Так на цыпочках Юхук и пришёл вслед за ней на кухню, остановившись лишь возле ведра с водой.
— Что ты с ней сделал?! — рявкнула Менузея прямо ему в ухо. То самое, уже и так изрядно помятое. И не поленилась же наклониться!
— Ничего! — взвизгнул Юхук.
— Твою голову в чистой воде помыть аль в помоях?
— Не надо!!! Честно! Ничего не делал!!!
— Чистой на тебя и жалко…
Кухарка на миг ослабила хватку, озираясь в поисках какого-нибудь воспитательного инструмента, и мужичонка это сразу учуял, не прозевал. Сдавленно всхлипнув, он изо всех сил рванулся на волю. Едва не оставив полуха в её пальцах, упал на колени и проворно пополз под стол. Пока она наклонялась да граблями своими размахивала, пытаясь его ухватить, успел забиться в самый дальний край, под лавки, стоявшие углом.
Менузея, упустив добычу, разъярилась, сгоряча чуть стол не начала двигать, чтобы до него добраться. Да шуметь побоялась, старуху не хотела тревожить. Стол крепкий, немаленький — одним махом не сдвинешь. Схватила первый подвернувшийся под руку ухват и начала под лавками им тыкать, пытаясь до негодяя дотянуться. Но не смогла — увёртлив, шельмец, оказался.
Устав стоять согнувшись, сердито бросила на пол своё оружие. Подумав, придвинула к себе маленькую табуреточку, на которую садилась, когда ноги мыла, умостилась на ней и, заглядывая в подстольную темень, приказала:
— Вылазь!
— Нет! — донеслось оттуда.
— Вылазь сам, из кухни добром всё одно не выпущу.
— Нет!
— Будешь ночевать там.
— Буду!
— Старуха после приступа встанет не рано, утром тебя никто не хватится.
— Ну и пусть!
— Пол холодный, застудишь всё…
— Пусть!
— И свой корень тоже. Чем перед девками хвалиться будешь?
— Пу…
И тут Менузея услышала подозрительный всхлип. И ещё один, и ещё… Юхук… плакал. Своим густым низким голосом, от чего казалось, будто он передразнивает кого-то капризного.
— Ты чего? — оторопела кухарка.
— А она, правда… умрёт?
И не сдержался, взвыл басом.
— Замолкни! Хозяйку разбудишь!
Но он не умолкал. Пришлось выбрать ухват подлиннее и, тщательно прицелившись, ткнуть в тот угол. Судя по тихому «ой!» в этот раз Менузея попала. Зато и рёв прекратился.
— Сегодня она умирать не думала. Ты же слышал, — сказала мягко, успокаивающе.
— Я не хотел… Не нарочно…
И тут нервы Менузеи не выдержали:
— Рассказывай! — гаркнула. — Пока не пообрывала тебе всё… по самый корень.
— Я не того… Она сама… От смеха…
— Чего-о-о?
— Смеялась сильно… А потом за бок схватилась и позеленела вся…
— А ты чем думал?! Уморить её решил своими байками?
— Я не байками…
— Говори толком! А то ща как двину ухватом!
Заикаясь на каждом слове, подгоняемый вопросами Менузеи, Юхук наконец смог что-то рассказать. Вечером они со старухой сидели недолго. Знахарка целый день чувствовала себя неважно и решила лечь пораньше. Он тоже пошёл в свой чуланчик. Уже разделся, снял сапоги, когда вспомнил, что не закрыл задвижку печи. Обуваться не стал, решил так сбегать.
В горенке обернулся быстро, хотел уходить, да услыхал голос старухи.
Увидав его на пороге босого, в исподней сорочке (хорошо, штаны не успел скинуть), бабка заметно смутилась — думала ведь, Менузея ходит, вот и позвала. Она уже лежала в кровати, под одеялом. Попросила графинчик с водой из горенки принести, лекарство запивать, если ночью понадобится. («Ишь, а вода-то в спальне была, не надо было и в кухню бежать», — подумала кухарка).
Графин Юхук принёс быстро, да, как всегда, разболтался. Даже присел на стул подле кровати — всё рассказывал, а сам комнату рассматривал. Он бывал здесь раньше, но днём времени никогда не было побыть подольше, а по вечерам хозяйка в горенке всегда сидела, в комнату свою его не звала. Ему же хотелось и картину на стене рассмотреть, и занавеси интересные, и часы бронзовые. Вот он и решил воспользоваться случаем. Но дотянул до того, что бабка уснула.
Думал уходить к себе, стал свечи тушить, да не дотянется. Подсвечник высокий, комод мало того, что выше его самого, ещё и глубокий, склянками заставленный. Старуха свет к себе ближе придвинула, ей удобно задувать, а ему — никак. Пока искал скамеечку под ноги, пока гасильник принёс, пока добирался до подсвечника, знахарка глаза и приоткрыла.
— Мухи бьёшь? — пробормотала сонно. — Это хорошо. В графин только не бросай, страсть какие невкусные.
Она-то сказала, да и спит дальше, а его смех разбирает, не сдержаться никак.
От его фырканья бабка вновь проснулась, как раз он возле неё завис, к дальней свече тянулся.
— По лбу меня только не бей, там моя любимица сидит, — таинственным голосом сообщила ему.
От неожиданности он дёрнулся, да и свалился на неё.
— Старуху до приступа, что ли, зашиб? — ужаснулась Менузея.
