ерия огромной текстильной базы, где с утра до вечера стрекотали счетные машинки и двадцать женщин разного размера и возраста непрерывно подбивали приход и расход. Каждый день на базу прибывали грузовики с рулонами тканей. Шерстяные ткани сгружались на шерстяной склад. Льняные на льняной. Шелковые на шелковый. Рулоны пересчитывались, хранились какое-то время на складах, потом отгружались в магазины и на швейные фабрики.
Я по-прежнему была хорошей девочкой. Никогда не опаздывала. Всегда была вежливой. Сидела за своим столом от звонка до звонка. Передо мной были разложены бухгалтерские ведомости. На столе – счетное устройство. Каждый день кладовщики приносили документы о получении товара и его отгрузке. Цифры из этих документов нужно было переписать в бухгалтерские ведомости. Приход в приход, расход в расход. В конце дня все это следовало подытожить. А в конце месяца подбить цифры и сдать главному бухгалтеру. И я честно пыталась это делать. Но когда в конце месяца главный бухгалтер, пожилой инвалид, громко произносил фразу: «Баланс не сходится!», все сразу смотрели на меня. Почти каждый месяц главбух назначал двух работников проверять мои цифры, что вызывало их недовольство, вполне обоснованное: «Своей работы навалом, а тут еще за нее все исправляй. И когда она уже научится?» – сердились они. Я и сама недоумевала, каким образом вместо восьмерки поставила ноль, почему пропустила две ведомости, почему приход внесла в расход, и почему цифра оказалась не в той графе. Я ведь честно старалась! Я кивала, виновато потупившись, обещала исправиться. И сама в это тогда еще верила. Они рылись в моих бумагах, а я тем временем их рассматривала. У одной бухгалтерши – скорбные складки у губ, двойной подбородок, дешевая брошка… желание поскорее добраться домой. Ее там ждет мужчина, сожитель. Он в спортивномкостюме и мягких войлочных тапочках. У него пшеничные усы и мягкий голос. Он варит борщ в голубой кастрюле с узором из маков. «Старается, сволочь, после вчерашнего дебоша загладить вину, – думает она. – А я из-за этой неумехи задерживаюсь на работе!» У другой – сладко-приторные духи, шиньон, кружевная шаль, оттопыренный мизинчик, в сумочке – песочное пирожное в кулечке рядом с зачитанным до дыр письмом от сына. Дома у нее – вазочка на салфеточке, пыльный ангелочек на трюмо… Она мне симпатизирует, жалеет даже, и домой не спешит – ее там никто не ждет.
Они ожидали, что со временем я научусь работать без ошибок. Но время шло, а ситуация не улучшалась: каждый раз, пересчитывая ведомости, я получала другой результат. Как будто черт водил моей рукой, заставляя путать цифры и графы. Меня терпели из-за того, что я была вежливой, никогда не опаздывала и честно отсиживала на всех собраниях. Любое унылое мероприятие я интуитивно использовала для пополнения личной информационной базы. Скучные слова идейных лидеров благополучно протекали сквозь решето моего сознания, а самое важное и интересное – типы людей, их мысли и желания – прочно в нем оседали и сортировались по группам. Я сама не понимала, зачем делала это – «сито» работало само по себе. И только недавно этот багаж сыграл, наконец, свою роль – меня приняли в школу волшебников.
Помимо обычных бухгалтерских подсчетов, в мои обязанности входил переучет на вверенном мне складе, кажется, это был хлопчатобумажный. Впрочем, он мне был так же безразличен, как шелковый или шерстяной. Кладовщики считали рулоны, а я должна была сверять остаток с бухгалтерскими ведомостями. Внимание мое отключалось на первой же минуте этого действа и сознание парило в неведомых далях. Я ходила за кладовщиком, как сомнамбула, и автоматически ставила галочки возле каких-то цифр. Таким образом, на моем складе никогда не было расхождений с отчетными данными. Думаю, кладовщикам было на руку моё безразличие, но об я этом тоже не беспокоилась.
Я покорно шла каждый день на работу, потому что так было положено. Так делали все – мои родители, их знакомые, соседи и мои ровесники. И хотя я делала минимум из того, что следовало, но и это было из ряда вон плохо.
По тогдашнему закону молодой специалист должен был отработать три года в назначенном ему учреждении, и я смирилась, терпеливо отсиживая свой срок. Со временем я научилась просто подгонять цифры под нужный результат – это оказалось легче, чем подсчитать. Ругать меня стали реже, но неприятности возникли с другой стороны.
На текстильной базе был юридический отдел. Если при приемке товара с фабрики обнаруживались излишек или недостача, кладовщик составлял акт и – наивный – отдавал его мне. Там нужно было что-то посчитать… кажется, умножить количество недостающих метров на цену, не сложнее – и отдать в юридический отдел, где оформлялся иск.
Я не помню, как это началось… Кажется, когда я отложила один акт, чтобы рассчитать его позднее, и забыла о нем. А когда спохватилась, время подачи иска уже истекло. Я затаилась и ждала, что это обнаружится, но никто ничего не заметил – все шло своим чередом. Потом я второй акт забыла рассчитать… Возможно, это было скучнее, чем остальные действия.
