И когда я проходила мимо старинного зеркала в потускневшей бронзовой раме, и отразилась в нем уже как часть огромного, расходящегося по разным направлениям, объема, и увидела свое совсем юное лицо, обрамленное фиолетовыми кудрями, то испугалась не на шутку, зажмурилась и поспешно отвернулась. И тогда объем стал медленно меркнуть. Страх. Опять страх – на этот раз страх потерять привычный мир – помешал мне. И, хоть солнце по-прежнему просвечивало сквозь кроны деревьев, но серебристо-синие фонари погасли, мир потемнел и сжался, и бледные тени опять стали обычными людьми, снующими по блошиному рынку и примеряющими финтифлюшки, и большинство вещей опять превратились в старый хлам. Но я не огорчилась из-за этого ничуть – я не сомневалась, что объем откроется опять, когда я буду к этому готова.
Взволнованная и ошеломленная, как вылупившийся цыпленок, я вошла в ближайшее кафе при пекарне с занятным названием «Хлебом единым», села у окна, заказала чаю и долго его пила, пытаясь прийти в себя и сориентироваться. Голова шла кругом, я старалась вспомнить и переосмыслить все, что со мной было, с учетом объема. Занятие это так захватило меня, что я не заметила, как стемнело, и официантка, которая уже несколько раз подходила и протирала и без того блестящий стол, наконец сказала:
– Извините, мы закрываемся.
Я рассеянно кивнула и, выходя, посмотрела на табличку с часами работы. Отлично. Кафе открывается в шесть. Поскольку завтрак в постоялом дворе только в десять, то я приду сюда к открытию – здесь удивительно хорошо думается, а времени терять нельзя. Я и так потеряла его слишком много.
***
«Девочка способная, но с ленцой», – говорили обо мне учителя.
«Она ничего не делает целыми днями!» – ужасалась мама. – Обломов какой-то!»
«Обломов не читал!» – возражал папа.
Родители честно учили меня всему, что знали сами. Папа читал классиков – и меня научил. В гостиной был огромный шкаф с книгами, полки гнулись под их тяжестью. Гюго. Флобер. Диккенс. Гончаров. «Человек должен жить среди книг. Это хорошо для души», – говорил папа.
Он выписывал понравившиеся фразы из книг в толстую тетрадь, и я стала делать так же. Правда, все выписки в моих тетрадях были о волшебниках и волшебницах.
Мама учила домашнему хозяйству. Посуда. Котлеты. Веник. Пыль. Хрусталь. Выбивание ковров. Это было значительно скучнее, чем читать.
– Девочка, кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
– Волшебницей.
Сначала все улыбались в ответ.
Улыбки я воспринимала как знак одобрения.
Но потом взрослые все больше хмурились. Кроме шуток, тебе какая профессия нравится? Может, ты хочешь стать инженером, как папа? Технологом, как мама? Портнихой, как бабушка? А может, учительницей? Или врачом, как наша участковая? Да? Будешь детским доктором?
– Нет, я хочу быть волшебницей. Для взрослых, – настаивала я.
Папа как-то сказал на прогулке:
– Посмотри, сколько людей вокруг. Это хорошие, нормальные, и, в общей массе, порядочные люди. Живут себе, работают – врачи, инженеры, продавцы, водители троллейбусов, управдомы и завмаги. Но среди них нет ни одного волшебника.
– Почему? Разве им не хочется чудес?
– Думаю, что хочется. Даже очень хочется. Возможно, их даже объединяет общее желание чудес. Но для этого требуется особый дар. А он редко встречается. Так что не думай об этом. Можно жить спокойно и счастливо, не будучи волшебником. Работать, растить детей, читать книги, проводить время с друзьями, летом ездить на море. Кстати, скоро лето… Соберемся и поедем. В жизни много интересного и без волшебства.
– Ты думаешь, у меня нет к этому способностей?
– Думаю, что их наличие маловероятно. К тому же, это требует усердия и трудолюбия. А ты ни тем, ни другим не отличаешься. Вот профессия бухгалтера – хорошая и нужная. Ты всегда будешь сидеть в теплом кабинете, у тебя будет отпуск, оплачиваемые больничные…
– Но если я буду плохим бухгалтером?
– Это гораздо лучше, чем быть плохим волшебником. Нет ничего хуже плохого волшебника. Да и на бухгалтера легче выучиться.
Простая логика его слов меня успокоила. Видимо, это и вправду невозможно, раз папа так считает. А папа знает, что говорит, он умный, вон сколько книг прочитал. Правда, в папиных книгах ничего не было о волшебстве. Это были нормальные книги о нормальных, и, в массе своей, порядочных людях. Книги о волшебниках имелись только в детской библиотеке. К счастью, в моей тогдашней реальности ходить в библиотеку считалось правильным и разумным. За безделье, вернее, кажущееся бездействие, приходилось все время оправдываться. На каком-то этапе магическая фраза «Я ушла в библиотеку» помогала мне отлынивать от скучных уроков и домашних дел.
Старшая библиотекарша была красавицей – нежное лицо, брови шнурочком, огромные серые глаза – я даже поначалу приняла ее за волшебницу.
– Ты уже сказки всех народов мира перечитала, – сказала она как-то, глядя в мой формуляр. – Может, попробуешь другой жанр? Вот отличная книга о школьниках, которые после уроков переводили старушек через дорогу, а летом помогали собирать урожай. Или вот, про девочку-мастерицу, которая связала варежки для всего класса.
