
— Бог с тобой, Симба,— говорит кролик,— ты ведь не дитя, мог бы сообразить: будь у этой твари сердце и уши, она бы второй раз сюда не пришла.
И лев был вынужден согласиться, что кролик Соонгоора прав.
Закончив свой рассказ, обезьяна спросила акулу:
— И ты хочешь сделать из меня прачкину ослицу? Убирайся отсюда, плыви к себе домой. Второй раз меня не проведешь, а дружбе нашей — конец. Прощай, Папа!
Львиная доля
Лев, Шакал, Волк и Гиена сговорились как-то пойти на охоту вместе и поровну разделить добычу. Охота оказалась удачной, им удалось убить верблюда. Стоя над верблюжьей тушей, звери заспорили, кто лучше всех сумеет разделить мясо.
Лев сказал:
— Тот, кто будет делить мясо, должен уметь считать.
— Я умею считать,— вызвался Волк.
Он разрезал тушу на четыре равных части — по одной на каждого из охотников.
— Так-то ты умеешь считать! — гневно зарычал Лев. Волк не успел даже испугаться, как получил от Льва оглушительную затрещину. Глаза у бедняги чуть не выскочили из орбит.
Шакал поспешил выкрикнуть:
— Волк совсем не умеет считать! Дозволь мне разделить мясо, владыка.
Он сложил обратно в одну кучу все мясо, потом отделил от него три маленьких порции, две отдал Волку и Гиене, одну взял себе, а все остальное с поклоном протянул Льву, лев съел мясо и довольный удалился.
— Зачем ты дал Льву так много мяса? — упрекнула Гиена Шакала.— Мы же договаривались, что разделим добычу поровну. Кто тебя научил так делить?
— Волк,— ответил Шакал, уплетая свою долю мяса.
— Волк? — удивилась Гиена.— Чему ж мог научить тебя такой простофиля?
— Шакал прав,— сказал Волк.— Он умеет считать. Прежде, когда глаза у меня стояли на месте, я не видел этого. Зато теперь, когда они вылезли из орбит, я вижу это ясно.
Как заяц Калулу поссорился с шакалом
Когда-то, в давние времена, заяц Калулу, большой наглец и лентяй, водил дружбу с шакалом, известным себялюбцем и жадиной. А стали они такими, потому что в детстве их сильно баловали матери. Обе рано овдовели, и обе владели большими кукурузными плантациями. Они души не чаяли в своих отпрысках, исполняли любую прихоть сыночков. Вот и выросли заяц и шакал завистливыми плутами. Шакал был, правда, простоват, зато заяц, мечтавший о праздном и сытом существовании, хитер за двоих.
«Эх, было б у меня поле, как у матушки, да владей я им один, зажил бы припеваючи. Присоветую-ка я шакалу кое-что»,— однажды подумал заяц.
Он отправился к своему другу.
— Послушай, братец, почему бы нам не прогнать наших старух? Их угодьями мы и сами распорядимся.
— Прекрасная мысль! — воскликнул жадина шакал.— Как я сам не додумался?
Он безжалостно прогнал свою старую мать. А заяц тем временем пошел к своей родительнице и сказал:
— Достопочтенная матушка, я хочу предупредить тебя о кознях зловредного шакала. Сдается мне, он завидует твоему богатству и вознамерился погубить тебя. Укройся-ка, родная, в надежном месте, пока я не разберусь с этим делом. Как бы беды не приключилось.
Зайчиха-мать вняла словам сына и спряталась в укромной норе неподалеку. Калулу обещал ежедневно в полдень приносить ей еду.
— Ну,— оскалился шакал, радостно потирая лапы, когда встретился с зайцем,— я отделался от своей мамаши, теперь как хочу, так распоряжусь ее добром. А ты как поступил с зайчихой?
— Об этом не тревожься,— отмахнулся Калулу,— я сделал все что нужно.
И он хихикнул, довольный, что ловко провел друга. Шакал, не заподозрив подвоха, предложил зайцу питаться вместе.
— Вот это здорово! Сначала будем есть еду с твоего поля, а потом с моего,— согласился заяц.
Ему, правда, подумалось, как же он будет носить еду матушке? Но, отбросив сомнения, решил, что как-нибудь извернется.
Приятели расположились у кромки зеленого поля и, беззаботно болтая, принялись за стряпню. Спелые кукурузные початки аппетитно потрескивали в горячей золе.
Покончив с трапезой, шакал сыто откинулся, развалившись на мягкой траве, а заяц произнес:
— Уф, наелся. Хорошо бы теперь водицы попить. После обильной еды меня всегда жажда мучит. Пойду-ка к речке.
С этими словами он вскочил на ноги и, не забыв прихватить пару крупных початков, пошел прочь.
На полпути к источнику он свернул в сторону и очутился у норы, заваленной большим камнем, где пряталась зайчиха-мать. Он три раза постучал по камню и тихонько позвал:
— Матушка, открой, это я, твой сын, я принес тебе поесть.