Через некоторое время я поняла, что никто ничего не замечает и решила, что количество излишков каким-то образом перекрывает количество недостач. Куча нерассчитанных и не переданных в юридический отдел актов постепенно накапливалась в ящике моего стола…
Однажды я простудилась. Когда я вошла в бухгалтерию после трехдневного отсутствия, сердце мое похолодело. Ящик с нерассчитанными актами был выставлен на столе на всеобщее обозрение. Оказалось, что одной из бухгалтерш понадобилась какая-то ведомость, она полезла в мой стол – и обнаружила ворох давно просроченных актов.
Директором базы в ту пору была высоченная громогласная тетка по фамилии Дерягина. Потупив глаза, я что-то бормотала в свое оправдание и просила меня уволить, потому что я ошиблась в выборе профессии, с ужасом думая, что скажу родителям.
Но меня не уволили!
За меня неожиданно вступились местные идейные лидеры. Они заявили, что за время работы на базе я не пропустила ни одного мероприятия, а на собраниях всегда сидела на первом ряду, внимала каждому слову и все аккуратно конспектировала, чем подавала прекрасный пример молодежи. К тому же я состояла в обществах защиты окружающей среды и охраны правопорядка, и регулярно платила членские взносы. Мне даже стало стыдно из-за того, что на собраниях я не слышала ни одного слова, и только делала вид, что конспектирую. А членство в этих обществах давало мне право на шесть дополнительных дней к отпуску.
Меня оставили. Потребовали дать слово, что подобное не повторится. Я согласно кивнула – да, больше не повторится, сама в это искренне веря. И честно собиралась исправиться. Но… уверенность моя улетучилась в тот момент, когда мне принесли очередные акты недостачи и излишка. Я даже сделала глубокий вдох и попыталась их рассчитать и оформить должным образом, но скука в этот момент стала просто нестерпимой. Я отложила их до следующей недели, надеясь, что смогу превозмочь скуку, но вскоре поняла, что этого не случится. Если при заполнении бухгалтерских ведомостей я еще могла развлечься тем, что выводила буквы с завитушками и любовалась симметрией расположения цифр, то тут отвлечься было буквально не на что. Я несколько раз вынимала из ящика акты недостачи и излишка, брала ручку и… отправляла их обратно в ящик. Наученная горьким опытом, я понимала, что они вновь будут найдены, и мне было страшно думать о последствиях. Больше всего я боялась огорчить родителей, которым крайне не повезло с дочерью, а потом уже ни в чем не повинных главбуха, директора Дерягину, и даже поручившихся за меня идейных лидеров. В какой-то момент мне пришла в голову ужасная мысль… и отогнать ее уже было невозможно. Мысль завладела мной, обещая решение сразу всех проблем. Мне не придется рассчитывать акты! Но в ящике их не будет тоже!
Я осторожно просунула акты под свитер и вышла с ними из бухгалтерии. Дрожа от страха быть пойманной, я проскользнула в туалет, бросила акты в унитаз, спустила воду, быстро выскочила оттуда и вернулась на свое место. И вдруг мне стало хорошо и легко.
Проблема была решена раз и навсегда!
Но радость моя была преждевременной. Через пару часов бухгалтерша, та самая, со скорбной складкой у губ и дешевой брошкой, выловила из унитаза размокшую бумагу и швырнула ее на стол главбуха. Вся бухгалтерия, узнав о происшествии, ахнула от ужаса. И хотя буквы и цифры на бумаге расплылись – опознать документ было невозможно, остался только логотип – тем не менее, все почему-то посмотрели на меня. Я несколько раз невинно моргнула, потом пожала плечами и сделала вид, что углубилась в расчеты. Прямых доказательств не было. Я ходила затаившись несколько дней, пока не стало ясно, что мне сошло с рук и это.
С тех пор я не выбрасывала документы в туалет. Я стала осторожнее и хитрее. Как только в ящике накапливались акты и другие скучные бумаги, я тихонько складывала их в сумку, выносила за пределы базы и выбрасывала в мусорный бак, предварительно облив лимонадом или томатным соусом. Заметая следы, я каждый раз я выбирала для этого другую подворотню.
***
Я завершила скучный проект гораздо быстрее назначенного срока. Но не успела я вздохнуть с облегчением, как мистер Тартц, выдавая мне денежную премию, спросил, не хочу ли я и в дальнейшем руководить проектами такого рода. Если я соглашусь, он повысит меня в должности. Я поблагодарила и так поспешно отказалась, что он, обычно такой выдержанный, не смог скрыть явной досады.
Мне понадобилось несколько дней на восстановление. После этого я вновь попыталась открыть каналы идей и вдохновения. Мистер Тартц, казалось, оставил меня в покое, но… постепенно я обнаружила себя окруженной людьми-помехами.
Я не могу расценивать действия мистера Тартца как случайность, потому что все люди-лучики были задействованы в других проектах, а люди-помехи были назначены либо моими помощниками, либо координаторами. Люди-помехи появлялись прямо с утра – самое благоприятное для меня творческое время – и, сами не подозревая об этом, создавали вокруг меня мучительную пустоту.