ии болезнь. Да только Ада всегда выпивала чужой дух подчистую, и в минуты кормления была счастливей любого здорового человека. Её не заботило дальнейшее: возня с трупом или с потерявшим разум болваном. Всё это брал на себя Кат. Всегда, сколько они были вместе. Даже в самый первый раз, когда она убила Валека…
Кат потряс головой. «Не надо, – сказал себе привычно. – Не вспоминай. Дело прошлое. Уже ничего не изменить. Не вспоминай. Не надо. Да и вообще – пора идти. Забирай мальчишку, ступай в гостиницу. Ляг, усни, утро вечера мудренее. Как он тогда сказала…»
Снизу послышался шорох – слабый, тише поступи мышонка. Это зашевелился Астер. Петер с Арианой шороха не услышали. Они сидели, повернувшись спинами к поверженному врагу, и были заняты собой: одна – своей бедой и болью, другой – своим бессилием и жалостью.
Но Кат услышал.
Подумал.
Всё взвесил.
И решил.
Шагнул к Астеру, легко и бесшумно. Скрытый темнотой, опустился рядом на одно колено. Протянул руку, коснулся потного лица. Всмотрелся в тени, угадал проблеск из-под век рогатого – помогло обострённое упыриное зрение.
В этот миг Астер окончательно пришёл в себя. Вытаращил глаза, разинул рот, набрал воздуха для крика. Но крикнуть не успел.
Кат захватил его взгляд скрюченными пальцами. Не сдерживаясь, рванул в себя поток пневмы. Расправил плечи, чувствуя, как разливается по груди тепло, благодать, восторг. Глубоко-глубоко вздохнул. Охота удалась, добыча трепетала в когтях, голод утихал.
Астер захрипел, но Кат свободной рукой закрыл ему рот и ноздри. Астер дёрнулся – Кат навалился девятипудовым телом, задавил, смял. И всё пил, пил, пил – давая порой рогатому глотнуть воздуха, ощущая при этом, как он угасает, выбирая дух подчистую. Как паук. Как нетопырь-кровосос.
Как Ада.
А потом он услышал голос Маркела.
Дуй, ветер буйный, свей росу медвяную, сказал Маркел. Дай мне, ветер, духа испить, духом насытиться.
Пойду я, ветер, из дверей в двери, из ворот в ворота, сказал Маркел. Выйду в чистое поле, на вольную волю.
Воля мне, свобода, дивная дорога, сказал Маркел. Волен я век повеки, отныне довеки.
Запомнил, Дёма? Воля – вот что главное. Твоя воля.
Повтори.
«Духом насытиться, – подумал Кат. – Волен я… Волен».
И очнулся.
Течение пневмы ослабло, от мощного потока осталась дрожащая, готовая порваться струйка. Кат осознал, что творится вокруг. Вспомнил – сквозь торжество и опьянение – что он не паук, не кровосос, а такой же человек, как и прочие. Вспомнил…
Вспомнил Валека.
И, совершив над собой огромное усилие, разжал хватку.
Астера скрутило, подбросило судорогой. Он заревел дурниной, в голос. Замолотил ручищами по воздуху.
Кат отпихнул его, поднялся на ноги. Окружающий мир изменился, и изменения эти были к лучшему. Ярко горел фонарь, озаряя светлый зал – сейчас брошенный и обветшалый, но, по сути, такой же прекрасный, как в лучшие свои дни. Мозг, подстёгнутый непомерной дозой пневмы, помогал глазам увидеть то, что навсегда осталось в прошлом. Вылепливал обвалившиеся барельефы под потолком, заново достраивал паркетные узоры, прял шёлковые кружева занавесей на окнах.
И ещё Кат видел мальчика с женщиной, которые шли к нему. Ариана опиралась на плечо Петера, избитая, сломленная, и сам Петер тоже был сломлен. Оба они нуждались в утешении, оба были несчастны. И оба могли надеяться только на себя.
Только на себя…
Снова завыл Астер – отвратительно, бессловесно.
Кат вздохнул.
– Крепко я твоего братца приложил, – сказал он Ариане. Язык заплетался. Кат сознавал, что вытянул у рогатого почти всю пневму, нанеся ему непоправимый ущерб, повредив рассудок. Так порой делала Ада; и в её случае это был не самый плохой исход – пускающий слюни, орущий идиот вместо трупа. Чаще она выпивала людей до смерти.
Кату всегда удавалось соблюсти меру.
В этом была заслуга Маркела, который учил его не поддаваться болезненному голоду. В этом была и немалая заслуга самого Ката: хороший мироходец обязан держать себя в руках, иначе он быстро превратится в мёртвого мироходца. Но, без сомнений, главная причина крылась в упыриной болезни, которая не пустила корни в теле Ката так глубоко, как это случилось с Адой.
Да, Кат всегда чувствовал, когда нужно было остановиться.
И остановился на этот раз в точности, когда требовалось.
Астер перестал орать и начал гукать, точно безобразный рогатый младенец. Ариана смотрела на него, приоткрыв рот. Рядом стоял Петер, держа фонарь в подрагивающей руке.
Кат почесал за ухом.
– Так, слушай сюда, – сказал он Ариане, старательно выговаривая слова. – Этот, пожалуй, надолго дурным останется. На твоём месте я бы воспользовался ситуацией. Можешь сбросить его в подвал. И закидать камнями. Здесь кругом полно хороших валунов.
Петер с возмущением кашлянул. Ариана судорожно вздохнула.
– Но можно сделать по-другому, – продолжал Кат, чувствуя нечто вроде вдохновения. – Найди пару бродяг покрепче и попроси отнести брата домой. Положи его в кровать. Где-нибудь в глухой комнате, без окон… У вас есть комнаты без окон?