Я кивнула, взяла книжки, но вернула непрочитанными, да еще и соврала, что очень понравилось, чтобы она отстала. Уже позднее я узнала, что в детской школе волшебников, куда мне не посчастливилось попасть, специально обучают искусству лгать – для экономии времени, защиты от помех и сопротивления несвободе. В этом деле я, хоть и была самоучкой, изрядно поднаторела, несмотря на постоянное внушение, что хорошие девочки всегда говорят правду. Я очень хотела быть хорошей девочкой, но нежелание скучно жить пересиливало благие намерения. А красавица-библиотекарша, как и большинство взрослых, не только не могла распознать простую ложь, но даже не была способна по книжке определить, читали ее или нет. Мне предметы часто рассказывали о своих владельцах – бывших и нынешних, и книги охотно делились со мной впечатлениями о тех, кто их читал.
Там были, правда, ужасные книги – толстые с позолотой, нелепые и невозможно скучные – настоящие воры времени и пространства. Я не знала о чем они, и никто толком не знал. В школе нас заставляли выписывать в тетрадки выдержки из них. Я делала это автоматически, не впуская слова в сознание и не задумываясь, зачем это нужно. Я вообще мгновенно выбрасывала из головы все скучное. А книги о волшебниках я перечитывала по многу раз. Но они закончились. А что делать дальше – было неясно.
***
Я открыла глаза. В распахнутую дверь ворвались запахи утреннего дождя и горных цветов. Вчера я была уверена, что в моей комнате два окна, но, когда попыталась выглянуть в одно из них, то оказалось, что это очень ясное зеркало, расположенное в аккурат напротив настоящего окна. Не исключено и то, что вчера оно было окном, а сегодня стало зеркалом.
В шесть утра я уже бежала вприпрыжку по направлению к центру города сквозь моросящий дождь, фотографируя на ходу пустынные улицы. В такую рань не было ни прохожих, ни машин. Город вчера показал мне удивительно много, и я не удивлюсь, если сегодня он окажется сдержанней. Магазины и кафе еще были закрыты, но двери в художественные галереи почему-то гостеприимно распахнуты. Однако ни посетителей, ни работников видно не было: мол, заходи, смотри, любуйся и уходи. Пожалуй, стоило сбавить скорость и постараться впитать все, что предлагал спящий город: например, двери, ведущие неизвестно куда. Дверь есть, а дома нет. Надо было бы открыть ее и посмотреть, что будет, но я только подивилась этому и побежала дальше. Стены домов над бурлящим ручьем были расписаны сложными узорами и покрыты каллиграфически выполненными надписями – я все сфотографировала, чтобы разобраться позднее – и в рисунках, и в надписях, и в том, почему цветы возле некоторых домов росли в керамических ваннах. Через бурлящий поток перейти не рискнула: вместо мостика через ручей было перекинуто обычное бревно. А ведь с той стороны ручья росли незабудки, настоящие незабудки, которые я, житель мегаполиса, не видела уже много лет. Но я ощущала себя школьницей, не усвоившей вчерашний урок, которой рано браться за новый материал.
Похоже, что в седьмом часу утра кафе «Хлебом единым» было единственной оживленной точкой города: здесь пахло поджаренными тостами, яичницей, кофе и свежими ягодами. Стены и здесь были увешаны фотографиями знаменитостей, завтракающих в этом кафе, но это больше не удивляло. Маленький, провинциальный город W находился на пересечении разных объемов, и многие знаменитости черпали здесь свою порцию чудес.
Среди посетителей не было ни ведьм, ни хиппи; в основном, здесь завтракали мужчины в рабочих комбинезонах, водители, пара приезжих и один священнослужитель. Уходя, посетители непременно уносили кулечек с кексом или булочкой. Один только немолодой человек в берете лихорадочно строчил что-то в блокнот.
Я взяла большую чашку чаю и яблочную тартинку, села у окна, достала блокнот и тоже стала записывать все, что увидела и поняла вчера, стараясь ничего не пропустить. Время от времени я поглядывая на мокрую улицу и невольно прислушиваясь к разговорам. Я нашла это занятие восхитительным. Со мной это происходило впервые! Я сидела совсем одна в кафе маленького провинциального города, в седьмом часу утра, и никуда не спешила: ни на работу, ни на экскурсию, ни на самолет. Я могла сколько угодно смотреть в окно, думать, вспоминать, анализировать увиденное и слушать разговоры посетителей. Две женщины за прилавком – одна высокая молодая, другая пониже и постарше, приветствовали вошедших, называя их по именам: «Вам завернуть бублик с собой, как обычно?», «Как ваша малышка?», «Вашей маме уже лучше? Возьмите для нее кекс с черникой». Это было очень трогательно. Со мной они не заговаривали и ни о чем не спрашивали, но пару раз многозначительно переглянулись.
Вошла хозяйка постоялого двора, видно купить что-то жильцам к завтраку. На ее седых волосах блестели дождевые капли. Еще вчера я думала, что если бы она покрасила волосы в черный цвет, то выглядела бы лет на десять моложе, а сегодня меня эта мысль очень повеселила: будто вчера я собиралась покрасить плоский отпечаток кошачьей лапки на берегу, не видя целого кота.