Джон едва успел сбежать от правительственных агентов. Божественная сила позволила ему мгновенно уйти в Разрыв и так же мгновенно из Разрыва выйти. Но попал он уже не в родной мир, а сюда, на неведомый остров. Клочок суши, затерянный в безлюдном мире, словно нарочно создали для изгнанников, не нашедших места на родине. Для обоих изгнанников: вместе с Джоном очутилась на острове Джил, женщина, с которой он был неразлучен много лет.
Джон решил, что никогда не вернётся домой. Возвращение привело бы к смуте, ко всеобщему расколу, к бойне мирового размаха. Джон не хотел проливать кровь, становиться во главе человечества, собирать энергетический оброк с новоявленной паствы и вести её в будущее. Он хотел только одного – спокойной жизни рядом с любимым существом. Того же хотела и Джил. И остров для этого подходил идеально.
Оставалась лишь одна загвоздка: Джил была человеком. Пусть не совсем обычным – она могла дышать под водой и обладала ещё парой слабых магических умений – но человеком. Беззащитным перед болезнями и скорой старостью. А Джон был обречён на неимоверно долгое существование. Одиночество длиной в несколько тысяч лет.
Всё, что ему оставалось – попытаться обратить Джил в богиню так же, как это сделал с ним Хонна.
Джон попытался.
И у него получилось.
Потянулись дни, полные спокойного счастья. На острове нашлось всё, что было нужно для жизни. Посреди леса тёк ручей с пресной водой, на деревьях росли съедобные плоды. Отыскалось даже нечто, напоминавшее табак. Скучать не приходилось: Джон и Джил привыкли к комфорту цивилизации и мало-помалу старались превратить место, где очутились, в подобие уютного деревенского хутора. Для начала они выстроили хижину из пальмовых стволов, завели огород и приручили дюжину местных бескрылых птиц, похожих на голубей (ради яиц на завтрак). Затем настал черёд более существенных перемен. Печь, водопровод, ручная мельница, коптильня – всё это не так просто сделать, когда из инструментов у тебя лишь нож, из материалов – дерево да валуны, а огонь приходится добывать, высекая искры над сухим мхом. Но Джону и Джил ничего в жизни не доставалось просто. Они привыкли.
Были и другие занятия, кроме работы. По утрам ловили рыбу, вечером купались в светящемся от планктона прибое. Порой Джил отправлялась в долгие морские путешествия, ныряла на большую глубину, к окаменелым раковинам, бледнокожим рыбам и кораллам, а Джон проникал в её ум и глядел на подводные чудеса её глазами. Чуть позже он построил плот, чтобы не расставаться с Джил во время морских странствий. На этом плоту было здорово заниматься любовью – посреди океана, под ленивое колыхание волн.
Со временем Джон даже освоил новое для себя искусство. У него не было ни малейшего понятия о музыкальной грамоте, но в достатке хватало времени для проб и ошибок. Результатом долгих усилий стала тростниковая флейта, на которой он недурно выучился играть. Вначале просто хотелось смастерить инструмент, чтобы вечерами подбирать знакомые песни; но через какое-то время он стал сочинять собственные мелодии, приятные, хоть и немудрящие. Играя, Джон выпускал в воздух рой парцел – магических частиц – и рисовал в небе текучие, пляшущие под музыку узоры. Джил обожала такие представления.
И ещё они научились ставить брагу на красных ягодах.
Иногда Джон прикидывал, что могло бы выйти, если бы он вернулся домой и обратил в богов всё население Земли. Но многолетний опыт общения с людьми (притом с не самыми лучшими образцами рода человеческого) подсказывал, что из подобной затеи может получиться очень мало хорошего, а плохого – гораздо больше. Идея казалась заманчивой лишь на первый взгляд. О ней занятно было размышлять в часы послеполуденной жары, когда остров сонно замирал в солнечном мареве – но и только. Привести такие планы в действие мог лишь безумец или преступник.
Джон прекрасно это понимал.
И Джил тоже.
Они вообще во всём друг с другом соглашались, им было на диво хорошо и уютно вдвоём. Большую часть времени они проводили в тишине – иногда молчали неделями, понимая друг друга без слов.
Так, без слов, в согласии они прожили долгое время. Пять лет, или шесть, или все десять – не было нужды считать дни.
А потом Джил обнаружила, что носит ребёнка.
Джон не знал, как быть. Он никогда не принимал родов. Да что там – не принимал; не видал, как рожают женщины. Тем более, богини. Приблизительно он знал, что нужно много горячей воды, тряпки, чистая постель… И повитуха, обязательно повитуха, без неё жди беды. На острове из перечисленного не было ровным счётом ничего.
Джил, однако, оставалась спокойна. Она выросла в деревне, где рожали запросто, без затей. Рожали дома, стоя, схватившись за подпиравший потолочную балку столб. Рожали на берегу реки, укрывшись от дождя под навесом для лодок. Рожали в поле во время покоса, лёжа на охапке сена. Далеко не ко всем вовремя поспевала повитуха. Роды представлялись Джил событием важным, трудным, но не слишком опасным. Тем не менее, требовались определённые приготовления.