— Не-е, я рядом с ней упал. Она ж посерёдке лежала. Только лицом, кхм, в грудь ей уткнулся. Поднимаю голову, а хозяйка и говорит: «Даже до губ не дотянулся, жа-ааних!» Тут уж мы вдвоём хохотать начали… А потом её скрутило…
— Дурень ты, бестолковый, — беззлобно ругнулась Менузея. — Вечно у тебя всё не так, как у людей!
— Да, вечно не так, — покорно согласился Юхук. — Потому меня только бабка и любит…
И вздохнул так горестно, что у кухарки сердце сжалось.
— Почему «только бабка»? Родных, что ль, никого нет?
— Я ж сирота. В Сэрендине, в приюте вырос. Пока старый директор у власти был, он меня жалел, оставил работать там же, в приюте. Не стало его, пришёл новый, начал ко мне цепляться: то не так, сё не так. Допёк до самых печёнок. Решил я уходить, но куда? Услыхал на базаре, что здесь, в Дарментале, рабочие требуются, лесопилку новую будут открывать. Приехал, а меня в первый же день обокрали! И котомку умыкнули мою, и кожух. Денег совсем не оставили. Если бы не знахарка…
— А зачем ты нам про полюбовницу свою наплёл?
Юхук тяжело вздохнул:
— Стыдно было сказать, что я такой растяпа.
— А так получился брехуном… И попробуй теперь тебе поверить. Вот, говоришь, что бабка в комнату к себе не зовет. А сам ты зачем ночью к ней ломился?
— Когда?!
— Осенью, в дожди. Когда ночи длинные да тёмные были. Чего возле её двери отирался?
— Я б сказал, так ты не поверишь.
— Говори уж, раз начал!
— Я заблудился. У нас приют, хоть и большой был, да в нём всё проще намного. Длинный коридор, почитай, через весь дом, если никуда не сворачивать, хоть на один выход придёшь, хоть на другой. А здесь одни сплошные закоулки да двери: каморки, чуланчики, шкафчики. И все на ощупь одинаковые. Летом я, помнишь, в сарае, в соломе спал. В дом перешёл, когда вода по ночам замерзать начала. И всё никак не мог привыкнуть, что где. Как до ветра ночью встану, назад не попаду: обязательно свой чуланчик проскочу и в горенке окажусь. Раза три до бабкиной спальни сгоряча добегал, пока дорогу запомнил.
Менузея уже и смеяться над ним устала. Ну что ты поделаешь, если оно такое бестолковое уродилось?
— Вылезай уже оттуда, несчастье ты болтливое. Застудишься — ещё и тебя лечить…
— Я не могу, — вдруг хрюкнул от смеха Юхук. — Я застрял.
Тут уже Менузея не выдержала, вновь хихикать начала.
— Да как тебе удалось-то?
— Лучше спроси, как я сюда залезть сподобился.
— Мне отсюда не видно ничего. Придётся стол отодвинуть.
Под едкие комментарии Юхука, кухарка попыталась приподнять громадину. Увы, не удалось, да и толкать никак не получалось. Не только потому, что тяжёлый. Менузея наконец-то поняла, где застрял Юхук, и еле сдерживалась, чтобы не захохотать в голос.
Обе лавки, стоявшие за столом, были крепкими, дубовыми, сделанными на совесть. Ножки толстые, массивные, да ещё по низу попарно соединены поперечинами. Стояли лавки вдоль стен, сидениями сходясь друг к другу. Но полностью заставлять угол знахарка не дала — примета плохая, потому между ними оставили просвет. Края сидений вместе со стенами как бы очерчивали небольшой пустой закуток.
На этом пятачке и расположился Юхук. Подтянув колени к подбородку, он сидел, весь поджавшись. Голове внизу, под сидениями, места не хватило, и она одиноко возвышалась над лавками. В первый момент Менузее показалось, что голова вообще лежит сама по себе, без туловища. Только непонятно было, откуда взялся палец, ковырявшийся в носу.
Пока она вытаскивала шутника (кухарка всё-таки догадалась оттянуть лавку, а не стол), пока отпаивала его чаем с пирогом, минуло полночи. Юхук за столом вдруг разоткровенничался, рассказывал о себе серьёзно, без своих ужимок. Женщина лишь тяжело вздыхала, слушая. Не перебивала, давала выговориться.
Когда спохватились, что засиделись, было уже совсем поздно. Менузея распахнула дверь на кухню пошире, чтобы хоть немного разогнать темень, царившую в горенке. К себе Юхук прокрался очень быстро и на цыпочках, дабы лишний раз половицей не скрипнуть, хозяйку не будить. А кухарка всё-таки не выдержала, подошла к бабкиной двери послушать: всё ли в порядке, дышит ли? Будто сквозь тяжёлую массивную дверь можно было услышать что-то.
— Менузея, зайди ко мне, — вдруг раздался изнутри голос старухи.
Оставив дверь открытой (хоть какой-то свет), женщина подошла к кровати.
— Вы почему не спите? Зелье какое подать? — обеспокоенно спросила.
— Не надо, уже прошло. Вы так гремели на кухне, что аж сюда было слышно. Ты его не сильно зашибла?
— Цел он, цел. Ухо ему малость помяла, на том и помирились.
— Ты не обижай его. Он неплохой мужичонка. Может, и не зря к нам прибился, у него ведь тоже дом где-то должен быть.
— Хорошо, не буду.
— Вот и славно.
Бабка закрыла глаза и начала водить рукой, будто ища кого-то. Лишь сейчас Менузея заметила Хрыську, свернувшуюся калачиком под боком у хозяйки. Подхватив кошку, она переложила её повыше, старухе как раз под руку.
Когда кухарка уходила, они так и спали вдвоём — беззаботно улыбающаяся во сне бабка и довольно мурчащая Хрыська.