В дальнейшем я заметила, что клубовой беззастенчиво пакостил тем, кто выключал телевизор: у этих людей постоянно сползали штаны и садились батарейки в плеере. Помимо этого, он приклеивал гантели к полу, завязывал морским узлом эспандеры и издавал неприличные звуки, когда кто-то из них поднимал штангу. А иногда он, при помощи портативной швейной машинки, ушивал одежду, пока человек был в душе. Одна дама, видно по наущению старожилов, даже оставляла ему угощение: стаканчик молока и коржики на блюдечке. Если телевизор был включен, он молча жевал, глядя на экран. А если выключен, то он опрокидывал молоко и топтал коржики.
В выходные я приходила в спортзал около трех часов пополудни и часто заставала там компанию старых, даже дряхлых людей. Три старика и одна старуха. Что занимательно, одеты они были вовсе не для занятий спортом: мужчины были в старомодных фраках, а старуха была настоящей франтихой: напудренная, в белом парике, с наклееными мушками, каждый раз она приходила в другом наряде – один другого пышнее. Компания эта вальяжно располагалась на тренажерах и начинала беседовать о том о сем, лениво покручивая педали велосипеда или поднимая планку с грузом для ног. Но большую часть времени они просто болтали. Похоже, они приходили в фитнес-клуб потусоваться – я принимала их за жильцов, экономящих на кондиционере – летом в фитнес-клубе поддерживалась комфортная прохлада. Иногда они просто засыпали на тренажерах на полуслове и мне приходилось трогать их за плечо, говорить: «Простите, не могли бы вы…» Старички просыпались и, недовольно покряхтывая, пересаживались на другой тренажер, с которого мне вскоре опять приходилось их сгонять. Вполне понятно, что я старалась прийти в любое другое время, хотя это – было для меня максимально удобным.
Старуха иногда заговаривала со мной:
– Золотко, ты на каком этаже живешь? Постой, я угадаю… на двадцатом, в квартире 209, верно? Как интересно – ты родственница Дорис Грумель!
– Нет. Вы ошибаетесь, я никогда о ней не слышала.
– Это жаль. Ты и сама не знаешь, что ты ее родственница, правда. Но это все ерунда. Ты выглядишь шикарно, золотко. Где ты купила эту заколку для волос?
Но однажды я пришла в зал во втором часу и быстренько, пока их не было, обошла все тренажеры и села на велосипед. Клубовой, как обычно, смотрел телевизор, в зале никого не было – и тут я успела засечь момент их появления. Два старика легко и свободно прошли через стену со стороны сауны, третий проник через закрытое окно, а старуха материализовалась несколько позднее, прямо посреди зала.
Заметив мое замешательство, клубовой пояснил, что старички – обычные призраки, в смысле, вторичные носители облика, абсолютно безвредные, хоть и немного надоедливые. Ходят сюда по привычке. Дом был построен на месте, где в начале прошлого века располагался клуб, завсегдатаями которого они являлись. С тех пор они сюда возвращаются – и когда здесь был пустырь, и потом, когда тут было подсобное помещение, и теперь, когда из него сделали фитнес-клуб, но для них главное – это место, потому что тут пересечение каких-то связей. Ему тоже смешно смотреть, как они общаются, расположившись на тренажерах – тут когда-то были диваны с бархатной обивкой. В основном они вспоминают каких-то общих знакомых: « – А помнишь Томаса Веллингтона? – Да, помню, удивительный был парень. – А помнишь Элизу Вайс? – Да, редкая была стерва! Здесь на четырнадцатом этаже живет ее внучка – Эдна Вайс… по мужу Тененбаум». И так все время.
Еще он сказал, что призраки тронуты моей вежливостью и отзываются обо мне с большим уважением. Другие-то посетители фитнес-клуба попросту садятся на тренажер, не замечая их, что является для них поводом лишний раз поворчать.
И все же, наряду с удобствами, у меня возникло много новых проблем в мире людей и волшебников.
Сейчас поняла, что специально пишу о старых нелепых призраках, о туалетах на набережной и печеньи с изюмом, потому что не знаю, как выразить плоскими словами главные объемные ощущения. И все же попытаюсь.
Между обычными людьми и волшебниками существовали связи и переплетения, о которых я раньше не подозревала. Привыкнуть к этому было не так-то просто.
Наверняка у этих явлений есть свои названия, но для простоты изложения я назову одних людей – «переизлучателями», других – «помехами», третьих – «усилителями», а четвертых «лучиками», с учетом личного восприятия их роли в объеме.
Я уже упоминала, что с вдохновением у меня теперь не было проблем: я легко определяла расположение каналов, по которым оно приходило, и легко настраивалась на них. После этого я спокойно занималась своими делами, а новые идеи и сюжеты приходили по этим каналам из подходящего источника. Так вот, идеи и сюжеты часто перехватывали люди-переизлучатели, и выпускали в мир в измененном виде. Некоторые перехваченные идеи они не выпускали вообще, сознательно блокируя их из непонятных мне соображений.