Она составила список. Поделилась энергией: на всякий случай, вдруг придётся не только идти через Разрыв, но и драться. После чего Джон отправился в Дуббинг – город, откуда ушёл, как думал раньше, навсегда. Ему, конечно, не нужны были якоря и кровь. Богу путешествовать по мирам намного проще, чем человеку-мироходцу.
Следовало действовать быстро. Перво-наперво он раздобыл денег в одном из городских банков; совсем несложная задача для того, кто умеет забираться в людские головы. Потом навестил пару магазинов, разжился лекарствами, пелёнками и детскими вещами, прикупил заодно новой одежды для себя и Джил – старая была на полпути к лохмотьям. Взял немного семян: в том числе, нормального табака взамен дикого, что рос на острове. Перед выходом из посудной лавки, нагруженный свежекупленными кастрюлями, задумался, не нужно ли запастись патронами для револьвера.
Из раздумий Джона вывели свистки констеблей, которых подняли по тревоге вскоре после его появления в банке.
Несмотря на суматоху, он пронёс всё, что успел приобрести, через Разрыв, и вернулся к Джил.
Теперь ему оставалось ждать. Надеяться. И не бояться – как не боялась она сама. В самом деле, если двое людей живут вместе, надо быть к такому готовым. Скоро их будет трое; отчего бы не порадоваться хоть немного, пусть и заранее?
Ну, и в положенный срок их стало трое.
Ребёнок родился совершенно нормальным. Мальчик, здоровый, горластый и с отменным аппетитом. Обычное человеческое дитя без диковинных способностей и прочих отклонений. В полгода он научился садиться, в год – сделал первые шаги и заговорил. В четыре поплыл: Джил с первого дня мечтала плавать с ним вдвоём.
Имя? Он три месяца жил безымянным, поскольку Джон и Джил никак не могли договориться. Впервые за много лет спорили и спорили, пробуя на слух и отвергая одно имя за другим. В результате сошлись на том, что устраивало обоих. Назвали сына в честь человека, которого хорошо знали. Которого оба когда-то считали другом и учителем.
Бен.
Бенедикт Репейник.
Единственная странность, проявившаяся в первый же час жизни Бена, заключалась в том, что его разум был совершенно непроницаем. Джон, при всех своих божественных умениях, не мог проникнуть в сознание сына. Не улавливал ни единого образа, не слышал даже слабейшего эха от мыслей. Поначалу Джона это страшно беспокоило. Потом он привык.
И по зрелом размышлении нашёл такой расклад, в общем, правильным. Честным. У любого ребёнка (тем более, в будущем – подростка) должны быть свои маленькие секреты, свои тайные помыслы. Как будет себя чувствовать Бен, если ничего не сможет утаить от родителей?
Ах да, ещё мелочь. Мальчик долго не различал цветов. Лет до пяти видел лишь оттенки серого. Потом добавился красный и жёлтый: цвета съедобных ягод и песка, как говорила Джил (или крови и огня, как невольно думалось Джону). В шесть Бен, наконец, прозрел для зеленой листвы и синего неба, и завёл привычку долго-долго смотреть на океан, который был одновременно синим и зелёным. Однажды в слезах прибежал к родителям: увидел, как морские волны потеряли цвет, вылиняли до свинцовой хмари. Думал, что слепнет. Но это просто собиралась гроза, и океан примерял на себя окраску туч.
Время шло. После рождения Бена Джону всё чаще приходилось навещать Дуббинг. Одежда – на острове её не из чего было сделать. Лекарства – все дети иногда болеют, и болеют порой тяжело. Игрушки – у Джона неважно получалось вырезать из дерева солдатиков, не говоря о паровых мобилях и железной дороге.
И книги. Сказать, что Бен любил чтение – это всё равно как сказать, что птица любит небо. Добравшись до новой книжки, мальчик не останавливался, пока не одолевал её полностью, делая короткие перерывы на еду и сон. Читал всё подряд. Начал, как и любой ребёнок, с букваря и сказок, затем перешёл на истории про животных, потом настало время рыцарских романов. И учебников, разумеется. Не расти же невеждой только оттого, что судьба определила тебе родиться на необитаемом острове.
Однажды Джон принёс из Дуббинга «Основы механики», толстый том в пахнувшем библиотекой кожаном переплёте. Прихватил его, думая, что семилетнему Бену пригодится такое года через три. Или через четыре. Они с Джил как раз начали учить мальчика математике, и учился он хорошо. Даже отлично.
Бен открыл «Основы» и читал до вечера, пока не стемнело. После – продолжил при свете лучины. Идти спать он согласился лишь с условием, что книгу положат ему под подушку.
Утром Джон не нашёл Бена в кроватке: мальчик встал до зари и отправился с «Основами» на берег моря. Придавив раскрытую книгу камешками, чтобы ветер не перелистывал страницы, Бен сосредоточенно чертил линии на мокром песке.
Джон подошёл, встал рядом, пригляделся. В чертеже, без сомнений, угадывался велосипед. Очень странный, громоздкий, с непропорционально маленькими колёсами и без руля. Всё оттого, что Бен раньше никогда не слышал о велосипедах – они появились в Энландрии вскоре после его рождения и не успели ещё проникнуть на страницы букварей.