Ариана посмотрела на него, широко распахнув глаза.
– Положи в кровать и привяжи, чтобы не удрал, – закончил Кат. – Вольную он в таком состоянии, конечно, не подпишет. Но ты окажешься при хозяине, который не то что ударить – слова тебе поперёк сказать не сможет. Чисто номинально…
Он помолчал, собираясь с мыслями и гордясь, что ввернул красивый оборот. Ариана медленно стирала кровь со щеки, глядя снизу вверх.
– Чисто номинально, – со вкусом повторил Кат, – будешь при нём числиться рабыней. Но фактически, останешься за хозяйку в доме. Скажешь всем знакомым, что брат заболел. Начнёшь вести за него дела, в лавке торговать. И всякое такое.
Ариана кивнула несколько раз.
– Или сбежишь нахрен, – закончил Кат. – Он тревогу поднять не сумеет, так что никто тебя искать не станет. Короче, решишь сама, не маленькая.
Ариана снова кивнула, стискивая руки. Петер поправил покосившееся стекло в фонаре.
Астер курлыкал, посасывая большой палец.
Кат встряхнулся, чувствуя, что всё ещё здорово пьян. Чтобы не так кружилась голова, он попытался сфокусировать зрение на валявшемся под ногами предмете. Это был атлас – беспомощно распахнутый посередине, со следом ботинка на страницах. Должно быть, выпал из кармана в суматохе.
Кат вгляделся внимательней и подобрал книгу.
Сейчас, когда глаза видели больше, чем обычно, ему удалось рассмотреть кое-что новое: мелкие буквы, непохожие на те, что разозлили его поначалу. Посреди книги обнаружились главы на каком-то другом языке. Может, долбанная книжка была не так уж бесполезна?
Он захлопнул атлас и сунул его в карман, попав с третьего раза.
– Ладно, – сказал он Ариане. – Бывай.
Та вдруг метнулась вперёд, поймала его ладонь и поцеловала.
– Уймись, бешеная, – сказал Кат, отдёргивая руку.
Чуть пошатываясь, щурясь на дверной проём, он пошёл к выходу.
Снаружи светила луна. Воздух был до того сладким, что хотелось его черпать стаканом и пить.
Петер вышел из темноты и встал рядом на мраморной площадке.
– Ты взял его пневму, – произнёс он, не то спрашивая, не то обвиняя, не то просто констатируя факт. – Сначала по морде стукнул, я видел. Но это ни при чём. Ты его досуха выжал.
– Да, – сказал Кат. – Я это сделал. К собственному удовольствию и общей пользе.
Петер поёжился.
– Он до самой смерти таким будет?
– Скорей всего, – сказал Кат и стал спускаться по ступеням.
Он не знал, что становилось с теми, кто оставался в живых после встречи с Адой. Всегда сдавал их на руки молодцам Килы. Утративших разум, мычащих людей увозила в ночь закрытая чёрная пролётка. Что происходило потом, Кат предпочитал не думать. Не думал и сейчас.
Вокруг стояла тёплая, пропитанная лунным светом танжерская ночь. Музыка и пение, доносившиеся из города, становились всё громче и назойливей: к хору присоединялись новые участники. Атлас в кармане плаща увесисто похлопывал по бедру, на каждом шагу напоминая о потраченных деньгах и времени. Ныли костяшки, отбитые о бычью челюсть Астера.
По-прежнему оставалось совершенно непонятным, что же делать дальше.
Но на душе всё равно было спокойно. Во всяком случае, немного спокойней, чем обычно.
Петер нагнал Ката у прорехи в заборе.
– Она бы его всё равно не убила, – сказал он. – Хоть из пистолета, хоть как. Никогда в жизни не смогла бы. Уверен на все сто.
Кат остановился и принялся отдирать от плаща комки репьев.
– Если уверен на все сто, – проворчал он, – тогда зачем иглы вынул?
У Петера отвисла челюсть.
Кат фыркнул:
– Пистолет был заряжен. Потом оказался разряженным. В Разрыве я на пять минут отдал его тебе. Ежу больному ясно, что это твоих рук дело.
Петер опустил глаза.
– Я боялся, что он её застрелит, – проговорил он тихо. – Что у неё не хватит духу, когда... А он отберёт оружие. И убьёт её. Поэтому я вынул иголки. И выбросил в Разрыве. Там и выбросил, где вы шнурок завязывали... А ещё – потому что всё это было неправильно. Слишком неправильно. Извините.
Кат снял с рукава последнюю колючку. Щелчком отправил её в полёт.
– Хватит мне выкать уже, – сказал он.
Петер поднял взгляд и несмело улыбнулся.
– А я знаю, на каком языке книга написана, – сказал он вдруг. – Это называется эллиника.
VI
Они приходили.
Являлись из далёких уголков вселенной, из экспериментальных колоний, созданных волей Основателя. Шли на мой непрестанно транслируемый призыв, обращённый в космическую тьму. Изыскивали способ добраться до старушки-Земли – передавая друг другу якоря (а, скорей всего, воруя. Впрочем, как сказал осёл доярке: метод не важен, важен результат).
Здесь они получали от меня щедрые подношения. Скольких мироходцев я одаривал деньгами и драгоценностями! В ответ каждый из них делился знаниями о планетах, на которых ему доводилось побывать. Знаниями – и якорями. Частицами посещённых миров. Я вплавлял эти частицы в инертную оболочку, создавал очередную копию атласа, а потом вручал её моему гостю. Вручал, надеясь, что тот найдёт способ бороться с разбушевавшейся Великой Пустыней. И гость уходил.