Присутствие людей-усилителей способствовало творческому подъему, они буквально усиливали сигналы и блокировали помехи.
Мимо большинства коллег, и даже сквозь них, сигналы проходили свободно, не задерживаясь и не оседая. Их присутствие ничему не мешало – они были как солнечные лучики на стене.
В своем окружении я обнаружила двоих людей-переизлучателей, но как вести себя с ними – не знала. Хуже всего было то, что один из них оказался владельцем медицинского центра, где я работала, то есть – человеком, который подписывал мой еженедельный чек. Помимо нашего центра, он владел еще несколькими фармацевтическими предприятиями и был основателем фонда поддержки одаренных детей из бедных семей. Фонд оплачивал их занятия в музыкальных и художественных школах.
Он заметил мой медальон из волшебной яшмы мгновенно, как только вошел в здание центра, нет, скорее, он уже знал, что у меня есть медальон – он вошел, глядя прямо на него.
Человек этот, я назову его мистер Тартц, всегда вызывал у меня восхищение своей энергичностью и умением организовать и реализовать задуманное. Легенды, ходившие о его меценатской деятельности, окружали его ореолом благородства. Я сама неоднократно была свидетельницей его искреннего участия к людям, нуждающимся в помощи.
Сначала я очень обрадовалась: теперь я смогу учиться у волшебника с большим опытом и быть ему полезной. Мистер Тартц повторял неоднократно, что у меня большой потенциал, что добавляло мне уверенности в себе и, надо признаться, разжигало честолюбие. До сих пор я была задействована в нескольких его проектах, один из них даже занял первое место по штату за новаторство и творческий подход. Представители министерства вручили нам главный приз и денежное вознаграждение, а также организовали торжественный вечер в одном из лучших банкетных залов Олбани. Мистер Тартц был очень горд этим призом, мы благодарили друг друга на сцене: он меня – как руководителя проекта, а я его – как директора, давшего мне возможность проявить свое умение и профессионализм.
Но радость моя была преждевременной. Его реакция на медальон и следующий логический ход меня безмерно удивили. В в тот же день он поручил мне невероятно скучный проект. В нем не только не было места для моих идей – я не могла даже использовать свои знания и умения. Я завязла в нем, как в топком болоте. Проходили дни, он подбрасывал мне все новые задания и я задыхалась от скуки… Мало того, он попросил меня присутствовать на собраниях, где обсуждались результаты этого проекта. Это было еще скучнее, и я не могла даже отвлечься и думать о своем, потому что он требовал отчета со всеми подробностями. Но он хвалил меня, благодарил за отлично выполненную работу, и я решила терпеть – когда-нибудь же это кончится!
Скука. Это первый сигнал, что надо немедленно прекратить…
***
Частью моей беззаботной, но довольно унылой юности было сидение на идейных мероприятиях. Тихо сидеть я умела, а больше ничего не требовалось. Взрослые, и на вид серьезные, люди регулярно собирали нас и что-то говорили о народе, светлом будущем, справедливости и счастье, которое приносит только честный труд. Сосредоточиться на этой информации было невозможно – она была нестерпимо скучна. Я не задумывалась, есть ли в их словах истина. Я воспринимала голос идейного лидера как фон, как шум прибоя. Это была данность. Иногда я развлекалась тем, что пыталась угадать, куда он пойдет после работы, что ел на завтрак, кто ждет его дома, есть ли у него собака, кошка или рыбки в аквариуме – сейчас я понимаю, что интуитивно накапливала информацию, необходимую для мгновенного определения типов людей. Если лекция затягивалась, я представляла его с огромными оттопыренными ушами и мясистым, усыпанном бородавками, носом. Он тут же начинал тревожно оглядываться, тереть уши и чесать нос, и обычно отпускал нас быстрее. Прогул подобных мероприятий мог повлечь за собой серьезные последствия. Идейные лидеры вызывали прогульщиков на дополнительные собеседования в свою устланную коврами обитель, и тогда уже требовалось отвечать на их вопросы. Но я быстро сообразила, что если поменять местами слова в вопросе и произнести их громко и с пафосом, то они сразу же одобрительно кивали, ставили галочку в каком-то документе и отпускали прогульщика на волю.
Вспоминая юность, я не могу не сожалеть об упущенных возможностях. Можно сказать, что всю юность я провела в закупоренной стеклянной банке. А банка стояла на полке в темной кладовке.
У моих родителей не было амбиций. Они хотели для меня всего лишь стабильности. Нет, я не могу их упрекать. Они честно пытались загнать мою жизнь в рамки общества. И все же какое счастье, что я оказалась абсолютно не приспособленной делать то, что казалось скучным. В противном случае мой незадействованный потенциал мог проявиться во враждебной обществу манере, и оно пострадало бы гораздо больше, чем бедная бухгалтерия – моя первая работа.
«Скука – одно из величайших преступлений» – полагал великий волшебник, сэр Битон. Не было на свете менее подходящего для меня места работы, чем бухгалт